Год 1985. Ваше слово, товарищ Романов (СИ) - Михайловский Александр Борисович

Я улыбалась, воображая себе будущее Высоцкого без Марины, но с дюжиной жен и выводком ребятишек. Идиллия… Может быть, его жены не будут столь эрудированны, чтобы поддержать умную беседу, но ведь он всегда может поговорить с кем-то из нас, например, со мной… Да, впрочем, нужно ли ему будет это? Наверное, он уже сыт по горло умными женщинами… Если так, то жаль. Мне бы очень хотелось побеседовать с ним о многом, но я не посмею тревожить гения ради своих хотелок…

Впрочем, это лишь так, мои фантазии. Ну куда он без СВОЕГО мира? Сам же сказал в песне: «Не волнуйтесь, я не уехал, и не надейтесь — я не уеду…». Так что, возможно, я слишком плохо о нем думаю… Он вообще человек-загадка. Вот любого я раскусить и предсказать могу, а его — нет. Говорю же, сложная натура, уникум…

Тут я почувствовала копошение на своем плече. Маленькие ручки обняли меня за шею, и мультяшный голосок зашептал на ухо: «Мои мысли все о нем, о любимом и родном.Только он пока не мой, вот досада, Боже мой!». И захихикал.

— Белочка! — строго сказала я, стаскивая мягкое тельце куклы к себе на колени. — Это плохие стихи!

Да, это была она — моя забавная малышка. Я никогда не говорила ей ничего подобного, опасаясь обидеть. Но тут это вырвалось как-то машинально.

Кукла удобно устроилась на моей коленке и, сложив ручки, глядела на меня вышитыми глазками и насмешливо улыбалась таким же вышитым ротиком, не выказывая при этом никакой обиды. Впрочем, в сумерках можно было забыть о том, что это существо — тряпичное. Тело Белочки было вполне пропорционально, и она казалась просто маленьким человечком. А со временем она и вовсе стала утрачивать кукольные черты. Швы словно бы рассосались, личико стало приобретать скульптурную четкость, маленькие пальчики казались изящными и подвижными. Это как если бы кукольный мультик взялись переделывать на анимационный… но не сразу, а постепенно, делая образ все более реалистичным. Яна любила шить одежку для Белочки, и получалось довольно неплохо. И только с обувью была проблема — уже почти человеческим ножкам куклы теперь было неудобно в примитивных картонных башмачках. И тут пришла на помощь душка Зулечка. Она создала для Белочки несколько пар обуви на любой случай — от изящных туфелек до кроссовок на платформе.

И как раз в этих серебристых флюоресцирующих кроссовках Белочка и пришла ко мне. Еще на ней были белые брючки и блузка-оверсайз, а на голове красовались две шишки из волос. Шею ее украшал плетеный чокер, в ушах болтались сережки — словом, вид у нее был донельзя моднячий и шкодный — примерно так одевались подростки в моем мире.

— Да, это не очень хорошие стихи, — неожиданно согласилась она со мной, — но зато правда!

— Эээ… — растерялась я. — И о ком же твои мысли?

— Так ведь не мои, а твои! — рассмеялась кукла и, сложив ручки на груди и склонив голову набок, лукаво мне подмигнула. — Забыла? Я — это одно из твоих Я!

— Ничего не понимаю! — замотала я головой, и отчего-то меня вдруг бросило в краску.

— Да ты ж влюбилась! — безапелляционно заявила эта маленькая проказница.

— Я⁈ — удивилась я такой странной фантазии, и тут же меня с силой торкнуло: мое Я не может врать мне же… и замолчала, просто утратив дар речи от совершенно невозможной догадки.

А любимая мерзавка рассмеялась нежно-издевательским смехом, потом замолчала, и после некоторой паузы принялась декламировать МОИМ ГОЛОСОМ, серьезно и вдохновенно:

— В жарких сумерках лета,

В одиночестве дней

Нежность ищет ответа

Половинки своей…

И, украдкой, как чудо,

Проникая в твой дом,

Нежность ищет ответа

В теплом сердце твоем…

— Белочка… — прошептала я, когда она замолчала, — откуда это… что это за стихи? Ты не можешь сочинять такие стихи…

— Так ведь и не я их сочинила! — пожала кукла плечами. — А ты.

