Страж Ордена (СИ) - Семин Никита

Он сделал паузу, и его тонкие губы скривились в усмешке.

— Простите мою ученую дотошность, но я читал в старых книгах, — он сделал ударение на слове «книгах», обращаясь к Верхотурову как к человеку, который, в отличие от меня, хотя бы умеет читать, — колдуны всех мастей всегда стремятся заманить праведников на свою проклятую землю. В свои «места силы». Вы не пытаетесь проделать с нами этакое безобразие, а, Михаил?

Ну нормально! Нифига себе дилемма! Скажу «да» — я чернокнижник. Скажу «нет» — я лжец. Прелестно.

Нет, господа церковники. Таким дешевым трюком меня не возьмешь.

— Прежде всего, — усмехнувшись, произнес я, — хотелось бы узнать ваши имена! А то как-то неловко обращаться к вам «господин в рясе»!

— Отец Исидор, блюститель канцелярии епископа Пермского Пантелеймона! — пожевав губами, произнес тот. — Так вы изволите ответить по существу?

— Очень приятно. Моё имя вам известно. А по существу — вы абсолютно правы, святой отец. В старых книгах много мудрости. И будь я настоящим бесом или колдуном, то не смог бы сделать так…

Я вытянул вперед руку ладонью вверх. В ее центре, с тихим треском, родилась искра. За секунду она вытянулась в тонкую, ленивую плеть чистого электрического пламени. Энергокнут извивался у меня в руке, потрескивая и озаряя лица присутствующих мертвенно-синим, призрачным светом. Отец Исидор, побледнев, отступил; купец Ерофеев, тоже каким-то образом оказавшийся здесь и просочившийся в выделенную под разговор комнату, начал мелко и часто креститься, будто отгонял со лба муху. Священник-секретарь, посмотрев на меня, на бич из голубого огня в моей руке, вдруг начал быстро что-то записывать, видимо описывая происходящее.

— Как видите, — произнес я спокойно, — мой дар вполне мобилен и не привязан к геолокации. Готов к выезду в любую точку вашей губернии. Скажу более: при необходимости я могу сжечь вас всех на месте, и никакой сложности мне это не составит. А в лес я вас зову не для того, чтобы пугать фокусами, это и здесь можно сделать, а потому, что там назревает проблема, которая очень скоро может сделать ваши споры о тонкостях экзорцизма совершенно неактуальными. По причине отсутствия выживших экзорцистов.

С легким щелчком энергокнут исчез.

Все, не исключая и Вяземского, стояли как громом пораженные. Секретарь усердно скрипел пером. Первым очнулся Верхотуров — ему все эти демонстрации были не в новинку.

— Господа, — его голос прозвучал как удар хлыста, — вынужден вмешаться. Как наблюдатель от губернатора и, — он сделал эффектную паузу, — как новый счастливый собственник этого самого «проблемного» лесного участка, я официально заявляю о наличии там некоей непонятной активности. Проще говоря, это мой лес, там творится чертовщина, и я требую немедленной инспекции. Здесь мы при всем желании ни в чем не сможем разобраться.

Новость о том, что у проклятого леса теперь есть хозяин с эполетами, произвела эффект. Глава комиссии выглядел так, будто проглотил осу. Последний гвоздь вбил Вяземский:

— Я также настаиваю на выездной проверке, — пробасил он. — Как глава уездного дворянства, я не могу игнорировать этакую грозную опасность. Мы должны ехать!

— Не верьте ему! Он чудовище! — взвизгнул Ерофеев, понимая, что его звездный час превращается в провал. — Он и этот князь Голицын, они оба…

— Достаточно, — оборвал его глава комиссии, бледный от злости. — Князь, насколько я знаю, сейчас в Кунгуре. Поручик, прошу вас пригласить сюда князя! А вы, — он вперил в меня свой буравящий взгляд, — докажите, что в вас нет скверны.

Его помощник поднес мне стакан с водой, над которой что-то прошептал. Ну, началось.

— Осени себя знамением. И испей.

Что ж, шоу так шоу. Я поднялся. Медленно, широко, с выражением мученика, восходящего на костер, перекрестился. Затем взял стакан и, глядя прямо в глаза старому инквизитору, выпил воду до дна.

