— Ну, так не держи гостью на пороге. Что ты за хозяйка? — по-доброму пеняет Хрясь, и взгляд его, которым он окидывает Ляну, полон солнца.
Ляна ведёт меня к столу и быстро-быстро достаёт из разных уголков и ниш всякие яства и вкусности. Настоящая запасливая белочка.
После перекуса у всех нас улучшается настроение. Однако, когда я рассказываю и о следах вещников, и о битве с Чёрной Злобой, вселившейся в Лидию, лица моих собеседников грустнеют.
— Кажется, пора созывать троллей, — говорит Хрясь, вставая и разминаясь.
— Прямо сейчас пойдёшь, Хрясик? — взволнованно хлопает ресницами Ляна.
— Ну а чего тянуть. Раньше соберёмся, раньше ударим.
Ляна упирает руки в бока.
— Нет, больше мы не расстанемся. Я пойду с тобой, а потом — буду сражаться!
— Ты? Сражаться? — тролль громко и неприлично ржёт.
Ляна наступает ему на ногу каблучком, а тот даже не морщится.
— Гадкий-гадкий Хрясь! — кричит она. — Ты ничего не знаешь о белках! Мы — настоящие воины. Я могу кидаться шишками!
И прежде, чем тролль успевает выразить своё пренебрежение по поводу боевых навыков Ляны, я подхожу, приобнимаю её за талию, поднимаю большой палец вверх и говорю:
— Это идея! Чёрная Злоба наверняка не сталкивалась ещё с таким воинством. Она привыкла, что все бегут от неё в страхе. А что если не будут бежать?
— Тролли не дрогнут, — ударяя себя кулаком в грудь, заявляет Хрясь. — Что мы страшных баб не видели, что ли? У нас матери и сёстры — троллихи!
— А белки? — легко толкаю в бок Ляну. — Белки выстоят?
— Белки? — переспрашивает она и грустнеет. — Но ведь здесь в лесу только я — белка.
— А разве ты искала других?
Она вскидывает голову, чуть прищуривается и решительно сжимает кулаки:
— Нет, но если кто-то в Злобнолесу и остался, то это белки. Белки очень храбрые! И запасливые к тому же. Они продержатся против Чёрной Злобы. — Ляна вскидывает кулак, на нежном личике полыхает воинственный румянец: — Я приведу армию, которой ещё не видела Сказочная страна, армию белок!
И Хрясь снова начинает ржать.
— Да уж, — покатываясь и вытирая слёзы, говорит он, — от такой армии крысоры точно побегут.
— Обязательно побегут! — топая ножкой, заявляет Ляна. — Не нужно недооценивать пушистиков!
— Одного пушистика я очень ценю! — Хрясь подхватывает её на руки и кружит.
А у меня внутри разливается тихое тепло. Давно уже его не было. А ведь раньше каждый раз теплело в груди, если смотрела на влюблённых. И вот это чувство вернулось. Наверное, потому что я полюбила сама…
…кудесник…
Даже страшно вспоминать, во что он превратился. Я должна как можно скорее вернуться в академию и во всём разобраться. К тому же там Хмурус и Мурчелло. А им-то я могу доверять. Они помогут — и в расследовании, и в войне. А ещё там есть зеркала дальновидения, без которых мне не связаться с комитетом и не поставить их в известность, что ситуация вышла из-под моего контроля.
— Решено, — итожу я, — выдвигаемся в путь. Встречаемся через три дня, выманиваем Чёрную Злобу… придумаем как… и сражаемся с ней.
— Битва! — кричит Ляна и вешается мне на шею.
Так втроём мы отправляемся навстречу с судьбой. И теперь-то уверены — сможем обыграть её.
Расстаёмся у пруда с нимфеями, на берегу которого Мурчелло дал мне имя. Ляна сворачивает в Злобнолес, Хрясь идёт к каменной гряде Грозноскал, а я присаживаюсь на скамейку у пруда и вздыхаю.
Ноги гудят, не привыкла так много ходить. Нимфеи поют, тянут ко мне свои серебристые лепестки, будто хотят поделиться сиянием.
Сегодня они меня замечают и поэтому песнь их грустна.
Эта песнь обо мне.
Нежные звуки лиры, что вплетаются в мелодию пруда и лилий, слышу не сразу. Но вот — перебор струн звенит всё отчётливее, и я понимаю, кто приближается ко мне. Только одна из нас использует вместо волшебной палочки музыкальный инструмент, — Мелоди, Фея Стихов. Единственная из моих сестёр, всегда имевшая имя.
