– Как же не верить, когда тебя я иначе и назвать не могу, как Богом обиженным?
Одна гецзы сказала ему:
– У меня от тебя ребенок.
– Тебе это так же неизвестно, – возразил Лей, – как если бы ты шла по дороге из острых камней, а после сказала: «Вот этот меня уколол».
Однажды приехал в Пакин, где в то время отдыхал Лонг Лей, один известный софист из Солнечной республики, собрав толпу народа на площади, он начал читать свое сочинение, оказавшееся очень длинным и скучным, когда же наконец показалось неисписанное место в конце свитка, радостный Лей воскликнул:
– Мужайтесь, други: виден берег!
Когда один аристократ с дурной репутацией написал у себя на дверях: «Да не войдет сюда ничто худое». Удивленный Лей спросил:
– А как же войти в дом ему самому?
Прогуливаясь по улицам Пакина и, увидев сына одной гецзы, швырявшего камни в толпу, он насмешливо воскликнул:
– Берегись попасть в отца!
Рассказами этими я хотел показать, что некоторые личности настолько велики, что и в юности успевают запомниться, а многие до старости живут незаметно и умирают также безвестно, как и родились.
***
Но продолжим историю Лонг Лея. Настал день той самой встречи. В Нефритовый дворец прибыли Хань Мэй и Александр из рода Гелиоса. На пиру, после дневных игр, в одном из залов три юных дарования завели занятную беседу, о которой мне хочется поведать.
Молодые люди пили вино, курили табак и говорили о многом, приятно проводя время, поскольку давно ждали этой встречи. Александр и Мэй, кроме того, что были женихом и невестой, считались весьма способными, а Лей и вовсе славился как величайший талант, посему они и полагали друг друга равно достойными. Александр, попав под власть алкоголя, с лукавой улыбкой решил затеять спор с наследником империи Лонг.
– От своих учителей я слышал, что тебя воспитывает алхимик Симонид из Апат, мудрый муж, – проговорил он слегка насмешливо, – но учит, помимо алхимии, странным вещам, не так ли?
– К сожалению, наставник уже покинул Нефритовый дворец, – печально улыбнулся Лонг Лей, – однако он многому научил меня, не во всем я перенял его взгляды, но с главным тезисом спорить никак не могу.
– И что же это за тезис, старший брат Лей? – с интересом спросила Хань Мэй, она единственная из троицы не пила алкоголь, ограничившись лишь напитком из лонгской розы.
– Свобода – высшее благо, – ответил Лонг Лей, поднимая свой кубок с вином.
– А с чем же ты не согласен? – поинтересовался Александр.
– С остальным, – весело рассмеялся Лей, – я не согласен с тем, что нужно во всем себя ограничивать. Я, напротив, полагаю, что наслаждение есть благо, к которому стремятся все существа. Разве не согласитесь вы, что наслаждение для всех живых существ привлекательна, а боль отвратительна?
– Конечно, – кивнула Мэй, – в клане нас с детства учат этому. Все, что мы делаем, мы делаем затем, чтобы не иметь ни боли, ни тревоги, и когда это, наконец, достигнуто, то всякая волнение в наших душах рассеивается, так как живому существу уже не надо к чему-то стремится, словно к недостающему, и чего-то искать. Мы ведь чувствуем нужду в наслаждении только тогда, когда страдаем от его отсутствия, а когда не страдаем, то и нужды не чувствуем. Посему-то нас и учат, что наслаждение есть и начало, и конец блаженной жизни, оно первое познанное нами благо, с него начинаем мы всякое предпочтение и избегание, и к нему возвращаемся.
– Именно так я считаю, – улыбнулся Лонг Лей, отложив свой кубок и перейдя к трубке с курительной смесью.
– Но не стоит думать, что мы равняем все наслаждения, – серьезным тоном добавила Мэй, – мы отдаем предпочтение не всякому наслаждению, но многие из них избегаем, если за ними следуют более значительные страдания. И наоборот, часто боль мы предпочитаем наслаждениям, если, перетерпев долгие страдания, мы ждем следом за ними большего наслаждения.
