— К величайшему сожалению — правда.
Василий оперся на костыль, неторопливо поднялся. Осторожно вытянул левую руку перед собой, и Филипп положил ладонь себе на плечо. Вопли вокруг одновременно стихли.
— Уходите, пан кобзарь? — встревоженно спросили. – Куда это вы? А спеть?
— От тебя подальше, олух! Если бы не перебивал своими дурацкими замечаниями, то и спел бы!
Кобзарь убрал руку с плеча характерника, снял шапку, поклонился с обещанием вернуться, чтобы сыграть уважаемому панству несколько дум, и выразил искренние надежды, что панство по достоинству оценит услышанные повествования. Панство отблагодарило кто сколько смогло, и Василий ловко сгреб все монетки с шапки.
- Оценили плохо, - пробормотал Матусевич, шагая за Филиппом. – Даже таляра не соберется. Ох, злые времена...
- Умеешь считать монеты пальцами? — характерник помахивал одолженным костылем.
— Не просить же незнакомцев считать меня, — ответил Василий. — Дело нехитрое! Перебираешь по очереди, каждая монетка от задрипанного гроша до солидного дукачика свою форму, вес, буртик и рант имеет... Складываешь вместе в голове и готово. Я быстро наловчился! С банкнотами уже посложнее. Да и чужие лица щупать я до сих пор не научился, неудобно как-то...
Пока Василий рассказывал о лицах и деньгах, а также пытался вспомнить, когда в последний раз держал дукача, Олефир привел его в сироманский лагерь, где уже подождали.
- Воргане, трясти! Куда ты завеялся? — Катя чувствовала себя выездной, что позволило ему уйти одиночеством, вот и набросилась первой.
— Мы уже подумали... — присоединился было Северин, и тут разглядел гостя. – Овва!
Филипп вытолкал Василия перед собой.
– Смотрите, кого нашел.
Кобзарь жеманно поклонился:
— Добрый вечер, уважаемое серопанство!
- Василий Матусевич, чтобы меня гром побил, - Эней махнул добытой где-то бутылкой самогона. – За такую встречу стоит выпить!
— Иди сюда, друг! — Ярема оставил ложку, помешивая ужин, и сжал кобзаря в объятиях. – Такая приятная неожиданность!
- Инструмент, - прошипел полузадушенный Василий. — Не повреди инструмент!
В последний раз они собирались на свадьбе Северина и Катри — в другой жизни, в мирной стране, у живой Буды, под несрубленным дубом Мамая.
– Мама передает поздравления! — Савка присоединился к общественности, живо размахивая мотанкой.
Вера Забила тогда была жива. И остальные есаулы тоже.
— Есть ли здесь мать уважаемого Савки? Простите, госпожа, и вам поздравления, — кобзарь поклонился в сторону Павла.
Игнат от хохота пополам сложился.
- Он зовет мамой куклу, - объяснил растерянному кобзарю Филипп.
Кобзарь фыркнул и присоединился к смеху. Савка не понял, почему все хохочут, поводил удивленным взглядом, а потом тоже захохотал.
- Или малышка с вами? – спросил Василий. — Стыдно признаться, но я только вспомнил, что на свадьбе Катя была в надежде — а я до сих пор не знаю, кто родился!
Характерница нахмурилась.
- Нет, Оля далеко... В безопасности.
- Девочка! Прекрасно, - кобзарь зааплодировал. — Безопасность очень важна в военное время. А на кого больше похожа Оля, на маму или папу?
– На Северина, – сказала Катя.
– На Катрю, – сказал Северин.
Филипп смотрел на дружеские лица, озаренные улыбками впервые после ночи аркана, и чувствовал к кобзарю благодарность за эту случайную встречу. Ночное превращение забылось... Потом они вспомнят - такое не забывается - но уже без того ужаса.
– Что случилось с твоими глазами? - Спросил Чернововк.
Филипп обменялся с Катре взглядом: ты не рассказывала? Разве все вспомнишь, ответила Катя.
– Не слышал? - удивился кобзарь. — В этом году весной только об этом в новостях и трубили!
— Северин попал в плен. Много новостей пропустил, – объяснила Катя.
— Сочувствую, — Василий пожал плечами, словно его пронизало холодом. — Надеюсь, это были не белые кресты, и твои глаза до сих пор при тебе, Северин.
