Я двинул вперёд, ныряя в лабиринты каменного города. Луна и свет от настенных факелов ярко освещал мне дорогу. Дрюня двинул следом, преследую меня как свою хозяйку. Мимо нас мелькали дома с потухшими внутри свечами. Местные люди в домах не спали, прятались в холодной тьме своих комнат, боясь, что этой ночью их могут потревожить, и что хуже всего — выволочат на улицу и убьют. Они боялись. Они все боялись. Но страх стал их неотъемлемой частью, искоренить которую уже было невозможно. Они лишь могут облегчить страдания от страха, насылая страх на других. Желая другим смерти и страданий.
Дрюня вновь нагнал меня. Мы шагали нога в ногу, когда он спросил меня:
— На что у нас мало времени? Червяк, объясни!
— Я с трудом победил Гнуса. И нашу битву трудно обозвать сражением. И как оказалось, я не победил, а лишь хуже сделал не только себе, но и всем жителям этого города. Он вернётся. Вернётся сюда, скоро, с целой армией кровокожих.
— Как?
Видимо, стоя на первом этаже Дрюня ничего не услышал.
— Как-как… — вырвалось у меня, — на кораблях. Я знаю, о чём ты задумался.
— Удиви меня.
— Что мы будем делать? Этот вопрос тебя сейчас мучает?
— Червяк, конечно! А что еще меня может сейчас мучать⁈
Впереди показалась крыша здания, к которому мы направлялись. Очертания огромного креста чётко вырисовывались на фоне уходящей луны. В отличие от других каменных построек, этот дом был полностью построен из дерева. Давно. Очень давно, видимо, когда еще лёгкие кровокожих не вдыхали местный воздух. Я заметил эту церквушку, когда мы двигались к центру города. Чудо, что её никто не снёс и не разрушил в то время, когда на этом месте возводили город из серого камня. Возможно, кто-то следил и отвечал за сохранность церкви, и быть может его вера всё еще теплица внутри этого храма.
Дрюня увидел церковь.
— Ты хочешь просить помощи у богов?
— А мне кажется, что мы и есть боги. Разве это не так?
— Когда я опускаю глаза и вижу под ногами дорогу из чистейшей крови, конечно же я забываю о своей человечности. Боги… — промычал мой друг. — Быть может, я могу в это поверить, но вот проверять — желания для такого смелого шага у меня нет никакого.
— У нас нет иного выхода.
— И что мы будем делать? — спросил Дрюня, когда мы встали напротив огромных двухстворчатых дверей церкви.
— Войдём внутрь. Помолимся для начала.
Я аккуратно распахнул двери, положив свои пальцы в кровавой корке на массивные ручки из дерева. Петли давно проржавели на морском ветру, а забившийся в них песок придал звону металла отвратительный скрежет. Затхлость и пыль — первое, что ударило в нос.
Мы зашли внутрь. Свет нам не был нужен. Сквозь заколоченные накрест окна лунный свет проникал в огромное помещение подобно дыму, освещая пропитанный пылью воздух и ряды двух десятка лавочек, обращённые в центр, где стоит невысокая трибуна для выступлений, а позади неё — пустой столб с вывернутыми наружу прогнившими гвоздями. Видимо на нём когда-то висело распятие, быть может крест. Кто его знает, каким богам молятся местные.
Как я и думал, церковь давно опустела. Последний человек, побеспокоивший веру своим присутствием, был здесь пол тонны пыли тому назад. Я прошёл сквозь ряды деревянных скамеек и обратил внимание на осевшую на них пыль. Здесь даже не убираются. Вера покинула этот храм, как и весь город. И ни одна душа не соизволила прийти сюда и навести порядок.
Мне стало тошно. Тошно от местного люда, жаждущего крови и зрелища. Зверьё, готовое разорвать тебя на клочки. Ослабь поводок — и пасть твоего соседа захлопнется на твоей глотке.
— Дрюня, ты спрашивал меня, что мы будем делать.
Мой друг стоял в квадрате серебристого света, падающего на деревянный пол. Тень от приколоченных крест на крест досок к окну накрыла ему глаза горизонтальной полосой, а вертикальной — лоб, нос и губы. Мои глаза не видели шевеления его губ, но эхо, раздавшееся на всю церковь, явственно звенело любопытством.
