che mi sento di morir ♪
Изабелла спотыкается, когда лезвие врага пронзает её лёгкое. Алая струйка стекает из уголка рта, но вместо крика боли она выводит высокую ноту.
Измотанный Гарм сносит голову противника взмахом когтистой лапы, выторговывая им мгновение передышки.
Их тела и доспехи — месиво из крови и рваного металла. Дыхание вырывается хриплыми всхлипами. В глазах застыло понимание скорого финала.
— Я собиралась тебя свергнуть и занять место лидера клана, — шепчет Изабелла с горькой нежностью, посылая обжигающий луч в толпу врагов.
Гарм смеётся, и его смех переходит в кашель. Он чувствует, как по венам растекается холод. Эти мрази всё-таки достали его. Токсин мало-помалу парализует мышцы, замедляя движения.
— Да? А я собирался убить тебя, и найти красотку поглупее.
— И почему не сделал? — слабая улыбка трогает разбитые губы Медичи, когда она закрывает мужчину золотистым щитом.
— Не смог. Не хотел терять тебя, — хрипит Гарм. — А ты почему?
— Не смогла. Не хотела терять тебя.
Её губы касаются окровавленной уродливой морды человека, который всегда жил и теперь умрёт на своих условиях. Их последний поцелуй на вкус — железо и пепел. Привкус всего, что могло бы быть, но никогда не случится.
Видар и Изабелла с пронзительным криком бросаются в свой финальный бой. В последний куплет их личной песни.
Изувеченные тела. Пробитые доспехи. Яркая, как вино, кровь течёт без остановки.
Они продолжают петь.
Продолжают убивать.
До самого конца.
♪ E seppellire lassù in montagna,
o bella ciao, bella ciao, bella ciao ciao ciao,
e seppellire lass ù in montagna
sotto l’ombra di un bel fior. ♪
Когда над полем боя опускается тишина, от Гарма и Медичи остаются лишь остывающие изломанные тела в окружении павших врагов.
Но бессмертный мотив уносится далеко за пределы фактории.
* * *
Я стою посреди усеянного телами разгромленного зала и смотрю на своих друзей. Тай морщится и баюкает сломанную руку, которой пару минут назад отрубил голову врагу. Конечность с хрустом встаёт на место под действием Регенерации.
Хва-Ён прижимает ладонь к ране на животе, шатаясь от потери крови и боли. Гидеон опирается на мех Деворы на дрожащих ногах. У неё сорван целый пласт брони, обнажая оплавленную нутро, в котором мелькает багровый ручеёк.
Мои друзья и соратники обескровлены. Изранены. Истощены. Но даже сейчас они не выпускают оружия из рук.
Проблема лишь в том, что сейчас одного оружия будет мало.
Ведь пространство вокруг нас заполняют свежие противники, полные сил и боевого задора. В разнородных доспехах непривычного вида. Кто-то в броне, стилизованной под чешую вымерших рептилий. Иной в инкрустированном механизме, а третий в прозрачном экзоскелетах, сквозь который видно тело владельца.
Победители прошлых Полигонов, дожившие до наших дней. Сильнейшие воины проклятого Сопряжения. Их не так уж много, но нам хватит.
Закалённые убийцы. Опытные психопаты, взошедшие по горам из жертв.
Как ни горько это признавать, мы… Мы не справимся с ними. Не в нынешнем состоянии. Будь у меня не пять Нов, а хотя бы десяток. Будь мы в отменной форме… Что попусту мечтать.
Чёрное чувство отчаяния подступает к сердцу, сжимая невидимой рукой. Глаза вновь прибывших горят азартом и жаждой крови. Их позы полны плохо сдерживаемого желания броситься в бой.
В первых рядах этой своры палачей стоит хорошо знакомая фигура.
Сильфир, мать его, Шейли. Тот, кого я считал доверенным союзником.
Даже его предательство Принцесса Единорогов не смогла предвидеть…
Удары сердца отдаются в висках барабанным грохотом. Голова идёт кругом. Из разорванной брони сочится кровь, и каждый вдох превращается в противостояние собственному телу.
Танцор шагает вперёд, и стоящие позади воины смотрят на него с уважением. Его место в верхушке рейтинга завоёвано по праву. Никто не сомневается в могуществе Святого Клинка.
