— Теоретически, — повторил он. — Но…
— Вот и хорошо, — перебила его Ника. Её губы странно изогнулись, со стороны казалось, что она улыбается, но это было не так. Потому что, если это и была улыбка, то нарочитая, специальная, как будто фотограф попросил обиженного на весь белый свет ребёнка улыбнуться, фальшиво пообещав, что сейчас вылетит птичка, и тот картинно растянул рот, состроив полуулыбку-полугримасу.
Впрочем, не только улыбка была ненастоящей — искусственным было всё: тон, движения, слова, поворот головы, пистолет этот, маленький и блестящий, похожий на зловещую игрушку, который она не выпускала из рук.
С этим пистолетом вообще была беда. Сашку не покидало ощущение, что он сродни пресловутому чеховскому ружью и выстрелить может даже не фигурально, а вполне себе по-настоящему. Хотя бы потому, что из него уже стреляли.
Это чувствовал не только он один. Вера, едва войдя в квартиру Фоменко и выслушав торопливый Сашкин рассказ о том, что произошло в больнице, попыталась убедить Нику отдать ей пистолет, но, натолкнувшись на непроницаемое лицо подруги, почти сразу отступилась. Заикнулась только что-то про предохранитель, но Ника на это лишь пожала плечами и буднично ответила:
— Петренко сказал, что здесь самовзвод, — и крепко сжала обкусанные, бесцветные губы.
В общем было понятно, что расставаться с пистолетом Ника не намерена. Может, она черпала в нём силы, а, может, просто боялась, что стоит ей выпустить оружие из рук, как рухнут и те обломки призрачного, уже ушедшего в прошлое, спокойного и привычного мира, за которые она отчаянно цеплялась. Хотя этого мира больше не существовало. После того, что случилось — не существовало.
Сашка опять вспомнил увиденное в больнице и непроизвольно поёжился.
Он вылетел из-за поворота и чудом успел затормозить. Наверно, сказался пресловутый инстинкт самосохранения — мозг, мгновенно среагировав на опасность, отдал приказ ногам, и Сашка застыл на месте, вцепившись рукой в угол стены.
То, что вдруг возникло перед его глазами, до одури напоминало сцену из дешёвого, пошлого боевика. Даже декорации были похожи: старые стены с кое-где облупившейся краской, больничная каталка, застывшая в полуразвороте, белая дверь с косо прикреплённой табличкой, тело, неподвижно распластавшееся на полу. Даже одна из ламп дневного света, узкая полоска на потолке, нервно мигала, готовясь издать последний вздох и погаснуть навсегда. И в этом мигающем мертвенно-бледном свете стояли двое. Стояли, направив друг на друга пистолеты.
Караева он узнал сразу, а вот Нику — нет. Потому что не было ничего в этой девчонке от Ники Савельевой, от той милой, немного доверчивой, солнечной девочки, которая однажды, отчаянно стесняясь, подсела к нему на той школьной вечеринке. Маленькая фигурка в зелёной робе санитарки была натянута как струна. Жёстко сжатый рот, холодные серые глаза, бледное, с выцветшими веснушками лицо — разве что рыжая спиралька волос, выбившаяся из-под зелёной больничной шапочки, принадлежала Нике, да и только.
А потом был выстрел и упавший Караев, и слова Ники «Да, я его убила», не равнодушные, нет, но наполненные каким-то странным чувством удовлетворения. Словно она ставила точку в длинной и утомительной истории. Жирную и страшную точку.
— Итак, если есть возможность добраться до АЭС, значит, надо идти туда, — Ника деловито поправила на голове шапочку, которую так и не сняла. — До какого этажа мы можем спуститься на лифте? До четырнадцатого? Митя, посмотри, — приказала она.
Митя Фоменко послушно полез в карман за расписанием — такие небольшие прямоугольники с графиком работы лифтов были, наверно, у каждого, кто жил в Башне. Вера оторвала взгляд от своего занятия, открыла рот, чтобы что-то сказать, но тут же закрыла. Даже Лёнька молчал, хотя то, что задумала Ника, было явной и опасной глупостью. Никто из них не смел перечить Нике, Сашка это видел, но кто-то должен был ей сказать, кто-то — должен. Он негромко кашлянул, привлекая к себе внимание.
