- Ты с ней долго не протянешь, - предупреждает Чернововк.
– Я с ней долго не пробуду, – улыбается Филипп.
Желтый череп полный просматривает через облако. Становится парко. Брыльца улеглась как должно, уперлась боком в грудь, от недостатка воздуха он произносит шепотом.
– Сорвусь с цепи – стреляйте.
До сих пор он не увольнялся, но это вопрос времени. Несколько месяцев назад дополнительной цепи не было: пришлось приобрести, когда она чуть не вырвалась.
Савка целует его между глаз. От головы до пят проходит волна холодной, чистой силы — Филипп подозревает, что продержался до сих пор только благодаря этим причудливым поцелуям.
– Спасибо, Павлин.
Тот показывает пистолета, заряженного серебряным шаром, в правой руке, а затем демонстрирует мотанку в левой руке, словно это тоже что-то значит. Отходит к остальным, что сидели на траве в десяти шагах от Филиппа. В их пистолях скрываются маленькие серебряные лики смерти.
— Если что, не держите зла.
Он не боится гибели, нет. Он опасается того, что будет сейчас.
Ленивая облако наконец-то сползает, и молочный свет полные заливает его лицо. Кровь стучит в ушах, тело сжимает ледяными обручами, приходит боль.
Безумная боль пронизывает каждую пору кожи, разрывает мышцы, высасывает мозг из костей, превращает нервы в раскаленные нити, растрескивающиеся мириадами бесконечных взрывов, боль вырывает ногти и омрачает мысли, боль, боль, боль...
БОЛЬ.
В сумраке сознания расплющиваются два огромных багровых глаза, обнимают собой черное небо, смотрят неуклюже, словно налитые кровью воздухоплаватели, в ушах разрывает перепонки, раскаленная кровь льется носом...
КРОВЬ
ПРОБУЖДЕНИЕ ТАК СНОВА БОЛЬ Я НЕ СПИНЮСЯ Я ОХОТАЮ Я НЕОБРАТИМ эта смешная каменька КАК НАИВНО ОНИ СМОТРИТ НАПУГАННЫЕ ЗАМЕРЛИ ЖАЛЮГИДНЫЕ СЛАБЕЦЫ ЛЕГКАЯ ЗДОБЫЧ КАЙДАНКИ РАЗРЫВАЮТСЯ ОДНА ИЗ НИХ ЖЕНЩИНА СЛАДКИЙ Вкус ЕЕ ГРУДЕЙ СЛАДКИЙ ЗАПАХ ЕЕ ПРОМЕЖДЕНИЯ ОН УБЬЕТ КАЖДОГО А ЕЕ БУДЕТ ИМЕТЬ ИМЕТЬ СЛАДКИЕ КРИКИ МЯГКИЕ ГРУДИ ВИ ДОЛЖНО БЫТЬ ПО ПРАВУ СИЛЬНОГО НИКАКОЕ ОРУЖИЕ НЕ ПОРАДИТ Я ВЫРВУ ДЕРЕВО С КОРНИМИ СОГЛАШУ ЗВЕНИЯ ЭТОЙ ЦЕПИ ВАШИМ ТРУПАМ МОЕ ВЫТИЕ ПРЕОБРАЗУЕТ ВАС НА ЗАКЛЮЧИМ СЕТЕЙ ДЕТЕЙ Разрывает путь Я хищник напьюсь горячей крови так много крови
КРОВЫЕ
КРОВЫЕ
ЛЮБЫ ПОНУРИТЬ ЛИЦА НАСИЛЮСЬ НАБЬЮ ЖИВОТА СКОЛОЖНЫМ ГОРЯЧИМ МЯСОМ МОИ МОЩНЫЕ РУКИ БУДУТ ПОРНАТИТЬ В РАСПАШЕННЫЕ ГРУДЫ БУДУТ ВЫРЫВАТЬ СЕРДЦА ИЗ БЕЛЫХ КЛЕТОК ВАШИМ СЛЕПЫМ ГЛАЖДАТАМ МОЯ КОЖА ОТОБИЕТ УДАРЫ УТЛОГО ОРУЖИЯ Я НЕПОБЕДИМОЕ Я ЛИК СМЕРТИ Я НАЧАЕН СТРАХ Я ЧАСТЬ КАЖДОГО Я ВАШЕ ПРОШЛОЕ ТЕПЕРЕ
Темнота.
Боль отступила... Он снова мог думать.
Тьма рассосалась на языке желчной горечью. Медленно, словно сорванные ветром семена одуванчика, в голове оседал сознание. Боль исчезала неохотно, волна за волной, тело приобретало ощущения. Слабым вспышкой воли Филипп заставил себя открыть глаза. Блестящее наводнение рассвета залило его слезами.
До сих пор прикован. До сих пор жив. Приговор отложен.
- Воргане?
Чей-то голос. Что-то спросил. Он ответил. Вернее, думал, что ответил - между сцепленных зубов выполз хриплый беспорядочный стон.
Филипп бился с беспомощностью, пока звуки, лившиеся ему изо рта, не превратились в задумчивые слова:
— Да, Щезник, это уже я. Можете подходить.
