Понимая, что силой мне с ним не сладить, я решилась пойти на хитрость:
– У меня три дня во рту росинки маковой не было. Сейчас единственное, что меня по-настоящему возбуждает – это еда.
В его глазах плеснулась досада, но руки Миарон убрал:
– Садись, ешь. Но не переусердствуй. После голодовки это вредно.
– Где Заколар? – спросила я, утолив первый голод.
– Уехал. Но, скоро вернётся. Соскучиться не успеешь.
– А мой отец? Он жив?
– Вижу, за время нашей разлуки произошло много позитивных перемен. Ты сблизилась с отцом, которого прежде ненавидела. Вы научились заботиться друг о друге. Я тронут!
– Где он? – проигнорировала я сарказм в его голосе.
– Здесь, с нами. Всего лишь двумя этажами ниже. Ты ведь не в обиде, что я пожадничал и не стал делить с ним твоё драгоценное для меня общество?
– Что со мной будет?
Не выдержав, я всё-таки задала этот вопрос, хоть и дала себе слова не давать слабину.
– Тебе разве не сказали? Я думал, ты в курсе. Тебя принесут в жертву Светлым Богам. Увы, но моему старому другу Заку несвойственно проявлять милосердие. Особенно если он вобьёт себе в голову какую-нибудь нелепейшую идею по спасению мира. Белые рыцари, ты знаешь, они все на голову отмороженные? За это их многие и недолюбливают.
– Ты позволишь ему убить меня?
Миарон улыбнулся, изящно пожимая плечами:
– Почему нет? Зачем я стану мешать Охотнику, принадлежащему к могучему клану Чеаррэ, да ещё и своему старому другу? Ради чего? Мы с тобой не друзья. Ты ведь ясно дала это понять, когда привела на хвосте Департамент к моему порогу, распотрошила меня, как индюшку, да так и оставила?
Он говорил это весёлым, язвительным тоном, не сводя с меня насмешливых жёстких глаз:
– Надеешься, что я тоже похож на чокнутого белого рыцаря? С какой стати мне вступаться за тебя, милая? Ведь помешать Заколару в осуществлении его планов можно лишь одним единственным способом – убить его. Ради чего мне идти на такую крайность?
Во время своей провоцирующей тирады Миарон не сводил с меня глаз. Следил, как хищник из засады:
– Но, может быть, у тебя есть предложения, которые смогли бы заставить меня пересмотреть приоритеты? Дай мне повод желать твоей жизни больше, чем я желаю твоей смерти, и всё может быть ещё сложится наилучшим для тебя образом?
Несколько секунд прошло в тишине.
– Меня тошнит от твоих скользких игр, Миарон, – дрожа то ли он гнева, то ли от страха, процедила я. – Думаешь, я стану торговаться за свою жизнь?
– А ты думаешь, что не станешь? – рассмеялся он мне в лицо. – Почему бы и нет? Это было бы логично. Ведь я единственный, кто может помешать планам Заколара. Единственный, кто способен помочь тебе избежать своей судьбы.
– А если я предпочту встретиться с нею один на один и попробую одержать победу?
– Забавный у тебя план. Но ты ведь это не всерьёз? Каким образом ты планируешь сражаться после того, как тебя распнут на алтаре? Да ещё в таком вот украшении из ртутного серебра, что я недавно снял с твоей лебединой шейки? Всё это не более, чем глупая бравада. Так что я бы на твоём месте уже начал торг.
– Но я – не ты! – с отвращением процедила я.
Человеческая рука со звериными когтями сомкнулась вокруг моей шеи, парализуя не хуже укуса змеи.
Миарон вновь притянул меня к себе:
– Взгляни на меня! А теперь посмотри на себя в зеркало. Смотри трезвым, непредвзятым взглядом, так, как на тебя смотрят другие. Ты – слаба, Одиффэ! А слабый в этом мире может выжить лишь единственным способом – найти себе сильного покровителя. Но никто никому ничего запросто так не даёт. Я согласен помочь. И я назвал свою цену.
Мускул дрогнул на его лице, выдавая вспышку эмоций:
– Хочешь жить, Красный цветок? Стань моей любовницей, и я вытащу тебя из этого дерьма. Скажешь нет – и разбирайся сама, как знаешь. Я в любом случае найду, чем развлечься.
Наши взгляды встретились.
И я ответила прежде, чем поняла, что делаю:
– Нет.
Миарон издал короткий смешок.
Трудно сказать, что стояло за долгой паузой и за его взглядом. Злость? Веселье? Оскорблённое самолюбие?
– Как дерзко, – покачал он головой. – А если я начну тебя пытать?
