Небо в кармане 3 (СИ) - Малыгин Владимир

Поманил мнущихся за жандармскими спинами фотографов, покивал довольным и засуетившимся репортёрам, принял горделивую позу. Защёлкали затворы фотоаппаратов, засверкали вспышки. Вот и моя толика славы подоспела…

Глава 19

Понежиться в лучах славы, то есть в вспышках фотоаппаратов мне не дали. Пишущую братию быстро оттеснили в сторону, а меня подхватили под микитки и…

Преувеличиваю, само собой, не подхватили, а вежливо пригласили пройти в императорскую ложу, чтобы предстать «пред ясны очи самого». Судя по оперативности приглашения и поведению сопровождающих, «сам» явно не в духе от разыгранного нами представления. Ну и ладно, на аплодисменты и всенародное признание я не рассчитывал, мне бы дело с мёртвой точки любыми способами сдвинуть. А я разнос переживу, закалка ещё с моего времени присутствует. Да и что такое серьёзное мне по большому счёту могут предъявить? Ни-че-го!

И я пошёл к трибуне под перекрёстными взглядами толпы, в сопровождении редких аплодисментов, под разудалый свист восхищённой публики попроще, под горячими взглядами экзальтированных девиц из среднего сословия. За полицейское оцепление вышел без проблем, а вот дальше начались сложности. Эмансипация и сюда успела проникнуть в гиперболизированных масштабах. Или даже не эмансипация, а простая распущенность и падение нравов. То и дело какая-нибудь особо впечатлительная персона прорывалась через плотный коридор стражей порядка, висла у меня на шее, чмокала куда-придётся, цеплялась за одежду изо всех сил, пока её оттаскивали господа полицейские и что-то восторженное кричала. Что именно, не старался прислушиваться и понять, слишком нешуточные кипели вокруг страсти, очень уж много было подобных криков, и прислушиваться к каждому из них было просто невозможно. М-да, как-то погорячился я с «лучами славы», сидел бы лучше где-нибудь в тени и не высовывался…

В таком виде я и предстал перед их величествами, в растрёпанной одежде, которую как не поправлял, а привести в порядок всё равно не получилось, в размазанной на щеках помаде, в пудре и с растерянным выражением лица. Каюсь, последнее я специально не стал убирать, надеялся таким образом на снисхождение. Схитрил, а кто бы на моём месте поступил иначе? Просто воспользовался ситуацией к своей выгоде.

И этот приём сработал. Его величество при виде подошедшего меня скривился, словно лимон проглотил, Мария Фёдоровна вроде бы как и неуловимо, но всё-таки поморщилась и, ура, откуда-то из рукава волшебным образом выдернула кружевной платочек и протянула мне:

— Приведите себя в порядок, Николай Дмитриевич.

Тут же появилось небольшое зеркальце, и я под внимательными взглядами всех собравшихся здесь, на трибуне, принялся оттирать лицо. Ещё больше размазал, очень уж платочек не подходил для моих нужд. Лицо стало однотонно розовым, как у поросёнка на картинках. А дальше что делать? Возвращать императрице грязный? Ни в коем случае! Но и оставлять его себе тоже нельзя, не положено. И снова на помощь пришла Мария Фёдоровна:

— Оставьте себе, не мучайтесь.

Так и убрал в карман замусоленную тряпочку. Называть сейчас вот этот грязный батистовый комочек платком язык не поворачивается. Одна радость — вещь статусная. Как-никак из рук императрицы получена, гордиться можно. Отстираю, выглажу и детям или внукам своим буду потом показывать и хвастаться. А что? Ведь будут же у меня когда-нибудь свои дети?

Александр Александрович посмотрел на мои мучения, ещё сильнее, хотя куда уж больше, скривился, хмыкнул. Показалось даже в какой-то момент, что сплюнуть хотел, да воспитание не позволило. Оглянулся на дочерей, перехватил брошенный в мою сторону восхищённый взгляд Ольги, оценивающий Ксении, и хорошо заметно было, как ещё больше расстроился. Или рассердился. Покачал головой и отправил меня прочь. Со словами:

