– А что с ней? – я чуть руку не поднял, чтобы дотронуться, но потом понял, что делать этого не стоит. Руки хоть и чистые, но не стерильные же.
– Рассечение глубокое, – сказала она. – До кости практически.
– Да стяни пластырем просто и все, – ответил я.
– Шрам останется, – заметила она.
Я чуть не расхохотался. Чуть повернул голову и провел рукой по шраму, который шел через весь висок. Глянул ей в глаза.
– Ты думаешь, после такого, я хоть какое‑то внимание на шрамы обращу? Да и вообще, шрамы украшают мужчину. Разве не так?
– Какие‑то пещерные стереотипы, навязанные токсичной маскулинностью, – ответила она. – Давай все‑таки зашьем. Мне несложно.
– Да зачем? – я поморщился. Чтобы мне иглой водили у лица – этого тоже не хотелось. Особенно скула, там глаз совсем рядом.
– Давай зашьем, – повторила она. – Ничего страшного не случится, там штуки четыре шва. И вместо шрама тонкая белая линия будет, она потом вообще исчезнет, у вас мужиков же, не кожа на лице, а кирза. Или ты боишься?
– Да нет, ты же шить будешь, – ответил я.
Она отошла и тут же вернулась с двумя блистерами. В одном – игла, во втором – нить. Зажим взяла, или как там эта штука называется, обработала его.
– Все стерильно, можешь убедиться, – улыбнулась уже.
Уже честно и открыто. До этого избегала, а теперь. Теперь все как будто нормально стало. Будто не произошло ничего. Ну, это хорошо, наверное.
На душе сразу стало легче. Не так, как в песнях, конечно, не птички запели, но тоже хорошо. Очень даже. Я наклонился, чтобы удобнее было, и она открыла иглу, заправила в нее нить и зажала это все в зажим.
– У тебя как с материалами? – спросил я. – Нормально? Или еще надо?
– Надо, конечно, таких вещей никогда мало не бывает, – ответила она. – А что, опять в пекло сунешься?
– Конечно, – кивнул я. – Куда деваться. Но поверь мне, с зомби я бы имел дело гораздо более охотно, чем с бандитами. Эти хотя бы честно тебя сожрать пытаются.
Черт. А ведь раньше в действительности проще было, когда мы большей частью времени с зомби дело имели. А теперь вот с людьми. Это прямо как в кино или книгах – любая история про зомби в конце‑концов превращается в историю борьбы людей с людьми.
– Без анестезии потерпишь? – спросила она. – Могу обколоть, но лицо онемеет, будет неудобно.
– Давай, – тряхнул я головой. – Нормально все будет. Не маленький.
Она подошла совсем близко так, что я увидел, что ее халат распахнулся, и практически коснулась меня своей достаточно большой грудью. А потом осторожно проколола мне кожу. Я невольно вздрогнул и нахмурился.
– Не морщься, – попросила она. – Иначе я тебе нашью тут, будешь с кривым лицом ходить.
Потянула нить, проткнула еще раз, но на этот раз боли практически не было. Нормально.
А она уже перешла ко второму.
– Ну, давай, еще три штучки, и нормально все будет. А потом снимем, и совсем хорошо, как заживет. Так что давай…
– Что ты со мной, как с маленьким‑то? – спросил я. – Ты же вроде не детский врач, а вполне себе взрослый хирург. Тебе в кишках ковыряться привычнее.
– Ошибаешься, – пробормотала она. – По первому образованию я как раз‑таки педиатр.
– Да? – спросил я. – Слушай, как у тебя с Наташей дела обстоят?
– Нормально, – ответила она. – Она молодец, слушает меня во всем. Сегодня перевязку Руслану сделала. На самом деле, медсестра из нее точно получится. А вот насчет врача – хрен знает.
– Почему? – спросил я.
– Потому что врач – это не только образование. Ты думаешь на врачей зря что ли шесть лет учат, а потом еще три года отрабатываешь по распределению? Да потому что это…
– Состояние души? – попытался подсказать я.
– Не совсем, – она качнула головой. – Скорее состояние ума. Там много чему учат.
– Буквы разные писать, тонким перышком в тетрадь.
– Нет, благо от руки больше писать не приходится в медицинском. Все в электронном формате, – она улыбнулась. – Хотя были, конечно, те, кто лекции требовали от руки. И не меньше шести листов. Хоть что там пиши, главное – чтобы шесть листов было. Даже если сама лекция на десять слайдов была.