– Получается, что всякое наслаждение есть благо, но не всякое заслуживает предпочтения. Равным образом и всякая боль есть зло, но не всякой боли следует избегать, а надо обо всем судить, рассматривая и соразмеряя полезное и неполезное, – произнес веселым тоном Александр, хлопая в ладоши, – порой мы и на благо глядим как на зло и, напротив, на зло – как на благо. Вот об этом и говорят мои учителя. Рассудительность – величайшая добродетель!
– Все, чего требует природа, легко достижимо, а все излишнее – трудно получить, – улыбнулась Мэй, – самая простая пища доставляет не меньше наслаждения, чем роскошный стол, если только не страдать от того, чего нет, даже хлеб и вода доставляют величайшее из наслаждений, если дать их тому, кто голоден. Посему и привычка к простым и недорогим кушаньям и здоровье нам укрепляет, и к насущным жизненным заботам нас ободряет, и при встрече с роскошью после долгого перерыва делает нас сильнее, и позволяет не страшиться превратностей судьбы.
– Ой, ой, ой, ой, – запротестовал Александр, всплеснув руками, – это что же выходит, по-твоему, что объедаться неправильно?
– Конечно, – уверенно кивнула Мэй, непонимающе взирая на своего жениха, – мой отец всегда говорил: «утверждая, что наслаждение есть конечная цель, мы имеем в виду не наслаждения распутства, обжорства или пьянства, как полагают некоторые. Нет, мы разумеем свободу от страданий тела и от смятений души. Ибо не бесконечные попойки и празднества, не наслаждение мальчиками и женщинами, или мясным столом и прочими радостями роскошного пира делают нашу жизнь сладкою, а только трезвое рассуждение, исследующее причины всякого нашего предпочтения и избегания и изгоняющее мнения, поселяющие великую тревогу в душе». Быть может, я еще слишком юна, дабы понять его слова в полной мере, но я всегда повторяю их перед сном и буду следовать им всю жизнь.
– Ох, ох, – закатил глаза Александр, – что-то мне нехорошо.
– Ты же сам сказал, что рассудительность – величайшая добродетель, но ведь именно она учит, что нельзя жить сладко, не живя разумно, хорошо и праведно, и нельзя жить разумно, хорошо и праведно, не живя сладко: ибо все добродетели сродни сладкой жизни, и сладкая жизнь неотделима от них.
– Лей, помоги мне! – шуточно взмолился Александр. – Что же это за учение античеловеческое!? Наверное, фениксы просто иначе жизнь воспринимают.
Но не успел Лонг Лей и рта раскрыть, как к ним подошла девушка в зеленом ципао. У нее были зеленоватого оттенка волосы и янтарные глаза. Она дружелюбно улыбнулась, почтительно поклонившись, и обратилась к Александру:
– Алый гений, вас разыскивает ваш раб Юлий.
– Алый гений… – недовольно отмахнулся Александр, – и кто придумал это нелепое прозвище? Оно раздражает меня. Звучит потешно.
– А мне нравится, – нежно улыбнулась Хань Мэй.
– Может, тогда заберешь его себе? – вздохнул Александр, затем бодро вскочил и направился в сторону, говоря на ходу, – я на секунду!
– Юймин, посиди с нами, – заглянув в глаза девушке, произнес Лонг Лей, – мы как раз беседуем на твою любимую тему.
– Но… Не пристало рабыни сидеть с господами, – неуверенно сказала Юймин.
– Считай это моим приказом, – развел руками Лей, – давай, ты ведь спорила недавно со мной на тему удовольствия.
– Ты споришь со своими рабами? – удивилась Мэй, – я думала…
– Ты думала, что мы тут не отличаем их от скота? – печально усмехнулся Лей, откидываясь на спинку дивана, – беседы с наставником не прошли даром. Я полагаю, что все разумные от природы равны, не в возможностях, не в способностях, но в праве на свободу. Конечно, мудрец и рабом будет счастлив, но все же не каждому дано им быть.
– Хм, – задумалась Мэй, эту девушку действительно волновал вопрос праведной жизни. По ее мнению, нет ничего важнее праведной жизни. Если бы была возможность прожить достойно, но для этого требовалось бы отказаться от своей силы, она не задумываясь, сделала бы так.
– Скажи нам, Юймин, – улыбнулся Лей, приобнимая рабыню, – свободы от страданий тела и от смятений души достаточно для блаженной жизни?