— Это борзые такое сделали?
— Божьи воины жаждали узнать, что мне известно о волкулаке, нечестивых прислужниках дьявола, поскольку общеизвестно, что кобзарь Матусевич — проклятый предатель и близкий их товарищ, славящий кровавых оборотней в своих дурных певцах, — слова Василя сочились. — Господи, да я рассказывал все, что угодно, когда они подступили к левому глазу! Признался им даже в убийстве Авеля! И им было плевать. Они просто хотели искалечить меня, а весь бред о допросе был лишь ширмой. Не спрашивай, как они это сделали... Когда подошли к правому, я был готов на что угодно. Волотал, рыдал, молил, заклинал, умолял на коленях, сапоги целовал — все напрасно. Они наслаждались моими унижениями, которых я себе не простил и вряд ли прощу, а потом ослепили.
— Сукины ублюдки!
- Поскольку я был не последним певцом в гетманате, то огласка покатилась громкая. Газетчики писали о «преступлениях неконтролируемых фанатиков за государственные средства». Все приставали на мою сторону, но мне было безразлично. Я лежал и мечтал о том, что скрипнет дверь, на пороге станет чернокнижник, который поведает о возможности вернуть зрение, потому что за это я был готов душу продать! Но чернокнижник не приходил. Но все мне сочувствовали. Самые болваны слали письма, которых я больше не мог прочитать. Соболезнования, соболезнования, соболезнования! Словно это сострадание могло вернуть зрение, черт возьми! Слова, которые сразу забывают и живут дальше, потому что в их сострадательных жизни ничего не изменилось...
Василий вздохнул.
— В общем, получилось так, что господин гетман лично вступился за нищего слепца, выдал мне роль личного советника по каким-то там вопросам и назначил выплату, то есть откупную.
Ярема молча сплюнул в костер.
— Я боялся вечной тьмы... Жить в страхе до конца жизни или переступить ее? В конце концов не я первый, не я последний... Привык долго. Вечно перецеплялся, терял вещи, бился лбом, коленковал, врезался в стены и людей... Много раз меня обворовывали, — Василий махнул рукой. — Вот так, друг мой, я поплатился за дружеские отношения с Серым Орденом.
- Прости, Василий. Я не знал, – сказал Северин.
— Раны зашрамовались, — Матусевич поднес ладони к закрытым глазам. — Кобзари должны быть незрячими, да? Хорти повторяли эту фразу, когда... Вы поняли.
— Помнишь тех мерзавцев?
– Помню, – ответил кобзарь. - Имена. Лицо. Особенно лицо. Облик палача удивительно хорошо врезается в память, когда становится последним увиденным образом.
— Мы отомстим им, Василий. Обещаю.
— Некому мстить, Северин. Обоих призвали в армию, оба полегли под Полтавой. Конец.
– Жаль, – сказал Игнат. — Слишком легка смерть для таких уродов.
— Да я еще жив! И слышу запах каши с салом, - Василий с энтузиазмом потер руки. — Может, накормите несчастного слепца?
Все, кроме Савки, сели к ужину — Павлин заснул, утомленный бессонной ночью накануне. Игнат предложил обществу самогона, однако все отказались, почему Бойко радовался, ведь прифронтовый спрос превратил любую выпивку в нелегкую добычу.
— Я считал вас беглецами, — Василий имел талант есть и вести разговор одновременно. — Если уж откровенно, то я считал вас мертвецами. Хотя лелеял призрачную надежду, что вы сумели дать драла!
– Мы и были беглецами, – ответила Катя. — Все, кроме Яремы, он пошел воевать.
— Об ужасном Циклопе все слышали, — кивнул Василий.
— Тебе, Малыш, повезло на глаз больше!
— Лучше мне повезло бы на одного родственника, — ответил Яровой.
— Благодаря твоему старшему брату борзые собрали щедрый урожай глазных яблок, — развеселился Игнат, проглатывая самогон прямо из бутылки. — Как думаешь, сколько он протянет перед тем, как встать на колено и отхлебнуть черного молока? Яков Мудрый, первый правитель улуса Гетманщины!
— Заткнись, Эней, — отрезал Ярема. – Ты начинаешь раздражать.
- Только сейчас? А мне казалось, что начал еще в Запорожье! Малыш поднял на собрата мрачный взгляд единственного глаза.
