- Не помогает твое снадобье, уж я и мажу, и тру, все без толку. Вчера новый волдырь вскочил, - Рыгор жалобно шмыгнул носом.
- Ну, не так-то скоро, и трех дней не прошло, - Кароль отвел глаза. – С молитвой горячей надо, с покаянием, а ты, господарюшка, опять вчера надрался, вон перегарищем разит.
- Подумаешь, выпил крыночку, - пробурчал Рыгор.
- И опять же, веселиться на торг приехал, тратиться станешь, а деньги-то на дело нужны, войско укреплять, жалованье платить. За сильным народ пойдет, слабого затопчут, - Кароль недовольно раздувал ноздри. - Вот что мы в Княженце забыли?
- У народа перед глазами нужно мелькать, пусть к государю своему привыкают. Смотри, как меня встречают, - Рыгорка упивался вниманием простолюдинов, приветливо помахивая рукой зевакам. Особо восторженные старухи подбегали целовать «господарю» ручку. Он благословлял их, как священник паству, широко осеняя крестным знамением.
Мирослав Крушина всегда нес себя гордо и отстраненно брезгливо, не желая даже голову повернуть в сторону толпы, и за эту спесь Каменецкий его осуждал, но и Рыгорка с его желанием понравиться, с постоянным заигрыванием с чернью, щедрыми подарками, показными широкими жестами, обещаниями, которые неизвестно как потом выполнять, тоже выводил Кароля из себя. То шубу со своего плеча пьянчужке кинет, то велит выкатить несколько бочек дорогучего вина за упокой батюшки «Рыгора» и до утра поит весь подол[1], то пообещает, став государем, отменить все подати, и ликующая толпа несет его на руках. Господарик наслаждался этой сиюминутной славой, не думая о завтрашнем дне. А о будущем приходилось думать Каролю: где в мороз достать «господарю» новую шубу, как выкроить средства на еду для войска, где расположить на постой армию, чтобы не разгневать измученных бесконечной войной крестьян. От каждодневных проблем у Каменецкого лопалась голова. Для Рыгорки жизнь – вечный праздник, для Кароля – чреда преград, которые нужно преодолевать.
- Чего надутый-то такой? – подтолкнул его Рыгор. – Будто это ты болен, а не я. А знаешь, я себе невесту присмотрел. Да, старина, как только на трон отца сяду, сразу женюсь. Хочу наследника, династию, ну и все такое, как положено… Чего молчишь, не полюбопытствуешь - кто такая?
- Кто такая? – кисло спросил Кароль.
- Олеська, вдова Божена Кучки, дочка старейшины Елисея Черного. Чудо как хороша, кожа – бархат, и подержаться есть за что, - Рыгорка мечтательно выкатил губу.
- Эк ты куда метишь, - прищурился Каменецкий. - Елисей - правая рука Крушины, если ты запамятовал, не из нашего стана.
- Пока не из нашего, сейчас-то он мной, ясное дело, побрезгует, но как государем стану, уж ему не отвертеться. Еще сам прибежит – дочь мне предлагать, - Рыгорка отрывисто рассмеялся. - Вот хочу Олеське подарочек прикупить, чего там бабы любят?
- Откуда мне знать, - отмахнулся Кароль.
- Как откуда, ты ж женат. Чего жене своей даришь?
- Себя покуда, - устало улыбнулся Кароль.
- Ишь ты, орел какой! А просит чего?
- Чтоб приезжал чаще.
- Умеешь баб обхаживать. Ну, да я пока подарочками обойдусь – бусы куплю, через холопку передам. Пошли, у златаря[2] глянем.
В той другой жизни Кароль задарил бы Софийку подарками, он скупил бы все бусы и серьги, чтобы побаловать женушку, но теперь он лишь с тоской смотрел, как Рыгорка перебирал блестящие безделицы, поднимая то одну, то другую к слепящему солнцу.
- Ну, какие? – мурлыкал господарик. – Настоящей королеве смарагд под стать. Беру!
- Слушай, это ж дорого, - опомнился Кароль, - нам нельзя сейчас деньгами сорить.
- Нам нельзя, а мне можно, - нагло улыбнулся господарик. – Беру.
Золотая цепь с искрящимися изумрудами перекочевала в кошель к Рыгорке.
- Послушай, - Кароль едва сдерживал злость, - мне воинам нечем платить, у них жены, дети голодают; в глаза стыдно смотреть, а ты…
- Так не смотри, кто заставляет… Хочешь добреньким прослыть, так продай мне своего коня, и выдай им жалованье, как раз хватит. Негоже, чтобы у полковника конь был лучше, чем у господаря.