— Нет, неправда… Я даже и не думала… Я так не умею… Я никогда не…

— Ах, брось! — Белочка картинно зевнула. — Наверное, все магини Разума, влюбляясь, становятся похожи на обычных женщин, которым сложно разобраться в своих чувствах… Сначала им кажется, что это обычный интерес, потом они начинают отрицать очевидное, потом пугаются, потом смиряются, потом пытаются сближаться с объектом, а потом — по обстоятельствам. У тебя сейчас вторая стадия, переходящая в третью. Впрочем, на всех этих стадиях разум работает на других вибрациях, создавая ту ауру, которая и называется «романтикой», и существует она до тех пор, пока существует влюбленность. Это вибрации созидания — естественно, если личность здорова; если нет — то разрушения. И эти стихи приходят к тебе сами, ночью, они рождаются, когда твой разум погружен в то состояние, когда ему доступны космические потоки, пронизывающие все Мироздание со всеми его мирами. Они — Свыше, как и все хорошие стихи. Я-то их запоминаю, а ты нет…

Некоторое время я снова не могла произнести ни слова. Колыхались на окне занавески, и ночной влажный ветерок нес в комнату дивные запахи, и мне почудились в них такие таинственно-волнующие нотки, что сердце мое сжал какой-то блаженный страх, точно перед прыжком в пропасть.

Да, Белочка — это одно из моих Я. Но как легко об этом забыть… И если раньше это Я было дурашливое и проказливое — такое, какой я не могла позволить себе быть — то теперь оно поумнело и повзрослело. И сердце мое колотилось, и все вдруг неуловимо изменилось вокруг, и казалось не таким, как прежде. Как чудно! Влюбилась… В кого⁈ Ах, ну да… Как глупо… Как странно… Этого не должно было случиться! Он женат! Он вообще не тот, кто мне нужен! Ах, да при чем тут «нужен»… Разве мы всегда влюбляемся в тех, кто «нужен»?

Мысли всполошенной говорливой стаей метались в моей бедной голове, и я сжала виски, словно пытаясь удержать их сумасшедший щебет.

— Ты вот что, — успокаивающим тоном сказала кукла, похлопывая меня по ноге. — Ты ложись спать — утро вечера мудренее. А завтра твои мысли уже будут гораздо стройнее. Но помни: в любви нет ничего постыдного… любовь делает нас лучше — добрее, мудрее, сильнее. Твои же слова — помнишь?* Поэтому не пугайся. Лично от себя добавлю: любовь — это одновременно и приключение, и школа души, которую нельзя прогуливать…

Мои глаза начали слипаться. Белочка что-то еще бормотала — а может, мне лишь казалось, что это она, а ее на самом деле уже и не было в комнате…

Я перебралась на кровать и моментально уснула.

Примечание авторов:* Белочка напоминает Анне Сергеевне о том, как она объясняла Асе-Матильде, что такое любовь. (Описано в конце первого тома)

8 апреля 1985 года, 14:25 мск, околоземное космическое пространство , линкор планетарного подавления «Неумолимый», императорские апартаменты

Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский, император Четвертой Галактической Империи

Судный день для прогнившей западной цивилизации продолжается уже третьи сутки. Советские танковые клинья рвут на части тело Западной Европы, и над головами танкистов и мотострелков неизменно парят неутомимые краснозвездные «Шершни», расчищая дорогу от вражеских засад, в то время как «Каракурты» пресекают выдвижение уцелевших в предыдущие дни частей противника на купирование прорывов. Для маршала Покрышкина и генерала Бережного вражеские войска видны как на ладони, так что американцев и их натовских сателлитов бьют в самые неудобные для них моменты — на марше или на этапе выхода из пункта дислокации.

Еще в первую ночь мои «Каракурты» нанесли удары по центрам управления и связи, ликвидировали централизованное управление, из-за чего американские, британские, голландские, бельгийские и западногерманские войска превратились в неуправляемое стадо безголовых кур. Особого внимания удостоился расположенный в районе Штутгарта военный лагерь Панцер-Кайзерне. Помимо прочего, там находилось американское командование специальных операций на европейском ТВД, а также подчиненные ему воздушно-десантные и военно-морские подразделения спецназа — а это, кроме психологической войны, террора и диверсий в советском тылу, еще и специальные ранцевые атомные фугасы мощностью до килотонны. Поэтому простерилизовали местность плазменными зарядами на десять метров вглубь, с той же тщательностью, что и позиции «Першингов» и «Томагавков», так что никто не успел разбежаться — и выдохнули с облегчением, что теперь некому делать советским войскам атомные гадости.