Неждан и Вернидуб трудились.
Без всякой спешки и суеты, перерабатывая те растительные волокна, которые удалось заготовить к этому моменту. Чесали их.
Скучно и нудно, но очень важно.
Уже бывало зябко на улице, и медлить с изготовлением одежды стало совершенно невозможно. С мехом же ситуация продвигалась плохо. В ловушки попадалась в основном всякая мелочь и то нечасто, а основной прибыток с охоты приносили птицы.
Почти все ловушки, которые расставил в лесу Неждан, были ориентированы на хищного зверя. Но из-за дождей волчьи ямы постоянно стояли заполненными водой и часто теряли маскировку. А иные ловушки либо переставали работать как надо, либо давали массу фальшивых реакций.
Вот и выходило, что хоть какой-то прибыток с охоты на зверя давали лишь немногочисленные и довольно примитивные мелкие ловушки. Да и те часто отказывали.
Дожди же всю округу превратили в натуральную кашу.
Грунт раскис так, что к той же реке, если не по заранее положенным плахам, не пройти. По колено или глубже уходили ноги в жижу. Холодную жижу. Из-за чего приходилось ходить в некотором подобии болотоходов. Привязывая к деревянным башмакам плетеные площадки, чтобы увеличить площадь опоры. Жили они недолго, но позволяли бродить по всему этому «миру дождя».
— Эх… баньку бы сейчас. — тяжело вздохнув, произнес Неждан.
— Что?
— Баньку, говорю. А… — осекся он, увидев взгляд визави. — Ясно. Нет. Не хочу рассказывать. Лень. Да и толку никакого.
— Отчего же никакого?
— Ее не поставить. До весны поздней уж точно. Хотя я бы и на будущее лето не загадывал.
— А что сие, баня?
— Баня это… хм… вроде небольшого такого жилища с печью, в котором очень крепко топят, чтобы от жара было едва терпимо. И моются. То и полезно, и приятно. Но делать ту баню — морока из морок. Да и без горячей воды она лишена смысла. А значит, хитрую печь ставить… — махнул рукой Неждан.
— Неужто так хороша?
— Не пересказать.
— А ты почем знаешь? Ты же в ней, чай не мылся ни разу.
Парень не стал отвечать. Да и что тут ответить?
— Отчего же молчишь?
— Когда твои друзья-товарищи приходили, я много слушал и думал. — попытался сменить тему Неждан. — Разве можно иметь сродство сразу с двумя богами?
— Я и сам никогда о таком не слышал. Но в тебе я вижу то одного бога лик, то другого. Больше Велеса, конечно. В ремесла ты вон как уходишь — со страстью и умом, да к воде тянешься. Но и Перун проступает. Твои поступки порой не спутаешь ни с чем. У меня самого поначалу голова кружилась от такого, и я чудил.
— Тоже на лося али кабана бросался?
— И на лося, и на иных. Ярость свою учился долгие лета держать в кулаке.
— Ты еще скажи, что оружия стараешься в руки не брать.
— Так и есть. — кивнул седой. — Как беру, просыпается что-то внутри. Ты меня с этими дротиками да копьем прямо всего взбаламутил. Покой ушел. А нутро Перуна лезет наружу. Годы сказываются. Иначе бы в тягость было.
— А может есть другой какой бог, какому подходит мое сродство?
— Какой? — очень серьезно спросил Вернидуб.
— Тебе виднее. Ты же в них разбираешься?
— Нет, не вижу иного, — покачал он головой. — Бабы [88] небесные с мужами сродство не держат. Да и нет в тебе ничего от них. Что Заря, что Мара лишь за руку ведут. Хотя порой ведуньи Мары в травах ладно понимают. Ведунов Даждьбога мне не ведомо. Даже и не слышал, чтобы когда-то где-то бывали. А если бы и нашлись, то иные совсем были. Остаются только Велес да Перун.
— А Див с Макошью?
— Макошь тоже баба небесная. Ты ей без интереса.
— А Див?
— Он далек. Слишком далек. Кликай — не кликай — не отзовется. Видать, голосок у человека слабоват.
— А его ведуны бывали?
— Он не лезет в дела смертных. Всем ведают дети его. Они, стало быть, и есть его ведуны.
