– Ни в коем случае, – быстро ответил Феликс Грин, даже не моргнув. – Это было бы беспрецедентным нарушением регламента… Умопомрачительно красивая, – прибавил он. – Я таких никогда не видел.
– А не было ли с нею подруги? – быстро спросил Белоцветов. – Я имею в виду – которая не интересовалась бы доктором Кратовым, а спрашивала, нет ли, мол, здесь еще и неженатых навигаторов?
– Обычная земная женщина, – сказал Мадон пренебрежительно. – Две руки, две ноги. Какой-нибудь там макияж. Много ли надо, чтобы произвести впечатление на простого парня с Титанума?
– У нас на Титануме есть женщины, – слегка насупившись, заявил Грин. – И, между прочим, я женат.
– Обезьянник! – прочувствованно объявил Татор. – Точнее, слоновник! Причем рассчитанный не на одного слона, а на целую семейку, включая бабушку, дедушку и дюжину слонят! На этом корабле кто-нибудь слушает мои слова? И кто-нибудь еще помнит о том, что именно я буду делить вознаграждение?
Мадон издал странный звук, словно кто-то внезапно закрыл пробкой сток в ванне. Белоцветов скорчил страдальческую гримасу, но тоже промолчал. Брандт, за все время не проронивший ни единого слова, так же молча выдул очередной пузырь.
– Состояние программы полета следующее, – безмятежно объявил Грин. – Программа будет полностью отлажена и подготовлена к вводу через два часа… э-э… пятнадцать минут. Мы тронемся в путь по Кельтской Ветке.
– По чему? – озадаченно переспросил Мадон.
– Это специфический жаргон навигаторов, – пояснил Белоцветов. – Условное обозначение направления. Не обращай внимания.
– Курс на промежуточный финиш Авалон проложен, – продолжал Грин. – Курс на промежуточный финиш Тетра намечен, но, возможно, по прибытии на Авалон потребует корректировки. Курс на шаровое скопление Восемью Восемь…
– Как-как?! – вскричал Кратов.
– Специфический жаргон раздолбаев, – произнес Мадон ядовито.
– Я имел в виду – шаровое скопление Триакот… липла… дипло… – слегка потерялся Грин.
– Триаконта-Дипластерия, – раздельно прошипел Татор.
– …пластер… стерия… – с отчаянием в голосе проговорил Грин, – э-э… м-м-м… будет уточнен по прибытии на Тетру. С самим маршрутом проблем не предвидится. Иное дело – собственно маневры внутри шарового скопления Три-сс… дип-ласс…
– Кто выдумал эту белиберду? – негромко, в сторону, спросил Кратов.
– Корпус Астронавтов, – сквозь зубы ответил Татор. – Нужно же было как-то поименовать этот астрономический объект. Это по-древнегречески.
– Понятно, – сказал Кратов. – У нас в Корпусе прямо-таки рассадник эллинистов. Цветник.
– Осмелюсь предположить, – сказал Грин, бегая глазами, – что, едва только мы приблизимся к первому внешнему радиусу скопления на расстояние финишного броска, все предварительные наметки сразу же накроются корытом…
– Чем-чем? – переспросил Татор.
– Корытом, – оживленно пояснил Белоцветов. – Старухиным, из сказки великого русского поэта Пушкина о рыбаке и рыбке.
– Да уж, наверное, – сказал Мадон раздумчиво.
Феликс Грин щелкнул пальцами, и над панелью управления возникла объемная карта звездного неба.
– Вот мы, – сказал Грин, указывая пальцем на крохотный лохматый комочек нежно-цыплячьего цвета. – А вот Авалон, – палец плавно переместился чуть выше и в сторону, остановившись на аккуратном красном с легкой желтизной шарике. – Разумеется, не сам Авалон, а его светило. Красный гигант, чуть поменьше Солнца, зато чуть похолоднее, расстояние семь и две десятых парсека. Обитатели Авалона именуют его Эмрис, но это неофициальное название. В этих пяти октантах, – палец очертил дугу, – ожидается прохождение нуль-потока Психованный Тедди, отслеживаемого автоматами Службы Галактической Безопасности на всем его пути от Зоны X до Темного Царства. Но нам он не угрожает – гравитационный бриз Авалона отбросит его в смежные октанты. Кометная связка Матрикс 2306 прямо сейчас следует ниже нашей трассы и окажет на экзометрию небольшое давление, но мы все это учли в своих расчетах. Астрархов поблизости нет, гравитационный фон в норме. Пожалуй, на этом и все…
– Ну-ну, – проворчал Татор, хотя выглядел гораздо более ублаготворенным, чем несколько минут назад.