— Потом поговорим…

Я и ушёл, на ходу раздумывая, что это было и как всё это понимать. Как опалу? Или как прощение? Но и голову долго не ломал, зачем зря ломать, когда ни на что повлиять не могу. Одно насторожило, очень уж заинтересованный взгляд их высочеств, Ксении и Ольги. И насторожило сильно, заставило задёргаться, не нужно мне подобного интереса. Воистину, в небе проще…

Зима пролетела в хлопотах. Никто никуда меня не дёргал, разговор с государем состоялся, но нашего с Котельниковым афронта не касался, словно ничего и не было. А вот завода и нового производства ещё как коснулся. Империи нужны были мои самолёты практически в неограниченных количествах. Это я так говорю, поскольку прекрасно понимаю те задачи, что мне его величество нарезало. Что-то нехорошее грядёт, чую.

Нет, никаких секретов и тайн мне не раскрыли, но иначе для чего нужно именно к лету подготовить максимально возможное количество лётного состава и авиационных специалистов? И выпустить из цехов завода определённое и даже насколько возможно бо́льшее количество самолётов? Ладно бы только учебных, как изначально планировалось, так ведь нет. Государь и генштаб настолько впечатлились эффективностью моей работы на Памире, что самым буквальным образом обязали выпустить энное количество и боевых самолётов, способных нести увеличенную бомбовую нагрузку. С моей, кстати, лёгкой руки получивших новое для этого времени название бомбардировщиков. И, насколько я понял, под это дело уже был размещён государственный заказ на производство авиационных бомб. Вот так. А я подал заявку через юриста на ещё одну привилегию, на прицел.

И ещё одно, пожалуй самое важное — финансирование пошло непрерывным потоком, к моей радости. Огорчаться же своими догадками о грядущих «нехорошестях» и не подумал. Боевые действия рано или поздно всё равно будут, так лучше заранее к ним подготовиться и встретить их во всеоружии. Предлагать же что-то ещё, вроде автомата Калашникова не стал. Всё равно бы не вспомнил конструкцию во всех её подробностях, так как крайний раз держал его в руках давным-давно, ещё в школе. А стрелять так вообще ни разу не стрелял. На службе макаром пользовались, так что со стрелковым оружием пусть кто-нибудь другой разбирается.

Уж не знаю, что повлияло, выделенное финансирование или новорождённый сынок подрос, но мой отец всё чаще и чаще стал появляться на заводе. К счастью, в дела не лез, просто присутствовал и больше слушал, чем делал. Потом сообразил, что он тут просто отдыхает. Ну и ладно. А вообще в связи с этим у меня появились кое-какие мысли — потихонечку нужно всё брать в свои руки, чтобы ни от кого больше не зависеть. Деньги у меня теперь есть, а про положение в обществе и упоминать не нужно. Проконсультировался у знающих людей, с расширением производства увеличился и уставной капитал, выросло количество акций, вот я и выкупил большую их часть. Отныне я главный акционер. Правда, проделал всё тихо, афишировать не стал, и об этом пока знаю только я.

Вывозную программу для слушателей гатчинской школы проводили по ускоренной методе. Впрочем, то что она ускоренная, никто и не догадывался, и даже предположить не мог. Для нынешнего времени и эта малость была прорывом. Матчасть, аэродинамику и динамику полёта изучали по нарисованным впопыхах плакатам и схемам, зубрили написанную мной Инструкцию по лётной эксплуатации. Пришлось текст давать слушателям под запись, иначе пока никак, машинописного бюро у нас в школе, увы, пока нет. Всё обещают и обещают выделить финансирование под эту статью, но обещанного, как говорится, три года ждут. Так что пока сами пишем.

Как только перегнали в Гатчину первую учебную спарку, так сразу же и приступили к ознакомительным полётам. С обязательным простейшим пилотажем, после которого уже можно было делать первые выводы о профессиональных и не только способностях слушателей. К сожалению, вестибулярный аппарат у всех разный, поэтому кое-кого пришлось перевести на воздухоплавательное отделение. Пусть на воздушных шарах летают.

Ну и отношение ко мне сильно переменилось. Теперь господа офицеры уважительно со мной здоровались, приветствовали первыми, как и положено. Поняли, наконец-то, что авторитет у меня не дутый и подкреплён профессиональными навыками. А там к зиме и слухи в общество просочились о наших с Изотовым Памирских похождениях, так что всё один к одному и сложилось. К моей вящей пользе.