— Странно, — покачал головой Неждан, продолжая вычесывать волокна крапивы. — Я не чувствую никакого внутреннего противоречия и беспокойства. Не понимаю, как эти два бога могут во мне уживаться. Они же совершенно разные. Словно день и ночь.
— Уживаться? В тебе?! Нет! — хохотнул Вернидуб. — Сродство, это когда ты начинаешь их чувствовать, слышать. Те воспоминания, о которых ты сказываешь — очень высокое сродство. Никогда о таком не слышал. Бывало, проскочит что-то одно-другое и не всегда по делу, ибо не столько слышишь, сколько чувствуешь. Вроде показалось так, а на деле — иначе. Ты же… — покачал он головой.
— Что?
— Мы тех, кто слышит именно голоса, опасаемся. Слаб человек. Ясно слышать голос бога для всякого тяжко. Оттого такие и ума лишаются. Порой даже в совершенных тварей обращаются.
— Ты мыслишь, такова моя судьба?
— Ты… нет. Ты словно не испытываешь трудности. Оттого и радуюсь. Видно, Близнецы потому вместе за дело и взялись, чтобы огородить тебя. Пока один сказывает, другой тебя поддерживает.
— Хм. А вдруг я ведун Дива? Первый.
— Быть такого не может. Сварог не лезет в дела земные.
— Ты же сказываешь, что сродство удивительно сильное. Может дело в силе голоса? Сам подумай. Ежели Перун крикнет и Див — кто громче окажется?
— Ну, не знаю, — покачал он головой.
— А как узнать?
— Сам должен почувствовать.
— Неужели у вас нет способа выяснить это? А ну, человек обманывает и никакой не ведун.
— Кому такое в голову взбредет? — серьезно спросил Вернидуб. — За такое после строго накажут.
— И все же.
— Хочешь, я тебе погадаю?
— А это даст ответ?
— Нет, — ответил седой, улыбнувшись. — Гадание всегда сопряжено с загадкой. Да и чем тебе не нравится такое сродство? Радоваться надо! Представь, что за твоей спиной стоят сразу оба Близнеца — один по правое плечо, второй по левое. И ежели надобно — подсказывают да помогают.
— В жертву такого, как я, тоже вдвое интереснее принести. Не так ли?
— У всего своя цена, — развел руками Вернидуб.
Парень же нахохлился, не прекращая работы. Как и седой.
Помолчали.
Тишина стала давящей. Вон, даже Мухтар на них стал поглядывать. Обычно много болтают, а тут затихли.
— Ты тяготишься этого? — наконец нарушил тишину Вернидуб.
— Нет. Меня гнетет неопределенность. — покачал головой парень. — Кто я? Зачем я тут? Что мне нужно делать?
— О как! — крякнул ведун. — Не ожидал.
— Старые как мир вопросы, — вяло улыбнулся Неждан.
— Только они не стоят и выеденного яйца. Ты человек, которому надобно просто жить достойно. Как и всем прочим. Вот и все.
— Кому много дано, с того и много спросится, — покачал головой парень. — Так что, нет. Ты сам говоришь — редчайшая ситуация. Мыслишь, оба бога просто так озоруют? Неужто им заняться больше нечем, как только за мною бегать?
— Твоя правда, — нехотя кивнул Вернидуб. — А сам-то что думаешь? Чувствуешь?
— Будто я пришел, чтобы медведей в кулак собирать. Оттого и просыпается во мне злоба на Гостяту. Ты знаешь, я не злой. И драки с теми дурными хотел избежать до конца. Но…
— Тяжкое дело, — перебил его седой.
— Объединять всех медведей?
— Да. И дело не в том, что они не хотят. Нет. Просто ежели мы тем займемся, мыслишь, роксоланы спокойно смотреть будут?
— Я говорил — если у меня десяток-другой молодых, смелых ребят, я и сотню остановлю.
— А три? А пять?
— Думаешь, они столько выставят?
— Они много с кого дань берут. Если нам спустят и остальные туда же ринутся на нас глядючи. Так что, мыслю, ежели мы дернемся — нас придут карать со всей решимостью. И если в первое лето отобьемся, то на следующее — уже нет.
— Крепость нам нужно ставить. Крепость. С оградой крепкой. Где-то в глубине земель. Чтобы, придя туда, они оказывали в лесах среди врагов.
— Крепость он ставить хочет… — тихо произнес Вернидуб. — Эко на что замахнулся!