Приблизились: мешки под глазами после бессонной ночи, испуг между врезанных в белках сосудов. Теперь они не смогут смотреть на него без воспоминания этой ночью.
- Павлин, - прокушенные губы соленые от крови, - распутай меня.
Откинутая камень лежала в сторонке, наручники на руках и ногах превратились в браслеты с обломками цепей. Три прочные веревки, которыми мореплаватели прекращают паромы, репнули; четвертая веревка и цепь остались, но несколько звеньев растянуло. Земля вокруг разрыта, словно вскопанная собакой в поисках забытой кости. С нескольких пальцев содранные ногти, кожу покрывали порезы, ожоги и потертости к мясу, но Филипп не обращал внимания - такие мелочи не сравнить с истинной, всеобъемлющей болью, воплощением страдания и квинтэссенцией агонии... А эти царапины заживут через час.
Освобожденный от оков, покрытый остатками меха, крови и земли, Олефир неуверенно вскочил на ноги. Судорожным глотком перехватил воздух, пошатнулся. Савка подхватил под плечо, помог размять занемелые, синюшные конечности. Остальные замерли до сих пор под впечатлением от увиденного.
- Поэтому я поехал дальше в степи, - объяснил Филипп.
Виски толкло незримыми иглами, от чего хотелось блевать.
— Ты говорил... Что победил Зверя, — осторожно сказал Ярема. Филипп глотнул с приподнятой Савкой фляги.
- Я ошибался, - он принялся медленно приводить себя в порядок. – Я не убил Зверя – это невозможно. Только разбил зеркало... И потерял руль от собственного тела.
Со стороны, наверное, это выглядело странно: несколько мужчин и женщина молча наблюдают, как ужасно избитый голый мужчина отмывается от грязи.
— Кони от твоего рев едва не сошли с ума, — сказал Игнат. — Это было страшно к сыворотке, Варган! Я бы не отказался от бутылки водки.
— Разве ты от нее отказывался? — не замешкалась с клином Катя.
Савка протянул одежду.
— Как ты вообще не сошел с ума? – Бойко проигнорировал выпад сестры. — Ежемесячно терпеть такое дерьмо...
— Умоляют и дрожат только трусы низменности. Нищеты не сторонись, твердый будь, как с крика. С недолей соревнуйся, как вся родная моя. Страдай без жалоб, сражайся и молча умри, как я, — продекламировал Олефир, одеваясь.
Тяжелые строфы осели в воздухе, укололи удручающими словами.
— С какой это думы? – поинтересовался Северин.
– Альфред де Виньи, «Смерть волка».
Филипп с уважением посмотрел на Ярему, который до сих пор держал наготове пистолет.
- Верно, брат. Когда-то я случайно наткнулся на книгу его произведений, и это предназначалось именно мне.
– Вдохновляет сдохнуть, – постановил Игнат.
– Это мой гимн, – ответил Филипп.
– Гивн.
На таком уровне аргументации победа всегда оставалась за Энеем.
— Мой отец подвергся Зверю, когда был в волчьем теле. Тогда у него изменились глаза... Вспыхнули багрянцем, - сказал Северин. — А ты был... людовк? Безумный песиголовец? Даже слова не подберу.
— То, что происходит со мной, — следствие расщепления в ночь серебряной скобы. Учитель должен был убить меня сразу после ритуала, но пожалел, – напомнил Филипп. – Поэтому прошу: не жалейте меня. Такова моя тропа. Я сознательно стал на нее... И достойно дойду до ее конца.
Он расправил плечи, обвел всех гордым взглядом. Даже Игнат не нашел насмешливой реплики.
— Ты, братец, — лучший из нас.
- Нет, Малыш. Я самый опасный из нас, - Олефир улыбнулся. — Но по количеству плакатов «разыскивается» ты, безусловно, победитель.
— Сомнительная победа, — буркнул Ярема.
Весь день ватага молчала. Малыш спрятал перевязанную в косину бороду под ворот рубашки, накинул на голову капюшон, прячась от лишних взглядов — начало лета оказалось ветреным и прохладным, поэтому такой вид не вызывал подозрений. Эней безучастно оглядывался, выглядывая продавцов самогона, иногда засыпая прямо верхом, и его покосившаяся лохматая голова беспорядочно мотылялась на каждом шагу. Павлин насвистывал, перешептывался с мотанкой, напевал и подпрыгивал на насесте, как ребенок, и единственное было в хорошем настроении. Лицо Искры казалось невозмутимым, но Филипп ясно видел, как ей тревожно без дочери. Оля осталась за стенами имения Яровых, и Катя ловко притворялась спокойствием, однако постоянно тревожно оглядывалась, будто там, на краю, можно было разглядеть, как ведется малыша под присмотром Ядвиги.
Щезник осмелился подъехать к нему с разговором.
– Как ты, брат? — поинтересовался Северин тихо.
— Вскоре умру, — спокойно ответил Филипп. — Сильно вас напугал?
- Ужасное зрелище, - не скрывал Чернововк. — Я в свое время всевозможных потусторонних чудовищ насмотрелся, но ни одна не смогла так меня испугать.
