Все: боги и демоны, люди и маги, живое и неживое, собственное сердце твое, будут на стороне той, кого призван ты уничтожить. Но если рука твоя дрогнет, все останется. Но Мира Трех Лун не станет.
Коли дрогнешь, последнее, что увидишь: Бездна.
Ибо только в Огне способна жить Хранительница Бездны, родная сестра Светоносного – Литуэль.
Знак, что придаст тебе уверенности – три вытянутых лепестка пламени».
Я со смешенным чувством смотрела на изображенный в книге рисунок.
Двуликие! Что за бред?!
Но …я хорошо знала его.
Я знала этот знак. Преотлично. Родимое пятно на внутренней стороне бедра повторяло нарисованные очертания в точности: оторванное крыло бабочки или прорисованный нетвердой рукой силуэт горящего пламени. Ещё оно немного напоминало королевскую корону.
Совпадение?
Мать сожгли почти год назад, в середине последнего летнего месяца. Ровно год назад меня посвятили Огню. Это была самая настоящая инициация. Причем тёмного свойства. Оттого, что свершилась она людьми, в магии совершенно несведущими, ничего не менялось.
Согласно признакам, указанным в «Книге Изначальной» мой дар от рождения был светлым. Я помню, как над раскрытыми ладонями вспыхивали шары ослепительно-белого цвета, признак «Доброго Начала».
Оранжево-алыми мои сферы стали после инициации. А суть моей магии стала тёмной. Эта истина, вне зависимости от того, чего бы мне самой хотелось, и как я к этому отношусь.
Я принадлежу Тьме и Силам Зла. Это не фантазия и ни паранойя.
Сколько раз, выходя сухой из воды, я насмешливо говорила себе: «Тебя хранит тёмные Силы», интуитивно понимая, откуда берутся подарки.
Куда бы я не шла, Тьма на бесшумных лапах следовала за мной, побуждая убивать и получать от этого удовольствие.
Согласно традициям Чернокнижия, Черных Адептов проводили через Врата Смерти, полностью отдавая на откуп стихий, представителями которых они являлись. Зачастую, в девяноста пяти случаях из ста, адепты гибли.
Зато немногие выжившие обретали невиданную мощь и силу.
Тьма одарила меня красотой и обаянием. Тьма направила в сторону, на которой ждали удача и власть. Она позаботилась о том, чтобы человек, воплощавший её в людских глазах, принял решение связать со мной судьбу и сделал меня королевой.
Тьма ждала меня. Но я не любила Тьму!
Я никогда не просила её о помощи. Я не заручалась её поддержкой. Не грезила о славе и могуществе.
Я не Литуэль!
Мне мерещились длинные полупрозрачные языки, нащупывающие меня через время и пространство. Языки, ответственные за исполнение предписанного.
Мы с Тьмой чувствовали друг друга.
Опасались.
И жаждали схватки.
Я не Литуэль.
И я докажу это.
* * *
В городах жители, скорее всего, уже изнывали от жары, утопая в разлагающихся под палящими лучами солнца кучах мусора. Шум, гвалт, пьяные потасовки, раскаленный камень, готовое от малейшей искры вспыхнуть сухое дерево, рои жирных тяжелых мух – таким помнилось это время года по детским воспоминаниям. Таким лето приходило в Восточные Кварталы.
В Чеарэт оно являлось раем.
Хрустальный воздух, напоенный влагой в тени вековых деревьев, прохлада грота под стенами зачарованного особняка, чистота небес – всё радовало глаз.
Жара не могла меня заставить отказаться от утренних прогулок верхом. Хорошая скачка усмиряла клокочущую от избытка адреналина кровь.
Утомленная, я, отпустив лошадь пощипать газон, спряталась в одной из беседок, приготовившись наблюдать за тем, как покачивают кронами ровные, будто вымеренные по линейке, кипарисы. На душе после вчерашних волнений царила пустота.
– Как я понимаю, кузина, замечать меня ты отказываешься? И это после того, как я мчался, не разбирая дороги, не щадя лошадей, только чтобы поскорее тебя увидеть?
– Эллоиссент? – обернулась я, удивлённая его появлением. – Что ты здесь делаешь?
– Ты, похоже, мне совсем не рада? – с грустью глянул он на меня.
Подойдя, присел рядом.
Невольно поморщившись, я отвернулась. От него разило вином.
– Ты опять пил? Не слишком ли часто ты налегаешь на спиртное, кузен?
– Прости.
Эллоиссент попытался взять меня за руку, но я не позволила.
Какое-то время мы молча наблюдали за лошадкой, лениво щиплющей травку.
– Что у тебя произошло? – тихо спросил он.
