На её счастье на пороге КПП показался Марк. Следом за ним вышел и сержант. Было видно, что он всё ещё продолжает начатый в будке разговор.
— Слушай, парень, не дури. Сейчас туда лучше не соваться. Оставайся-ка с нами.
Он был чуть ниже Марка ростом, но гораздо шире в плечах, тяжеловесней. Такой крепко сбитый мужик — Марк на его фоне казался совсем мальчишкой. Растерянным и бледным.
— Или, если есть какие родственники или друзья, чеши к ним, пересиди там, — сержант положил руку Марку на плечо, крепко сжал. — Неизвестно, как теперь дело повернётся. А останешься здесь у меня, я тебя не выдам. Ты мне веришь?
— Да верю я, дядя Максим! Только… только там же отец, там мама!
Голос Марка прозвучал неестественно тонко, казалось, ещё чуть-чуть, и он оборвётся. Лицо, белое и застывшее, — Вера никогда не видела у Марка такого лица, — исказила гримаса боли.
— … я должен, я пойду туда…
— И? Ты головой подумай для начала, — сержант терпеливо увещевал Марка. — Если там кто-то и уцелел, то они отступили. Но где они сейчас, мы не знаем. И про маму твою ничего не известно наверняка. Нам передали только, что убит Долинин и те, кто были с ним в штабе…
— А отец был с ним!
— … и штаб захвачен, — сержант или дядя Максим, как его называл Марк, продолжал говорить сдержанно и бесстрастно, гася своим спокойствием рвущиеся наружу эмоции Марка. — Пойдёшь туда и сразу попадешь в руки рябининцев. Если твоя мать жива, подумай о ней. Ей такое надо?
Вера мало что понимала, кроме одного — полковник Долинин убит, убит, а это значит… Тут же метнулась другая мысль: Марк, его родители, отец, он был с Долининым в штабе, а все, кто в штабе…
— Марк! — она сделала шаг навстречу, схватила его за руку. Он не выдернул руки, но и не отозвался никак на её жест. Стоял и смотрел сквозь неё.
— Я всё равно туда пойду, — повторил упрямо. — Пойду. Я должен.
Сержант устало вздохнул и махнул рукой, отступаясь. А Вера… Вера, в голове которой галопом проносились вопросы, невысказанные, неотвеченные, вдруг отчётливо осознала, что никуда она отсюда без Марка не уйдёт. Без этого всегда родного и чужого теперь Марка.
— Я с тобой! — она ещё сильней вцепилась в рукав его рубашки, не замечая, как побелели костяшки пальцев. — Марк, я никуда — слышишь! — никуда тебя одного не отпущу. Даже не думай! Поляков не дурак, всё и сам поймёт. Тем более, раз Ники в больнице нет, раз она уже у Павла Григорьевича…
— Ника? — второй военный, тот, что беззастенчиво пялился на Верины ноги, встрепенулся. — Вы не про дочку Савельева, часом, говорите?
— Да, про неё.
Вера вздрогнула, уставилась на парня, но тот уже отвернулся и заговорил, обращаясь к своему напарнику:
— Серёга Щелгунов выходил на связь, помните, я вам говорил, Максим Александрович. Наших в лифте заблокировали, тех, которых Долинин отправил за Савельевой в больницу. Висят между девяносто первым и девяносто вторым этажами. Серёга со своими пытался прорваться, но никак. Там, как раз склады энергетического сектора, охрана Худякову с Южной напрямую подчиняется, а тот, дубина, на стороне властей.
— А Ника? Ника с ними?
— Не, — военный опять поглядел на Веру. — Они до больницы даже не добрались.
— Чёрт! Ника!
Вера отцепилась от Марка, и этот невольный жест привёл его в чувство. Он встрепенулся, выпрямился. С лёгким недоумением посмотрел на Веру, словно только что увидел её. На тёмных пушистых ресницах блестели слёзы, готовые вот-вот сорваться вниз.
— А если у Полякова получилось? Марк, если у него получилось? Если он перехватил Нику раньше этого Караева? Если Ника сейчас у близнецов? Пойдём туда, Марк. Пойдём, — она почти уговаривала его. Пыталась достучаться. Почему-то казалось важным, чтобы он её услышал. Чтобы пошёл с ней. И ей это удалось.
Марк с силой провёл ладонью по глазам, словно пытался вдавить слёзы внутрь, оторвал руки от лица и буркнул, не глядя на Веру:
— Хорошо, пойдём. Ты права.
За спиной Марка облегчённо вздохнул дядя Максим.