– И что, проверяли? – спросил я.
– Ага, – кивнула она. – А у тебя высшее образование есть, Сереж?
Я прикинул. Помнится что‑то, но не высшее на самом деле определенно. Школу я закончил, дальше призыв, армия, контракт…
– Офицерские курсы, – вспомнил я. – Я проходил офицерские курсы. А дальше… Не помню, Саш. Знаю, что по званию я майор, а по идее без высшего я таким стать не мог. Чтобы выше, точно академия нужна, а так… Там какая‑то мутная история, я не знаю, почему у меня именно такое звание. В досье ничего об этом написано не было. А что?
– Да, знаешь, – она улыбнулась. – Есть шкала по определению риска внезапной смерти младенца. Вот там даже образование родителей учитывают. Если у обоих высшее образование, то ставят ноль баллов. Наименьший риск, то есть.
Я замолчал. Чего она это вообще о детях заговорила? Подшучивает надо мной или что? Мы точно не на той стадии отношений, чтобы об этом задумываться.
Вот с Ликой да, могли. Но не время и не место было.
А с Сашей… Да вообще непонятно что. Есть привязанность, есть какое‑то теплое чувство, но пока совсем не ясно, к чему оно приведет.
– Все, последний шов остался, – она улыбнулась вдруг. Перевела тему.
– Давай, – сказал я. Щеку саднило. Но если зашить, действительно будет легче.
– Заживление первичным натяжением будет, – Саша продолжала улыбаться. – Как в книжках.
Последний шов я перенес стоически. Она затянула узлы, отрезала лишнее. Коснулась моей щеки ладонью.
– Мужественно выглядишь, Сереж.
– А до этого не мужественно выглядел? – спросил я.
– Да… – пробормотала она. – Но без всех этих шрамов было бы лучше.
– Не нравлюсь? – задал я следующий вопрос.
– Нравишься.
Я резко встал, обхватил ее руками. Подумал оттолкнет меня, отстранится, но нет, она этого не сделала. Наклонился, коснулся кончиком носа ее носа, заглянул в глаза. Они смотрели на меня с ожиданием.
А потом я поцеловал ее. Почувствовал тепло губ, мятную зубную пасту. Она мне ответила, сперва нежно, а потом постепенно поцелуй становился все более и более страстным. Ее язык проник мне в рот, я вытолкнул его своим, они сплелись…
Не знаю, через сколько времени мы оторвались друг от друга. Может быть через секунду, а возможно через тысячелетие.
– Спасибо за цветы, Сереж, – проговорила она.
– Я надеялся, тебе приятно будет, – ответил я. – Вот и все…
– Правда, очень приятно, – она улыбнулась, как‑то робко, несмело. – Если честно, я и не помню, когда мне в последний раз кто‑то цветы дарил. Особенно такие, полевые.
Я улыбнулся и обнял ее. Она положила голову мне на плечо и некоторое время мы просто стояли вот так. Я почувствовал, как между нами разрушилась стена. Была она, а теперь нет, рассыпалась осколками, как будто в нее прилетело что‑то очень массивное. Разве что дыма нет, да и не ранило никого.
– Ты знаешь, – пробормотала она. – Я же в тебя сразу влюбилась. Когда увидела, как вы с тем парнем вломились к нам на отделение. Помнишь, что я тогда сделала?
– Да, – кивнул я. – Ты меня поцеловала.
– Это на эмоциях было, – она оторвалась от меня, посмотрела мне в глаза. Явно смутилась. – А потом, когда пришла к тебе. Поняла, что все, пропала. Сложно это, Сереж, очень сложно.
– Понимаю, – кивнул я. – Для меня тоже все очень сложно. Но ты мне нравишься. Реально нравишься, Саш. Я… Даже не знаю, как все это выразить. Трудно.
– Трудно, – хмыкнула она и отстранилась. – Это мне трудно было тебя с Ликой видеть. И еще сложнее было, когда тебя привезли с продырявленным животом. Мы ведь тебя еле спасли. И мне страшно, Сереж.
– Чего ты боишься?
– Да… Вот сейчас ты со мной, да? А завтра уйдешь. Опять поедешь на свою войнушку. И я представлять не хочу, что со мной будет, если с тобой что‑то случится. Может быть…