– Ничего. Где ты был? – решила поменять тему я. – С кем? Какая она? Блондинка? Брюнетка? Шатенка?
Губы его сложились в усмешку, но глаза оставались тоскливыми:
– Их всех оказалось недостаточно для того, чтобы забыть о тебе хотя бы на минуту.
– Как лестно! С ума сойти. – Грудь против воли начала вздыматься чаще. – Ты действительно был у других женщин?
– Нет, конечно. Я напивался в собственной комнате. Не могу спокойно видеть эту зеленоглазую тварь.
И хотя в Чеарэтэ почти все были зеленоглазыми, я ни минуты не сомневалась, что Эллоиссент говорит о Заколаре.
– Мне он тоже не нравится.
– Как отец его терпит? Стоит мне только взглянуть на него, как я читаю на его лбу: убийца!
– Ты любил своего брата?
– Что за глупый вопрос? Конечно же, я любил своего брата. Только не хочу говорить об этом. Лучше уж говорить о моих любовница.
Эллоиссент демонстративно закинув руки на спинку лавки, так, что они почти легли мне на плечи.
– Девушки были красивы, нежны, ласковы, поразительно изобретательны в любви, – перечислял он задумчиво глядя вдаль. – Но, когда переедаешь сладкого, до боли тянет на что-нибудь остренькое.
– Перчика не хватает?
– Именно перчика, – кивнул он с усмешкой.
– Хочешь, открою тайну?
– Угу.
– Страшную?
– Страшными я тайны люблю больше всего.
– Я не Чеаррэ, Эллоиссент. И никакая я не дочь Сантрэн. Я вообще не аристократка. Так, маленькое чудовище, которое твои самовлюбленные родственнички, любители острых ощущений, приволокли в дом и пытаются приручить. Но всё это присказка. А вот тебе сама страшная тайна: я тот самый пресловутый монстр из Бэртон – Рив, за которым целых полгода носилась добрая половина Тайного Сыска в Департаменте во главе со Стальной Крысой.
Огонек в глазах Эллоиссента погас. Глаза его походили на льдинки в лучах солнца – ослепительные и холодные.
– Ты что такое сейчас сказала?
– Правду, Эллоиссент. Я та, кого ты поклялся уничтожить.
Зелёные глаза, ясные, наполненные сдержанной яростью, заглядывали мне прямо в душу.
– Ты шутишь?
– Нет. Не шучу. У меня вообще с чувством юмора проблемы.
– У тебя с головой проблемы! Хотя не могу придумать ни одной причины, по которой ты стала бы выдумывать такое. Очевидно это правда. Но тогда выходит?.. Выходит, ты – убийца? Это абсурд! Хотя… – лицо его затуманилось. – Ты ни разу не колебалась перед тем, как нанести удар. Ни тогда, в борделе, после перехода через портал, ни во время нашего поединка. Ты делала это профессионально.
Мы замерли, пристально глядя друг другу в глаза.
– Это ты убила Гиэнсэтэ? – ровным, как у автомата, голосом, спросил Эллоиссент.
И хотя мне было стыдно в этот момент смотреть ему в глаза, я не отводила взгляда.
– Я.
– Зачем?
– Не для себя. Я её даже не знала. Мне приказали это сделать. И я это сделала.
– Кто приказал?
– Какая разница? Стальная Крыса его уже прикончил.
Эллоиссент смотрел на меня так, словно у меня выросли клыки, копыта, а из-под кожи пробивалась чешуя.
– На Сэро – пэн – Кэро тоже была ты? С теми, кто устроил в «Веселом доме» кровавую баню?
– С кем – с теми? Кроме меня там никого не было. Я в одиночестве сотворила то очистительное пламя, что убрало скверну.
– Скверну?! Там погибли люди!
– Люди? Шайка пидорастов и педофилов? Законы, впрочем, как и нравы, существующие в Эдонии, приписывают расшаркиваться перед пороком. Корректно улыбаясь, делать вид, что все так и должно быть: половые извращения, продажная любовь, групповые оргии в дыму веселящих трав? Вроде как всё это не зло, а так, рафинированное эстетство? Нечто вроде проказливого озорства, к которому нужно относиться терпимо. Это у вас называется свободой выбора. Свободой совести. Но мне нет дела до вашей толерантности. У меня своя совесть и свои принципы. Суди меня, коли хочешь, но я подлеца буду называть подлецом, мразь – мразью, а шлюху – шлюхой. Конечно, нужно совершенствовать систему, множить законы, растить добро. Я сама считаю это правильным. Но будучи злом, предпочитаю быстрые, простые и эффективные решения, способные мгновенно устранить проблему. Тот, кто нарушил правила для меня вне закона. А значит, я могу убирать его так, как сочту нужным. Выпалывать, словно сорняк.
