КОМ 7 (СИ) - Войлошникова Ольга

— И что это за дамское собрание? — с подозрением спросил Сокол.

— Полегче на поворотах, господин начальник училища! — тонко улыбнулась София. — Я ведь тебе не только свояченица. И, кажется, нареканий в моей работе не было. Так что на время отбытия мужа моей подруги в зону военных действий я готова взять на себя его часы по теории магии. Мне хотелось бы познакомиться с полным учебным планом.

— А я, дорогой, если ты не против, возьму артефакторику и историю боевой магии, — мило улыбнулась Маша, — поддержу сестру.

— И я… — голос Серафимы слегка дрожал. Ей, пожалуй, было труднее всего. Она выросла в семье, далёкой от воинской службы (а именно это здорово роднит казаков и аристократию — обязательное служение), и мысль о том, что муж в любой момент может быть призван туда, где опасно и запросто могут убить, до сих пор была для неё чуждой и пугающей. — Я готова взять на себя все занятия по технопению, пока… До тех пор, пока Илья не вернётся.

— Вот и отлично! — энергично потёр руки Серго. — Теперь у нас проседает только рукопашка, но тут мы попросим Харитонова, он что-нибудь придумает.

Иван посмотрел на нас больным зверем.

— Ну прости, брат, — развёл руками я. — Всё оборотническое общество просит. Как я могу отказать?

ТАК ИТЬ…

В связи со скорым отбытием внезапно вылезло множество хвостов, которые нужно было доделать до, и на службе я задерживался. Серафима сперва помогала мне, но когда в кабинет заглянула Соня и спросила:

— Симочка, домой едем? — я отправил её, вручив для пущей важности список новеньких с метками об успеваемости:

— Вот тебе, чтоб совесть не мучила. Надо раскидать на три, как мы раньше делали, помнишь?

— А! Очень успешно, средне и удовлетворительно?

— Ага. Сядешь в детской, пусть дети маму хоть пишущей посмотрят.

— Ты уж меня не стыди, — порозовела она.

— Это ещё что⁈ Кто тебя смеет стыдить? Живо всем загривки намылю! Ты у меня самая умница! Всё, езжай. Я постараюсь закончить тут поскорее.

«Поскорее» вылилось в добрых три часа, и домой я подъезжал, когда на дворе стояла вполне ночная уже темень. Свернув с тракта к нашей деревне и миновав пару взгорков, с последнего я увидел шарахающуюся вдоль нашей Коршуновской ограды крупную фигуру в серой хламиде, напоминающей то ли бесформенную шинель, то ли зипун* до пят, на манер тех старинных, что выставляют в краеведческом музее.

*Зипун — старинная крестьянская одежда

для холодного времени года,

напоминает запашное пальто.

Не желая спугнуть татя, я остановил машину на обочине у церковного забора, заглушил мотор, живо перекинулся в медведя и мягким бесшумным шагом потрусил в сторону отирающейся у забора фигуры. Если человек останавливался и оглядывался, я просто замирал — хрен ты в потёмках меня в медвежьей шкуре от сугроба отличишь! Так я довольно быстро достиг своей ограды, и когда тать в очередной раз попытался заглянуть во двор сквозь выпавший сучок в дощатом заборе, я рявкнул:

— А НУ, КТО ТУТ⁈ – и поддал лапой по откляченному афедрону.

Тать взревел иерихонской трубой и подлетел выше забора — метра на три, чес-слово! — после чего плюхнулся в сугроб и заверещал истошным басом:

— Медве-е-е-едь! Батюшки светы! Медве-е-е-едь!

Заверещала. Потому что это была баба. Баба, наглухо укутанная в необъятный истёртый салоп* и пару пуховых платков. Я перекинулся в человеческий вид и спросил:

— И чего орёшь?

*Салоп — верхняя женская одежда

свободного кроя (по типу накидки),

могла быть с рукавами

или прорезями для рук.

— Так страшно ить, — шмыгнула носом баба из глубины намотанных платков.

— А чё шаришься?

— Так ить звали, — она снова шмыгнула носом, и я понял, что бабища плачет. Однако требовалось выяснить:

— Да кто звал-то?

— Коршун какой-то…

Тут я окончательно её узнал:

— А-а-а! С казино кухарка!