- Я, князь, в услужение к тебе пошел, голову перед тобой самозванцем согнул, - Кароль сжал кулаки, - а ты последнее у меня норовишь отобрать.
- Так ты изгой, Крулик, никто. Все тебе кажется, что ты князь, а ты – никто! И запомни, Каменец, - самозванец капризно вздернул подбородок, тыча в своего полковника пальцем, - господарь, сын Старого Рыгора, здесь я, а ты - племяшка мой, пока я этого желаю. Не смей меня упрекать или советы давать на людях. И деньгами я буду сорить, коли мне хочется, а ты женке себя дари, раз больше нечего.
Ядовитый смех, слова, как пощечина.
- Да пошел ты, Назар, - плюнул под ноги Рыгорке Кароль, развернулся и быстро полетел прочь.
«Хватит, сил нет с дураком этим вязаться. Я за спасение свое уже отслужил». Все внутри кипело.
- Иди, иди! Под забором без меня сдохнешь! – полетело ему в след.
Заборы, заборы, заборы. Кароль брел, не разбирая дороги, по узкой улочке. Надо пройтись, надо успокоиться и подумать – что дальше.
Камня на этом берегу Лады не было: и крепости, и дома, и заборы – все рубили из дерева. Посеревшие от времени бревна срубов наводили тоску. «Здесь все не как дома, все чужое, и я здесь чужой». Кароль пнул валявшуюся на пути палку, поднимая облачко земляной пыли. Хотелось драться, махать кулаками, набить кому-нибудь морду. «Зря я ему не врезал!»
Из-за угла на Каменецкого вышли женщина и девочка. Внезапно, резко перегородили ему дорогу. Кароль вздрогнул, он мгновенно узнал их, попятился.
- Господарик, - слащаво запела нищенка, - помоги моей дочери.
- Никакой я не господарик, пошла прочь, - Кароль демонстративно положил руку на эфес палаша.
- Господарик, помоги, исцели мою доченьку, не дай ей погибнуть. Баська, проси, - толкнула она ребенка к Каменецкому.
- Не подходи! – Кароль выставил вперед обнаженный клинок. – Не доводи до греха.
- Но ты же наш господарь, внук Рыгора, ты можешь нам помочь! - женщина не просила, как тогда на площади, она требовала, тараном толкая перед собой ребенка.
- Я сын простого крульского хорунжего, я не ваш господарь. Отстаньте по-хорошему, - Кароль продолжал держать оружие перед собой. – Мне жаль твою дочку, но я не смогу вам помочь, я не умею исцелять. У меня тоже дочки и им нужен отец.
- Помоги, ты моя последняя надежда. Помоги! - женщина не слышала его. – Баська, целуй ему ручку.
- Нет! – Кароль уперся острием в грудь ребенку. – Отойди!
Девочка осторожно пальчиками отстранила клинок, шагнула к побелевшему мужчине, коснулась губами руки, сжимающей эфес. Губы были холодными как лед.
- Спасибо, - пискнула девочка. И они с матерью пропали, Каменецкий мог бы поклясться, что они растворились в воздухе.
Кароль стоял, не двигаясь, затравленно глядя на свою руку, как на чужую. «Я не твой внук! – закричал он куда-то в голубое небо. – Я не хочу быть твоим внуком! Все беды у меня от того, что я твой внук!» Небо отвечало ему безмолвием.
- Пан гетман, вы надрались что ли? – из подворотни вынырнул Яшка Ступица. – А я вас ищу везде, говорят, вы с господариком полаялись.
- Яков, трут запали, живей! – очнулся Кароль.
Яшка, присев, начал высекать из кресала искры.
- Здесь все деревянное, увидит кто - по головке не погладит, - боязливо оглянулся он.
Трут занялся, на конце заплясало пугливое пламя.
- У тебя свеча была, поджигай! – приказал Каменецкий. Он выхватил из рук Яшки пылающую свечу и начал опаливать себе кожу в том месте, где его коснулись губы прокаженной.
- Пан гетман, я чего-то не понял, вы зачем себя палите? Бесов выгоняете? Так то вам лучше к попу, у него уже рука на этом набита.
- Яков, заткнись, - Кароль подул на обожженную кожу, - может пронесет, - прошептал он себе под нос. – Выпить нет?
- Да вам уже не надо, - покачал головой Яшка.
- Я теперь не с Рыгоркой. Сам по себе, - Кароль поднял на Якова серый взгляд, - если вы с ребятами за мной не пойдете, я пойму.