— Вы сейчас на какой этаж, дочка? — спросил он Веру.
— На сто двенадцатый.
— А-а-а, — понимающе кивнул он. — Идите, я сообщу, чтоб вас пустили. И не переживайте раньше времени. Ещё не всё потеряно. По слухам, Южная станция уже почти наша. Да и наверху вроде бы всё идёт, как надо. Прорвёмся.
— Прорвёмся, — эхом повторил Марк.
А Вера только молча кивнула.
Конечно, прорвёмся. Другого пути у них всё равно нет.
Глава 28. Сашка
Вера сидела на диване и неумело зашивала юбку. Делала она это прямо на себе, путалась в чересчур длинной нитке и едва слышно чертыхалась под нос, пару раз даже негромко вскрикнула, видимо, уколов палец. Сашка готов был поклясться, что раньше держать в руках иголку с ниткой Вере Ледовской не доводилось, либо это было настолько нечастым явлением, что навык так и не успел закрепиться, стежки у неё получались неровными, неаккуратными — Сашке со своего места было хорошо видно. Вера опять вполголоса выругалась, всадив иголку себе в ногу, а Митя Фоменко в очередной раз предложил Вере пойти в их с Лёнькой комнату, снять с себя юбку и зашить всё, как следует. Кажется, он даже предлагал свою помощь — то, что Митя сумеет что-либо заштопать получше любой девчонки, в этом Сашка даже не сомневался, — но Вера упорно, из свойственного ей детского упрямства отказывалась. Помотав головой, она опять низко склонилась, раздражённо перекинула за спину косы, попыталась неловко подцепить иголкой ускользающую ткань.
До Сашки вдруг дошло, что он всё это время смотрит только на Веру, на её хмурящееся лицо, на руки, на краешек бедра, выглядывающий через порванный разрез юбки — кожа казалась молочно-белой в серебристом свете люстры. Это понимание обожгло его, и он невольно вздрогнул, чувствуя, как стыд жаркой ладонью коснулся его щёк, резко отвернулся, задел взглядом Нику, сидевшую рядом с подругой, потом Марка.
Вот кто сильно изменился за последние несколько дней или даже часов (если вообще не минут), так это эти двое, причём изменился настолько сильно, что Сашка с трудом их узнавал.
Они — Марк и Ника — всегда были чём-то неуловимо похожи. Не внешне, а скорее внутренне. Оба открытые, смешливые, доверчивые, они лучились тем самым светом, какой исходит от всех любимых и долгожданных детей, у таких людей, ни в детстве, ни во взрослом возрасте не бывает и не может быть врагов — везунчики и счастливчики, которым жизнь сама дает всё в руки.
Сейчас этот внутренний свет в них погас. Марк молча подпирал стену, взгляд потемневших глаз был пустым, стерильным, словно в Марке отключили все эмоции — горе, радость, любопытство…, всё отключили, оставив для чего-то лишь способность ходить, дышать, говорить. Сашка не знал, как бы он сам повел себя, если б ему сообщили о возможной смерти родителей (настоящих родителей — не Анжелики с Литвиновым), возможно, плакал бы, может быть, кричал или злился, но Марк… Марк просто окаменел, и его всегда весёлое и живое лицо застыло, превратилось в восковую маску.
Ника, напротив, была крайне деятельна и возбуждена. Она сидела рядом с Верой, почти не обращая на неё никакого внимания, вертела в руках пистолет, а в стальных серых глазах, ставших вдруг жёсткими, — Сашка видел такой взгляд у Павла Григорьевича, — застыла холодная решимость.
Пистолет в тонких девичьих руках приковывал к себе внимание. Не только Сашка смотрел на него, Лёнька тоже косился, и Митя, и Вера — только Марку было на всё наплевать.
— Значит, так, — Ника ещё раз провела ладонью по гладкому чёрному корпусу, задержала палец на спусковом крючке (Сашка мысленно дёрнулся, едва нашёл в себе силы не сорваться с места) и, чуть склонив набок голову, сказала, обращаясь ко всем и одновременно ни к кому. — Если блокада с АЭС уже снята, значит, я могу пробраться к отцу.
— Теоретически, да, — Лёнька быстро переглянулся с Сашкой. Из всей их компании, подавленной и одновременно возбужденной, они с Лёнькой были, пожалуй, единственными, кто сумел сохранить хоть какие-то остатки разума и возможность трезво рассуждать. И Лёньку, как и самого Сашку, — это тоже было видно, — Ника сильно тревожила.