Высокомерным фырканьем я выразила всё, что думаю по этому поводу.
– Вот не надо так. – Черты его заострились, сделавшись непривычно жёсткими, а голос, несмотря на обволакивающую мягкость, зазвучал угрожающе. – Тебя же никогда не пытали? А я, как ты наверняка помнишь – садист, зверь и законченная сволочь. Хотя, знаешь, есть нечто в моей натуре, запрещающее мучить женщин. По крайней мере – физически. Вы такие хрупкие создания, что это лишает процесс удовольствия. Зато остается моральный террор. Тут ограничений нет. Не стоило тебе давать ответ в такой категоричной форме, Одиффэ. И стоило бы хотя бы на секунду задуматься.
– Тут не о чем задумываться, – тряхнула я головой. – Я видела, какой секс тебе нужен. Мне нечего тебе предложить.
– Глупая маленькая девственница, ты же понятия не имеешь, о чём говоришь. Твоя непоколебимость происходит из твоего невежества. Считаешь близость со мной ужасней, чем муки жертвы на кровавом алтаре? Твоё право. Возможности передумать у тебя не будет. Как ты однажды уже сказала – рассчитывать теперь можешь только на случай, удачу и саму себя.
Он отступил и мне сразу сделалось до озноба холодно.
Одна половина меня отказывалась верить, что Миарон сможет просто спокойно отойти в сторону и смотреть, как меня разрывают на части.
Вторая, более рациональная и трезвая, не сомневалась – именно так он и поступит.
Первая в истерика требовала немедленной капитуляции. Что для меня, выросшей в борделе, девственность и глупые принципы?
Ладно, допустим, что значение они всё-таки имеют, но ведь значат не больше собственной жизни?
Дело не в девственности. Принципы тут иные: я не буду играть по правилам, которые этот азартный игрок пытается мне навязать.
Не буду – и точка!
Разумнее всего с моей стороны на этом было бы закончить наш разговор.
Но, признаться, я страшилась его окончания.
– Если ты не улавливаешь в чём-то логику, это не значит что её нет, – сказала я. – Для меня тебя слишком много, Миарон. Ты слишком взрослый, слишком тёмный, слишком сильный. Всего – слишком. А ещё на тебе кровь Дэйрека.
– Избавь меня от признания в том, что ты никогда не будешь мне принадлежать, даже ради спасения собственной жизни. И все только потому, что я чудовище, – цинично произнёс он. – Ты правильно заметила – я слишком стар и мудр, чтобы выслушивать подобный бред. Дело не в Дэйреке. И не в моём, недотягивающим до твоих высоких стандартов, моральном облике. Дэйрек для тебя имел значение ровно настолько, насколько ты могла его использовать. Ты и живого его ни в грош не ставила, а уж мёртвый он для тебя вообще – пшик. Память о нём давно заброшена в дальний ящик твоего сознания.
– Ты не прав!
– Я всегда прав, – отрезал он, пресекая мои попытки добавить ещё хотя бы слово. – Между нами с тобой стоит не мёртвый, а живой. Не безродный, обыкновенный, по-мальчишески искренне, но безнадёжно влюблённый в тебя человеческий детёныш. Нет. Это беспринципная и наглая, дешёвая подстилка – Эллоиссент Чеаррэ.
Не ожидающая такого поворота, я буквально онемела, глядя на Миарона широко открытыми глазами.
Это было туше. Удар был нанесён так неожиданно и мастерски, я не успела закрыться.
Все мои эмоции была написаны прямо у меня на лице.
Миарон больше не улыбался:
– Итак, твоё молчание говорит громче всяких слов. Причина твоего отказа вовсе не во мне. И не в моих, как внешних, так и внутренних, достоинствах или недостатках. – Глаза Миарона ехидно сузились. Голос звучал как чистый елей. – Да, я, кажется, забыл упомянуть? Твой несравненный, прекрасный Эллоиссент находится здесь. С нами. Да, да! – продолжал он глумливо ухмыляться. – Герой твоих сладких девичьих грёз совсем рядом. Скажу тебе даже больше – он пришёл сюда за тобой в надежде спасти тебя от своего злого-злого дядюшки. Но вот беда! Злой старый дядюшка, как и следовало ожидать, оказался умнее и расторопнее благородного племянника, и теперь белый рыцарь томится в подземелье злобного оборотня. Он полностью зависит от моих капризов. А после нашего с тобой, отнюдь не приятного для моего самолюбия разговора, у меня есть желание страшно раскапризничаться. Ты можешь дерзить сколько угодно, мой ядовитый плющ – я не бью женщин, особенно юных. Но ничто не помешает мне выместить досаду на мальчишке.