– И музыка вполне к месту, – ввернул Кратов. – Кто бы мог подумать, что «Феерическая симфония» так удачно сочетается с стереокурсографией! А что, друг Феликс, вы не пробовали прокладывать курс под «Куплеты Зямы Апельсинчика» из мюзикла «Новый Эксодус, или Ша, Моисей, уже никто никуда не идет»?
Брандт внезапно рассмеялся и подавился жвачкой.
Какое-то время все в растерянности смотрели, как он, налившись дурной кровью, беспорядочно пускает переливчатые пузыри практически изо всех естественных отверстий.
Наконец Татор медленно отвел руку и от души врезал Брандту между лопаток.
4
Никто не собирался задерживаться на Старой Базе дольше, чем того требовали обстоятельства. Теперь, когда весь личный состав «Тавискарона» прибыл на борт, оставалось лишь завершить предстартовые процедуры и спокойно отбыть в пункт назначения. В пределы шарового скопления Триаконта-Дипластерия через промежуточные финиши Авалон и Тетра.
Кратову сразу дали понять, что он лишний, путается под ногами и отвлекает своим присутствием от различных важных дел. Впрочем, статус генерального фрахтователя предоставлял определенные преимущества, и этими преимуществами Кратов какое-то время беззастенчиво пользовался.
Так, он постоял над душой мастера Элмера Э. Татора, который, болезненно гримасничая и временами шипя подобно потревоженной гремучей змее, заполнял на командном посту объемные таблицы, большие, красивые и чрезвычайно заумные. Процесс Кратову безумно нравился, и он с радостью принял бы в нем живое участие, кабы понимал хотя бы что-нибудь. В какой-то момент он утратил самообладание и начал издавать одобрительные междометия, за что был немедленно наказан. «Кон-стан-тин, я все понимаю, ты здесь главный, но не мог бы ты?..»
С командного поста Кратов переместился в грузовой отсек, единственный из четырех занятый полезным грузом. Здесь хозяйничали инженеры – Белоцветов и Мадон.
Первого инженера Мадона звали Жан-Жак-Жюстен, так что желающим обратиться к нему предлагалась небывалая свобода выбора. Белоцветов, например, называл его просто и бесхитростно: Жак, а также, в зависимости от настроения, экспериментировал с комбинациями. Второй навигатор Ян Брандт в те уникальные моменты, когда вообще отверзал уста, произносил нечто вроде «Э-э… м-м-м…», после чего, изнемогши, снова и надолго замолкал. Бортовой медик Роман Мурашов употреблял, правда – за глаза, прозвище «Три-жэ», а уж за ним повадились и простосердечные натуры, вроде Феликса Грина. К слову, Мурашов и мастера-то величал «Два-эл», но делал это столь почтительно, что никому и в голову бы не пришло считать это уничижением… Второй же инженер Белоцветов звался Александром, но полным именем его именовал лишь тот же насмешник Мурашов, а чаще: «Батюшка Александр Христофорович». Остальные же предпочитали что-нибудь покороче: Алекс, Шурик, Санти… Человек он был легкий, даже легкомысленный, но с неожиданными наклонностями вдруг вворачивать в свою речь пространные цитаты из классики. Мадон, напротив, был сумрачен, зануден и обожал посетовать на судьбу. Белоцветов в минуты досуга читал старинную прозу, заливаясь внезапным восторженным смехом, а Мадон изучал технические документы и руководства, находя усладу в нестыковках и несообразностях. Не имея никакого сходства ни внешне, ни в темпераментах, во всем остальном Мадон и Белоцветов вели себя, словно идентичные близнецы. Так, Мурашова они откровенно побаивались, над Татором исподтишка уважительно трунили, к Брандту относились «по делам его», то есть как к самодвижущейся детали интерьера, с Грином дружили, держа его на небольшой дистанции, чему тот и сам нисколько не противился. Друг в друге же души не чаяли, величали друг друга «мальчик мой» и «отец мой» и только тем были и заняты, что один другого ели поедом.