Она спускается, испаряет лиру и подбегает по мне.
— Ах, сестра, кто сделал с тобой такое? — произносит патетично, дрожащими пальцами касается моих крыльев, а потом обнимает.
Садится рядом, заглядывает в глаза. Её — удивительны, зелены, как лесное озеро, в которое опрокинули звёздное небо. Она со страстью сжимает мою ладонь.
— Чёрная Злоба, — отзываюсь я. — Подчинила себе кое-кого очень дорогого мне и направила его на меня.
— О, горе! Это невыносимо, когда любовь надевает маску зла! — восклицает Мелоди, закатывая глаза и прикладывая ладонь ко лбу.
— Согласна, — киваю я. — Но хорошо, что я встретила тебя. Когда рядом есть кто-то родной, то и думается легче. Ты ведь мне поможешь?
Мелоди быстро-быстро хлопает длинными светлыми ресницами, будто осыпанными серебряной пудрой. Она показательно ахает, прижимает тоненькие пальцы к губам…
— Я бы обязательно помогла тебе, но он призывает меня. Его сердце полно тоски и должно излиться в стихах.
— Постой, кто он?
Начинаю догадываться, но хочу услышать это из её уст.
— Поэт, — говорит она, вскидывая ладони. — Возлюбленная покинула его, разбила сердце, как стеклянный сосуд.
Поэт… Анатоль… Как же я могла о нём забыть?! Должно быть, фантом мой рассеялся, и бедняга теперь изливает душу в печальных виршах.
Я не собака на сене, да и у самой сердце полно любви, поэтому искренне желаю ему счастья.
И если его составит Мелоди, то пусть будет так…
— Поэт, — между тем вдохновенно продолжает сестра, — способный словом убить и спасти… Созидать и разрушать…
Поэт! Эврика! Как я сразу не догадалась.
У нас нет сказочника, но есть поэт. Что если попробовать его подключить к возвращению в этот мир сказок?
Анатоль точно сможет.
Радуюсь и вскакиваю:
— Сможешь доставить меня к этому поэту? Нужно переговорить с ним кое о чём очень важном.
— Легко, — говорит она и накидывает на нас переносящий флёр.
Иногда мы ищем выход там, где его совсем не может быть, куда-то крадёмся, преодолеваем препятствия. А выход всегда ближе и доступнее.
Глава 25, в которой я выдвинула…
Когда мы оказываемся в доме Анатоля, меня охватывает лёгкая ностальгия. Ведь этот парень едва не стал моим мужем!
За тот месяц, что мы не виделись, бедняга сдал. Осунулся, побледнел, зарос, волосы всклоченные, глаза горят. Сидит за столом весь в клубах табачного дыма и что-то черкает на листе. Вокруг уже целые сугробы смятых, истерзанных страниц. На мебели — пыль и свечные огарки. Под столом — целая армия бутылок.
Хорошо, что Мелоди не снимает невидимость, можно вволю полюбоваться страданиями творческой натуры.
Анатоль как раз комкает очередной черновик и в сердцах швыряет в невинный книжный шкаф.
— Ах, эти поэты такие милые! — сюсюкает Мелоди, сводя брови домиком и складывая ладони. — Особенно, когда претерпевают муки творчества.
И тут, словно гончая, почуявшая запах добычи, поворачивается ко мне и подозрительно сощуривается.
— А ведь это ты разбила ему сердце?.. Коварная!
Пожимаю плечами и примирительно поднимаю руки:
— Поверь, я не хотела. Если бы меня срочно не отозвали в Комитет, я бы, возможно, уже была его женой…
— Ну ладно-ладно, — великодушно прощает меня Мелоди, — поэтам идёт разбитое сердце. Тогда они начинают писать красивые стихи…
— … или не писать никаких, — указываю на Анатоля, который с рычанием замалёвывает каракули на очередной странице.
— Это поправимо, нужно лишь немного подбодрить.
Она, незримая, присаживается на край стола, легко трогает поэта за плечо, от чего тот вздрагивает и начинает оглядываться. Затем откидывается на стуле, покусывая перо. Его взгляд заволакивает тучами вдохновения…
А Мелоди тем временем касается чутких струн лиры, и дивная мелодия, искрясь, завиваясь, окутывает поэта. Он делает глубокий вдох и, склоняясь над страницей, начинает писать…
Строки так и текут, образы выходят зримыми и выпуклыми. Я вижу их: вот рыжеволосая девушка засыпает в замке, оплетённом тёрном, а вот уже — её сердце обвито колючим кустарником. Вот тьма наползет на мир, и он пугается и теряет краски.
