Она замолчала, посмотрела на меня внезапно посерьезневшим взглядом, после чего все‑таки продолжила:
– Может быть, сбежим? Куда‑нибудь в горы. Тут есть домики. Никто до них никогда не доберется, никакие «Вороны». И просто там будем жить. Как в первобытные времена. Отшельниками.
Я улыбнулся. Да, это хорошо было бы. Сбежать от всех проблем, от войны, которую я сам же устроил с бандитами. От крови, смерти. И просто жить там вот так вот, сколько получится. Пока наш срок не истечет.
Только вот это несбыточно. Потому что мне придется рисковать. Мы же не проживем на одном огороде и охоте. Даже отшельники периодически выбираются в города, чтобы купить соли и того же пороха для оружия. А сейчас нет мест, где это можно было бы купить.
И тогда мне придется идти в замертвяченные города. Чтобы добыть еды, топлива для генераторов. И все равно рисковать. А сколько еще я буду достаточно силен, чтобы это делать? С учетом, что уже сейчас я – инвалид. Бодрящийся, да, но инвалид, у меня нет трети кишечника и черепно‑мозговая травма с непонятными эффектами. Может быть, она и заставляет меня вести себя так.
– Да, я понимаю, что не получится, – сказала она. – Мы просто умрем от голоду и все. Или тебе придется опять идти в города за едой.
– Будет лучше, когда мы победим, – сказал я. – Когда больше не будет «Воронов». Тогда мы заселимся в какую‑нибудь заброшенную деревню. Построим там стену, вышки, пулеметы расставим, и никто к нам никогда не сунется. И будем жить среди людей спокойно, как нормальные люди.
– Только вот этим людям повоевать придется всем, так? – она улыбнулась вдруг, но уже как‑то грустно. – Ради светлого будущего. Я правильно понимаю?
– За светлое будущее всегда приходится бороться, – ответил я.
– Да… – Саша выдохнула. – Тогда просто побудь со мной сейчас? Хотя бы один вечер. Пусть ничего не случится сегодня. А завтра мне придется тебя отпустить на войну…
Она замолчала и снова посмотрела мне в глаза, будто бы ждала, что я что‑нибудь отвечу. Но я не знал, что тут можно было сказать.
Потому что она была права. Можно разве что оправдаться, что я не адреналиновый наркоман, которым откровенно был раньше. Да, я защищал Родину, но без войны я представить своей жизни не мог.
Но эпидемия все поменяла. А еще больше поменял тот момент, когда я увидел рухнувший Крымский Мост и шторм, который со всех сторон окружает остров.
Точнее говоря, тот момент, когда я очнулся от своей второй комы. И когда понял, что нужно пытаться построить нормальную жизнь. Спокойную.
И потом, когда встретился с «Воронами», которые хотели застрелить того мужика. И тогда же осознал, что за эту мирную жизнь придется побороться.
– Я буду с тобой, – ответил я.
Она подняла руку, провела по моей щеке, по шву на скуле. Его заклеить надо бы, но она почему‑то этого не сделала. Разговор не о том пошел, вот и все.
Саша снова поцеловала меня, из‑за чего ей пришлось встать на цыпочки. Долго, чувственно. Мятная зубная паста. Не знаю, люблю ли я ее на самом деле, смог ли преодолеть то, что было со мной после смерти Лики, но этот запах сводил меня с ума.
А потом она отстранилась и скинула с себя халат прямо на пол. Что‑то подсказывало мне, что она никогда этого не сделала бы, что халат должен быть всегда чистым и белоснежным. И хорошо выгляженным, каким он был до этого. А потом медленно расстегнула пуговицы на блузке и стащила ее через голову, после чего бросила туда же.
На ней не было лифчика, но грудь стояла даже так без него. Я сделал шаг к Саше, но она отстранилась, уперлась руками мне в грудь.
– Просто посмотри, – сказала она. – Я тебе нравлюсь?
Я посмотрел. Тонкая шея, хрупкая, такое ощущение, что тронь немного – и переломится. Выдающиеся ключицы. Грудь, большая, увесистая. Живот мягкий, джинсы сидят низко, так что можно рассмотреть и выступы таза и верхнюю часть волос на лобке.
– Да, – кивнул я. – Ты красивее всех, кого я видел в жизни. Настоящая женщина. Естественная.
Криво усмехнулся и добавил:
– А я тебе нравлюсь со всеми своими шрамами?
