— О, Миха. Выписали уже? Садись, выпьем! — протянул ладонь поклонник зелёного змия.
После короткого колебания я решил всё-таки пожать руку жертве алкоголя.
А мать, пользуясь тем, что внимание любителя водки отвлечено, попыталась схватить бутылку с живительной влагой.
— Ты чего? — Мужик быстро цапнул драгоценный сосуд, разразился матерной тирадой и замахнулся.
Хватаю его за запястье.
— Не надо. Поднимать руку. На мою мать, — советую Паше.
— Правильно, Миша, молодец, — поддержала меня довольная Петровна. — Никак за ум взялся! Не давай пить этому ироду! Совсем уже с ума сошёл!
Отёчная морда мужика налилась кровью. Он попытался схватить другой рукой кухонный нож, лежащий на столе. Резко толкаю его плечом, и приподнявшийся со стула Паша падает грудью на стол. Нож, до которого он чуть не успел дотянуться, улетает на пол. Бутылка с грохотом падает, орошая стол и коричневый, местами вздыбленный линолеум прозрачной влагой.
Приходится скручивать взревевшего мужика, заламывая руки за спину.
— Куда его тащить? — спрашиваю у матери.
— Сейчас, Миша, сейчас, я комнату открою, — засуетилась родительница.
Тело брыкается, но как-то вяло. Мычит нечленораздельно матюки, но я уже вытаскиваю его в коридор. Мать дрожащими руками вставляет ключ в замок одной из комнат и распахивает дверь. Затаскиваю алкаша в помещение и укладываю на диван. Он пытается встать, но лёгким толчком в грудь снова отправляю его в горизонтальное положение.
Паша, поняв, что встать не получится, сворачивается в клубочек, подтягивает подушку к себе и моментально засыпает, радуя нас могучим храпом.
Утираю пот, дышу, как будто после марафона, сердце чуть не выпрыгивает из груди, отстукивая барабанную дробь о грудную клетку.
— Сыночка, с тобой всё в порядке? — обеспокоенно спрашивает мама, заметив моё состояние.
— Нормально. Просто ещё не совсем восстановился после больницы, — успокаиваю родительницу.
— Может, пойдёшь полежишь в своей комнате?
«Если бы я ещё знал, где она находится».
— Так у меня ключей нет, — отвечаю я. — Как я туда пройду?
— Сейчас я открою, — суетится матушка, доставая из сумочки связку ключей, — пойдём.
Вежливо пропускаю родительницу вперёд. Выходим в коридор. Следующая дверь оказалась моей комнатой. Захожу за матушкой и осматриваю помещение, где мне предстоит жить некоторое время. Кровать с железной сеткой. Матрас аккуратно заправлен одеялом. На нём лежит подушка в белоснежной накрахмаленной наволочке.
— Я к твоему приезду постельное белье постирала, — сообщает матушка.
— Спасибо, мамуль.
Продолжаю осмотр комнаты. Всё остальное производит удручающее впечатление. Затёртый красно-коричневый ковер на стене, убогий половичок с расползающимися во все стороны нитями. У окна — покарябанный письменный стол. На столешнице лежит мутное оргстекло. Под ним — несколько фоток и какие-то обложки журналов. Сбоку от стола — плакат с грудастой красоткой в откровенном бикини. Там же — небольшой шкаф со старыми книгами.
«М-да, бомжатник бомжатником, — делаю вывод. — Живу в коммуналке, папаша — алкоголик и моральный урод. Предыдущий хозяин тушки — отсидевший уголовник. Полный букет для последующей деградации. Как там великий Карл Маркс говорил? Бытие определяет сознание? Значит, надо срочно что-то делать, менять условия, выходить из этой среды. Кстати, а Паша — точно мой папаша? Сынком он меня не обзывал вроде, а когда матерился, орал мамаше „твой щенок“. Надо проверить».
Разворачиваюсь к матери.
— Мать, а чего это папаша такой буйный сегодня?
— Какой папаша? — недоумевает она, а потом в глазах мелькает искорка понимания. — А, ты о Пашке, что ли? Чудно, раньше ты его папашей никогда не называл.
«Понятно, скорее всего, отчим. Надо фотки посмотреть старые, чтобы понимать, что к чему».
— Ладно, мамуль, пойду я на улицу, продышаться хочу. Закис в больнице совсем.
— Миш, ты же не ел ничего. Давай я макароны разогрею, поешь и пойдёшь, — предлагает родительница.
— Не, ма, я потом. На свежий воздух хочу.