— До четырнадцатого мы на лифте не доедем, — начал Сашка и тут же наткнулся на неприязненный взгляд Ники, запнулся, но всё равно продолжил. — Максимум до последнего из жилых этажей. Ниже нужно спецразрешение, даже мне, а его у меня нет. А у вас и подавно. Кроме того, закрепление за этажами никто не отменял, оно действует по-прежнему.
— Значит, пойдём пешком, — равнодушно прервала его Ника.
— А какая разница? Охрану мы так и так не минуем. К тому же идти вниз сейчас опасно, — он всё ещё пытался достучаться, даже не до Ники (Ника пребывала в том странном состоянии, когда любые слова бессильны — им не пробить стальную броню защиты, за которой бешено колотилось маленькое и испуганное девчоночье сердечко), а до остальных. До благоразумного Лёньки. До тонко чувствующего людей Мити. До…
Поддержала его Вера.
— Саша прав, — она повернулась к подруге, рука, державшая иголку, слегка дрожала. — Он прав. Это опасно. Ника, там внизу везде стреляют, там…
— А мне плевать! — тонкое лицо Ники стало злым, некрасивым. Нос заострился, глаза потемнели, исчезла та лёгкая сиреневатая дымка, что всегда придавала мягкость и уступчивость её взгляду. — Плевать! — повторила она, и голос, которым она произнесла эти слова, отчаянно взлетел ввысь. — Мне надо к отцу. Он меня ждёт. Он волнуется. А ему нельзя. У него станция, переворот, урод ещё этот, окопавшийся на верхних этажах, а я тут сижу, как дура!
— Но…, — кажется, это сказал Митя.
— Нет никаких «но»! Нет! Он знает про отряд, который Долинин за мной послал. Знает и ждёт. А отряда нет. Да папа там с ума сходит. А вы… вы…
Ника вскочила с места, махнув рукой. Задела длинную нитку, и иголка, вырвавшись из Вериных рук, отлетела куда-то в сторону, беззвучно упала на пол.
— Не хотите — сидите тут. Я никого уговаривать не собираюсь. Сама пойду. Одна. А вы…
— Ника, успокойся, пожалуйста. Ника, послушай! — вперёд выступил Ленька. — Кажется, я знаю, как можно сделать. Знаю. Ты только сядь, пожалуйста. Сядь. Хорошо?
— Хорошо, — злость и недоверие с лица Ники никуда не исчезли, но она всё же послушала Леньку, подчинилась его упрашивающим глазам, села на место.
— Смотрите, — Лёнька с видимым облегчением выдохнул. — Вера сказала, что на Южных КПП все свои, так?
— Так, — кивнула Вера.
— И подчиняются они майору Бублику? Правильно?
— Ну… вроде бы, — неуверенно ответила Вера. — Так нам вчера объясняли, да, Саша?
Сашка не успел ничего сказать, за него ответил Марк.
— Да, Бублику. И все Южные КПП действительно наши. На жилых этажах.
— Это уже хорошо, — Лёнька взлохматил рукой вихры. — Тогда можно поступить вот как…
* * *
Идея, предложенная Лёнькой, выглядела здраво. Даже не так. Она была единственным правильным и максимально безопасным решением в создавшейся ситуации.
Им нужен был Бублик. Маленький, смешной майор, за придурковатой внешностью которого скрывался острый ум и недюжинные способности — в этом Сашка уже неоднократно успел убедиться. Сейчас, пожалуй, только он сможет организовать переправку Ники на АЭС. Если он, конечно, не попал в тот замес, в штабе, когда был убит полковник Долинин. Если он жив. Всё ещё жив.
На ближайший Южный КПП (он располагался чуть ниже, на сто десятом этаже), откуда охрана могла связаться с Бубликом, отправились Сашка и Марк. Марк — потому что он знал многих военных, дежуривших сейчас на постах охраны, а Сашка — для безопасности. Хотя какую такую безопасность он мог обеспечить, смешно даже. И тем не менее Лёнька, как главный генератор идеи, настоял на том, чтобы на КПП они пошли вдвоём.
— Мало ли что, — пространно объяснил он и натужно улыбнулся, стремясь разбавить улыбкой это повисшее в воздухе, невысказанное «мало ли что»…
До КПП они шли молча. Марк шагал уверенно, твёрдо, но уверенность его была показной, ненастоящей — он тоже прятался от своего горя и от своего страха, как и Ника. Только Ника была пульсирующим и болезненным сгустком энергии, а Марк превратился в камень.