Она сделала шаг в мою сторону, схватилась за футболку, и стянула наверх. Я послушно поднял руки, позволил ей сделать это. Она посмотрела на меня.
На самом деле я выглядел совсем не так, как раньше. Мышцы были рельефными, конечно, но не такими массивными, как были до этого. Но стоило свыкнуться с тем, что прежней формы я уже никогда не наберу, даже если начну каждый день тягать железо в спортзале, который в лагере есть. Я и сейчас туда ходил в спокойные дни, да и многие другие его посещали.
И питание нормальное. Но эта ебаная пуля в живот. И операция.
– Да… – проговорила она. – Их много. Вот этот вот, он от чего? Пуля?
Она ткнула мне в левую часть груди, и там действительно был шрам, похожий на звезду – расходился в разные стороны лучами рубца. Я прищурился, пытаясь вспомнить. Откуда он у меня вообще?
– Да, – кивнул я. – От пули. Пистолетная. Мы схватились с одним из партизан, когда они напали на нашу базу. Он успел выстрелить в меня.
– А что сделал ты?
– Я выдавил ему глаза, – ответил я, окончательно вспомнив эту историю.
Да. Мобильный лагерь, где мы сидели с отрядом. У них откуда‑то нашлось устройство ЭМИ, которым эти ублюдки вырубили защитную систему. И одновременно полезли со всех сторон. У того парня, очень похожего на индейца, закончились патроны. У меня тоже. Я бросился на него, а он успел выхватить пистолет и выстрелить.
Тогда у меня был автомат с одним магазином, а бронежилета я надеть не успел. Вот и получилось так.
– Жестко, – сказала она.
– На войне всегда жестко, – только и оставалось ответить мне.
– А вот этот сделала я, – сказала она, проведя пальцем по длинному бугрящемуся рубцу, который шел через весь живот.
От мечевидного отростка до паха. Самый свежий. По бокам еще можно было разглядеть следы от швов.
– Да, – ответил я. – И спасла мне жизнь.
– Лапароскопов у нас не было, – ответила она. – Да и не помогли бы они, это не аппендицит. Если честно, у тебя шансов выжить‑то было процентов двадцать. Но ты смог сделать это. А вот это…
Она дотронулась до еще одного звездчатого шрама чуть в стороне от этого длинного.
– Это та самая пуля, – кивнул я. – Винтовочная. Бронежилет пробила.
– Это жестко, – повторила она. – А вот этот?
Старый совсем, тонкий, на левой стороне груди. Похожий на полумесяц, кривой.
– А этот не на войне, – я улыбнулся. – Не поверишь. Это в Питере, я поехал туда на отдых. И там в пьяной драке.
– Ты дрался по пьяни? – она задрала вверх бровь.
– Я вышел из бара, – ответил я. – Там двое парней подрались, потом за ножи схватились. Я влез. Одного вырубил, второй успел меня порезать, но… Его я тоже вырубил. Захотелось, короче, почувствовать себя героем.
– Дурачок. Хорошо хоть выжил.
– Да там нож тупой был, – я махнул рукой. – Это просто царапина, я даже в больницу не пошел – пластырем заклеил и все.
Саша наклонилась и принялась целовать мои шрамы. Сперва один, потом второй, третий. Ее губы касались меня легко, будто крылья бабочки, и ощущение было такое, будто от каждого поцелуя меня пронзали разряды тока.
А потом она каким‑то неуловимым движением стянула с меня брюки и трусы. Наклонилась ниже.
Но я остановил ее. Схватил за плечи и заставил подняться обратно. Девушка посмотрела на меня удивленным взглядом.
– Не надо, – сказал я. – Просто не надо.
И поцеловал. Сперва в губы, потом в эту удивительно хрупкую шею, стал спускаться ниже. Ключица, грудь. Захватил сосок губами, чуть прикусил, сразу же почувствовав, как он отвердел во рту.
А потом схватил ее, развернул и усадил на кушетку. Она только пискнуть успела, а я уже сам расстегнул ремень на ее джинсах и стянул их, выбросил в сторону куда‑то. Поцеловал живот, поднялся выше, коснулся ее губ.
Жестко схватил ладонью за бедро, отодвинул в сторону, коснулся лона. Мокро и горячо, очень. Обеими ногами взялся за ягодицы, подтащил к себе, коснулся членом ее вагины. Провел им вверх, коснувшись клитора, поиграл немного, а потом ниже, к половым губам. Вошел, на сантиметр, не больше, потом вышел. И еще так.