— Да. И что?
— Мы создадим свою армию.
Глава 19
— Давай присядем, мой друг.
В бесконечном круговороте сражений и убийств, мне хочется прижаться спиной к твёрдой спинке деревянной скамьи и хотя бы на короткое мгновение понаблюдать за небом через пыльное окно.
Моё тело не знало усталости, в отличии от разума. Могущественная магия способна из человека сделать несокрушимого робота, машину, кромсающую и рубящую до тех пор, пока меч врага не обрушиться на его голову и не прикончит. Но нам так казалось.
Когда плоть непрерывно бодрствует и затягивается бессчётным числом шрамов, наш разум источается, и медленно сводиться к нулю. Большой поток информации, идеи, действия и принятия сложных решений непросто осушает наш головной сосуд. Всё новое вынуждает нас расширить наш сосуд. Сознание должно расшириться.
Моё тело не знало усталости, а голова пухла. Возможно, мне могло показаться, но я будто чувствовал головные боли, хотя это исключено. Мне нужно было переварить сказанное. Нужно было всё обдумать и привести к логическому заключению.
Ладонью я смахнул с лавки грязь, оставив на пыльном полотне отпечаток размытой пятерни. Старые доски, на которых когда-то сидели тысячи прихожан и наслаждались утренними молитвами, болезненно захрустели и выгнулись, пытаясь удержать на себе наши с Дрюней закованные в доспех тела. Свой уродливый плащ я заранее отстранил ладонью в сторону, а сейчас накинул на ноги. Безмолвное шевеление губ на содранной коже приводило накидку в бесконечное шевеление, словно на моих руках лежал труп медленно разлагающегося животного, пожираемого червями.
Я был безоружен. Дрюнина секира легла между нас, облокотившись срезанными сторонами двух уродливых лиц на пыльную спинку скамьи. Им повезло. Даже умерев, даже лишившись своего тела и души они могли посетить церковь и стать частью тишины, заполнившей всё свободное пространство.
Я поднял глаза над трибуной и уставился в окно. Так не привычно. Вместо солнца — луна. Вместо яркого, солнечного дня — ночь. Мы вдыхали пыльный воздух, а в голове всплывал приторный аромат ладана и запах оплавленного воска.
— Чувствуешь покой? — спросил я у Дрюни.
— В детстве родители водили меня в церковь на все праздники. Семейный ценности. Традиции. Никогда этого не понимал. Мне лишь хотелось играть в футбол с пацанами на площадке. А вид старинных храмов с золотистыми куполами вызывал внутри меня горечь и уныние.
— А теперь?
Дрюня ответил не сразу. Мы немного помолчали, вслушиваясь в шелест ветра, приносящего шум морских волн.
— Когда всё закончится, — сказал мой друг, — я построю свою церковь. Украшу стены красочными картинами и гобеленами святых, которые будут свисать до самого пола. Как и ты я тоже устал. Нам всем нужно отдохнуть. Духовно.
— Отдохнём, — прошептал я. — Война закончится, и отдохнём.
— Твои губы произнесли слово «война» с какой-то жуткой обыденностью. Это слово вселят страх в людские души, сводит с ума, обращает в бегство. А ты так спокойно это произнёс, что даже я испытываю страх.
— Мои родители не посещали церковь. И не водили меня по праздникам в храмы. К аромату ладана и дымке свеч я начал привыкать только с приходом войны в наш дом. Привычный мир дрогнул, вернув в наши руки и головы старые обычаи и традиции. Это так забавно. Люди вспоминали как нужно креститься. Батюшки прислушивались к пению местных старух и вторили им своим безмолвным шевелениям губами, так как давно всё позабыли. Забыли песни. Забыли молитвы. Забыли Бога.
— Ты не рассказывал мне о своём детстве, — Дрюня повернул ко мне голову и попытался прищурится.
Краешком глаза я видел его попытки залезть в мою душу, добраться до самого дна. Раньше ему всегда было плевать на наше прошлое, но сейчас, когда мы проделали столь сложный путь и чудом остались в живых, мой друг становится сентиментальным. В его глаза появляется мудрость и ответственность, делающая его чуть слабым.