Холодная, чистая вода. Отчего бы не выпить? Жаль, не вино…

— Теперь, — сказал я, ставя пустой стакан на стол, — когда мы убедились, что я не растворяюсь в святой воде, как кусок сахара, мы можем, наконец, заняться делом?

Князь Голицын нервно мерил шагами свой кабинет. Бархатный халат цвета запекшейся крови распахивался, обнажая тонкую батистовую рубашку. Сейчас этот молодой красивый аристократ был похож на красивого, породистого зверя, запертого в клетке. Ярость — холодная, аристократическая, оттого еще более опасная — душила его.

Проигрыш. Позорный, безоговорочный проигрыш. Мало того, что этот мужлан унизил его публично. Теперь еще и вся губернская машина, которую он с таким трудом запустил, дала задний ход из-за трусости какого-то тупого жирного торгаша. План лопнул, как мыльный пузырь.

А тут еще и почта, чтоб ей гореть в аду. Он снова перечитал письмо от отца, пришедшее с утренним дилижансом. Строчки, выведенные аккуратным каллиграфическим почерком, хлестали почище розги.

«…ты вновь опозорил имя рода, Дмитрий. До меня доходят слухи, что ты окончательно потерял всякий стыд. На этот раз ты имел глупость связаться с какой-то девкой из купеческой челяди, да так неловко, что ее папаша теперь требует с меня неустойку. Твои кредиторы в столице обивают мой порог, каждый день толпятся в приемной. Сообщаю тебе, что путь в свет для тебя заказан еще на год как минимум. Вместо того, чтобы прожигать жизнь, займись делом. Найди в этой дыре выгодное предприятие, докажи, что ты способен не только плодить долги, но и приносить роду пользу. Иначе, клянусь Богом, я лишу тебя содержания».

— Выгодное предприятие… — прошипел князь, комкая письмо.

Он остановился у окна, глядя на суетливую городскую жизнь. Как все хреново обернулось! Послал же бог такого жадного родителя — вон, у молодого Завадовского долгов на четверть миллиона серебром, и ничего, а ему приходится отдуваться из-за каких-то семидесяти тысяч ассигнациями! И с девкой этой неудачно вышло. Попался же такой скандальный папаша! Ну обратил на твою дочку внимание князь — так радуйся, халдей хренов! Так нет, начинает бегать кругом, жалобы писать, судом грозиться… Баран безрогий!

Отойдя от окна, князь схватил початую бутылку ямайского рома и, поймав губами горлышко, лихо опрокинул ее вверх дом. Огненная жидкость обожгла горло. Черт. Последняя бутылка. Коньяка тоже нет. Кальвадос закончился третьего дня. Скоро придется переходить на водку! Что за дыра этот Кунгур… Хорошо, хоть табак хороший прислали из Скурати. А то вообще — хоть вешайся.

— Данила, набей трубку! — выкрикнул князь в сторону лестницы.

— Слушаюсь, ваше сиятельство! — гулко отозвался слуга.

Еще раз глотнув из бутылки, князь подхватил со стола полувыжатый лимон и с силой сжал его, выдавливая в горло остатки сока. Вот бы устроить тут винокурню! Делать и кальвадос, и ром, и бренди… Другого «выгодного предприятия» князь себе представить не мог. А надо что-то придумать: Дмитрий не был главным наследником, и не мог рассчитывать ни на богатое наследство, ни на блестящую партию. Деньги тянутся к деньгам — никто не захочет выдать свою дочь за небогатого, пусть даже и аристократа. Так и придется жениться на какой-нибудь толстозадой купеческой дочке. Тьфу!

Слуга притащил набитую табаком пенковую трубку. Упав в глубокое кресло, князь закинул ноги на стол, чиркнул «вечным огнивом», недавно подаренным ему господином Вяземским. Всего день у него эта штука, а уже стала незаменимой. Хорошие штуки этот наглец делает, Михаил из Поддубков…

И вдруг мысль, острая и ясная, пронзила его. «Артефакты! Эти „вечные огнива“, „лечебные пластины“, что делал этот выскочка. Удивительные, гениальные вещицы. Дак вот же оно — то самое „предприятие“. Если заполучить секрет их создания… это сулит не просто деньги! Это влияние, власть, известность! А ну как преподнести этакую пластинку канцлеру Мордвинову, или министру Нессельроде! У первого — подагра, у второго — геморрой… Да они золотом осыпят за такое счастье! Только вот не согласится сотрудничать этот гад. Хотя…»