Я собираю остатки сил в кулак, готовясь к очередной схватке. Сжимаю зубы так, что на языке чувствуется металлический привкус.
— Ваши муки почти кончены, друзья мои, — льфёсальфар в изящном серебристом доспехе смотрит на меня спокойным немигающим взглядом. — Сдайтесь, и смерть ваша будет быстрой.
В его глазах нет ни капли ненависти или злости. Лишь усталость и лёгкая грусть.
Будто, сука, пытается облегчить наши страдания.
— Почему?.. — резко выдыхаю я. — Почему ты на стороне Кар’Танара? Ведь ты же… Чёрт, ты же один из немногих адекватных представителей Сопряжения! Зачем тебе защищать ублюдка, построившего свою империю на нашей крови⁈
Сильфир слегка качает головой и вздыхает:
— Поверь, Егерь, у меня нет ни капли ненависти ни к тебе, ни к твоим сородичам. Напротив, я восхищаюсь вашей стойкостью. Вашей несгибаемой волей, — его тон остаётся спокойным, будто мы на светском приёме, а не на поле боя. — Но увы, вы плывёте против течения. Пытаетесь остановить шторм голыми руками. А Сопряжение… Сопряжение лишь следует естественному порядку вещей, друг мой.
— И этот порядок требует, чтобы сучье Сопряжение утюжило миры с разумной жизнью⁈ Топило наши города в крови⁈ — рычу я.
— Ах, если бы дело было лишь в городах… — Сильфир лишь печально улыбается. — Сейчас мой клан оккупирует всю вашу планету. Маравах и Хедемора сгорают в огне. Мумбаи похоронен под обломками. Даже Во́лос вот-вот падёт. Фритаун, несмотря на все ваши усилия, будет повержен. Земля уже потеряна для вас. Прости, но таковы факты. Возможно, ты не понимаешь как это произошло? У вас есть золотая провидица? У нас тоже. Это редкий, но не уникальный ресурс.
Тяжёлое чувство опустошения накатывает на меня удушливой волной. Всё напрасно? Бесполезная борьба обречённых, бесцельно кричащих в пустоту?..
Танцор продолжает говорить, и в его голосе слышится искреннее сожаление:
— Верьте мне, друзья, ибо мне не доставит радости ваша гибель. Но таковы правила игры. И мой народ не может противостоять Сопряжению в одиночку. Поэтому я… Мы все обязаны поддержать сильнейшего. Того, чей голос звучит громче всех. Иначе наши миры исчезнут, как и ваш.
Во взгляде собеседника я вижу то же самое выражение, что и у всех предателей до него — желание оправдать свою слабость высокими словами о спасении народа. Всегда одно и то же. «Мы не могли иначе», «Нас вынудили», «Мне приказали!..», «Это был единственный выход».
— Когда-нибудь, — медленно цежу я сквозь зубы, — твой народ поймёт, что ты не спас его, а обрёк на вечный позор. Что вместо борьбы ты выбрал роль покорной собаки, виляющей хвостом перед новым хозяином. И поверь мне, это клеймо предателей не смоют никакие красивые слова о «правилах игры».
Мои слова неприятны Сильфиру, но он не скатывается до прямых оскорблений.
— Я дам вам время на короткую молитву, — роняет он, молниеносным движением выхватив клинок из ножен и прижав на миг ко лбу. — И пусть ваши боги встретят вас, как героев.
С трудом перевожу взгляд на своих товарищей. Усталые, посеревшие от потери крови лица. Потухшие глаза, в которых плещется тоска обречённых.
Они понимают. Знают, что это конец.
Стискивают зубы и оружие. И всё равно приняли решение идти за мной до конца.
В эту секунду глухая ненависть и горечь поражения достигают своего пика. Что-то обрывается у меня внутри. Словно невидимая рука сжимает сердце ледяными пальцами, а в голове набатом звучит безжалостное «поздно, всё поздно». Мы проиграли, и теперь остаётся лишь смотреть, как рушится всё, ради чего мы сражались.
В такие моменты ищешь хоть что-то, за что можно ухватиться. Что-то, что не даст сломаться.
Я вспоминаю Накомис.
Её тихий голос, шепчущий строчки из одного короткого стихотворения, в ту ночь, когда я признался, что не активирую Регрессию, потому что заслуживаю смерти. Потому что подвёл брата.