— Иди, — матушка растерянно смотрит на меня, — только со своими дружками не якшайся больше. Один раз они до тюрьмы тебя довели. Да и не выздоровел ты как следует.
— Опять двадцать пять. Мам, я же обещал. Сколько раз можно из пустого в порожнее переливать?
— Хочется тебе верить, — вздыхает родительница. — Ладно, поживём — увидим, а пока вот, возьми.
Она снова достаёт свою кошёлку, роется в ней и протягивает зеленоватую «трёшку».
— Вот тебе на сигареты там или ещё что-нибудь. Больше дать не могу, Пашка много денег пропил, — вздыхает матушка.
— А это квартира Пашкина?
— Миша, что за вопросы? — сердится мать. — Мы с ним пять лет назад жить начали. Он из деревни в Москву приехал, в общежитии жил.
— Так, может, это сокровище, того? Обратно в общежитие отправить? — интересуюсь у мамы. — Зачем нам такие приключения?
— Да что ты такое говоришь? — бормочет женщина. — Как его выгнать? Живой человек всё-таки. И вообще, он хороший, когда трезвый, — неуверенно добавляет она.
— Все мы хорошие, когда спим зубами к стенке. Но учти, будет продолжать пьянствовать и на тебя руку поднимать, обратно в общежитие отправится или в свою деревню, мне без разницы, — сообщаю матери.
— Михаил, я тебя не узнаю. — Женщина тревожно смотрит на меня. — Ты же недавно сам бухал с Пашкой, а теперь так говоришь.
— Мам, только не начинай, а? Я же тебе обещание дал, теперь у меня и у тебя будет новая жизнь, вот увидишь.
— Дай-то бог, — шепчет мама, крестится и вдруг притягивает меня и целует. — Мишенька, я так хочу, чтобы это было правдой.
— Вот увидишь. Так и будет.
По впалой щеке женщины ползёт прозрачная слезинка. Вытираю её подушечкой пальца. Прижимаю маму к себе. Она порывисто обнимает меня, всхлипывая.
— Мамуль, выше голову. Я же сказал, всё будет хорошо.
Когда родительница немного успокоилась и вручила мне ключи от комнаты и квартиры, пошёл прогуляться. Пробежался вниз по ступенькам, с интересом рассматривая надписи на стенах. «Витя + Маша = Любовь».
«Банальщина».
Взгляд скользнул ниже.
Знаменитое слово из трёх букв, обозначающее мужской орган для размножения. Сурово и кратко. Чего автор хотел этим высером добиться? Демонстрировал зачатки грамотности, знание анатомии человека или умение складывать слова из трёх букв? Это науке неизвестно. Печально, что таких неандертальцев много.
О, а ниже уже другая надпись из пяти букв. Уже об особенностях женской физиологии.
Как там у Высоцкого? «В общественных парижских туалетах есть надписи на русском языке». А у нас почти каждый подъезд хрущевки или коммуналки как общественный туалет. Заплёванный, измазанный в каком-то дерьме. Окурки повсюду валяются, мусор рассыпан. Нет, надо отсюда потихоньку сваливать куда-то в более приличное место.
Созерцание настенных испражнений существ, считающих себя разумными, оскорбляет мой тонкий эстетический вкус. Нет, я не корчу из себя рафинированного эстета и аристократа голубой крови, презрительно кривящего лицо при матерных выражениях из уст обычных людей. Сам могу изредка ругнуться, используя непарламентские выражения. Но вот когда засранные подъезды с матерными надписями вижу, реально противно. Как будто в дерьме сам вымазался. О, а на первом этаже более креативная запись. «Пусть умрёт в тяжёлом роке бычья группа „Модерн Токинг“». Наверное, малолетние любители хеви-метал писали. Хотя бы без матюков, и то хорошо.
Разглядывая творчество народных масс, не намного опередивших обезьян в процессе эволюции, подхожу к выходу на улицу.
Толстая деревянная дверь со скрипом распахивается, выпуская меня во двор. Вдыхаю полной грудью бодрящий весенний воздух. Середина мая 1986 года. Деревья начинают зеленеть, солнце тёплое и ласковое, легкий ветерок дарит ощущение свежести и прохлады. Наслаждаюсь каждым мгновением своей новой жизни. Во дворе полно народу. Подростки отжимаются на брусьях, подтягиваются на турниках. Пацанва с хохотом гоняет мяч. Малышня бегает на детской площадке, с визгом съезжает с горки, копается в песочнице, деловито строя пасочками дома и замки.