— Не-е, никаких коз у нас не было, — помотала она своими платками. — Господа приходили, играли… — Продух в платках слегка посунулся в мою сторону и удивлённый голос вопросил: — Так это вы, что ль, ваше высоко… — она запнулась, — благо… превосходит-ство?..

Мне аж смешно стало:

— Ты откель такое наименование взяла! Зови уж Илья Алексеич. Жди. За машиной теперь из-за тебя возвращаться! — с некоторой досадой проворчал я и, перекинувшись обратно медведем, широким махом помчал к оставленной «Победе». На бегу я размышлял: как так — шарашилась баба вкруг забора, а никто не среагировал? Однако, усаживаясь в автомобиль, я увидел, как ворота нашей усадьбы приветственно распахиваются, а вокруг мелькает быстрая тень. Присматривала, значицца, всё-таки!

И не сочла опасной.

Видимо, так.

Я въехал на двор, выскочил из машины и махнул рукой:

— Пошли! Как тебя там?

— Аграфена, — прогудело из платков.

— Долго ж ты собиралась!

— Боялась чегось…

— И «чегось» ты боялась? — переспросил я, усмехаясь.

— Ага! Я в училишше-то пришла — а там эвон как страшно! На входе документы спрошают. Я и забоялась подступаться-то…

— Ну и что? Сказала бы, что я приглашал. Хоть меня бы вызвали к проходной.

Мы поднялись к крыльцу, и дверь неслышно распахнулась передо мной. Опять лисьи штучки!

— Заходи! — пригласил я Аграфену и первым шагнул в тёплые сени, снабжённые по нынешним временам большими застеклёнными окнами.

— Красиво у вас! — оценила Аграфена, разматываясь из платков. — Как в музее!

Пустота фыркнула и хлопнула входной дверью.

Дальше стеречь пошла.

— Чегось это? — опасливо спросила Аграфена.

— Это нормально. Пошли, матушке тебя представлю.

Не самому же мне с этой гренадёршей возиться, в самом деле?

Маман рассудила, что девять вечера — поздноватое время, чтобы идти знакомить барышню с возможными женихами. Предложила Аграфене (немедленно ласково поименованной Грунюшкой) заночевать в гостевой комнатке во флигельке и усадила пить чай. Слово за слово — маманя выспросила всё, что ей было интересно. А я пошёл к Ивану, срочно решить кой-какие неотложные вопросы, приметив, что за столом появились ещё два персонажа — Сэнго и Хотару, поскольку разговор зашёл об очень интересном — обо всяких пирожных.

А на обратном пути они поймали меня в библиотеке.

— И ты представляешь, дядя герцог Илья Алексеевич⁈ — взахлёб рассказывала Хотару. — Она взяла совсем невкусную муку, обыкновенные яйца, сильно сладкий сахар…

— Ну-ну! Ты что же весь рецепт мне перечислять будешь?

— Я! Я скажу! — завопила Сэнго, прыгая вокруг. — Она взяла всё простое и обыкновенное и сделала чудо!

— Прям-таки чудо?

— Очень-очень вкусное чудо! — подтвердила Хотару и обе закивали так, что у обычного человека голова бы оторвалась. — Дядя герцог Илья Алексеевич, возьми её в кухарки, а⁈ Она будет стряпать нам вкуснятину каждый-каждый день! Она согласна! У неё работы нет!

— А как Олег стряпает, вам, значицца, уже не нравится?

— Нравится! Нам очень нравится! Но Олег далеко, надо ехать в город. А Груша тут будет. Раз — и готово!

— Погодите, я ж её обещал с кузнецом познакомить?

— А что — жена кузнеца не имеет права работать? — вытаращила глазёнки Сэнго. — К тому же работать в хорошем доме?

— И имя у неё вкусное — Груша, — добавила Хотару. — Очень для вкуснятины подходит.

— Ну раз и-и-имя, тогда придётся взять.

— Урэсий ва! Сиавасэ да ва!* — заорали они в два голоса и помчались сообщать эту новость матушке и Груше (и естественно, всем, кто мог бы услышать их вопли сквозь двери своих комнат).

*Урэсий ва — я так рада!

Сиавасэ да ва — какое счастье! (яп.)

А я пошёл обнимать супругу. Которая, конечно, первым делом поинтересовалась у меня:

— А что там за крики?

— Лисы отмечают принятие на должность новой кухарки. По сладостям.

— Именно по сладостям? — удивилась Серафима.