— Маша пошла в больницу, — выпуская дым колечками в форточку, невозмутимо ответила Белла. — Скоро ей уже рожать, она всё никак не может определиться со сроками.
— Да уж, — сказал я. — А вообще, я её не понимаю. Она так хорошо устроила свою жизнь возле моего отчима. У неё же было всё: и квартира, и положение в обществе, диссертация, работа, материальные блага. Вот зачем ей были эти все скандалы? Что ей было нужно? Почему она так поступила? Не понимаю я этих баб…
— Да всё тут просто, — пожала плечами Белла. — Она всё прекрасно рассчитала. Я имею в виду то, что ты сейчас перечислил. Мозгам пораскинула и рассчитала. А мозги у неё есть. Умная девка…
— Умная бы так не лоханулась, — усмехнулся я.
— То-то и оно! — наставительно кивнула Белла, — мозгами она всё правильно прикинула и прекрасно провернула вот эту всю интригу — женила на себе своего руководителя. Извини уж, Муля, что я так говорю про твоего отчима, но для неё он старичок. Разница у них существенная всё-таки. Так что поначалу она вполне успешно играла эту роль, и всё было нормально. Но всё равно существует же физиология! И долго изображать любовь, если аж воротит — никакой человек не сможет. Это я тебе как актриса говорю, пусть и неудавшаяся. Играть можно лишь некоторое время. А потом ты всё равно рано или поздно начинаешь прокалываться и покажешь своё истинное лицо. Поэтому все вот эти интриги, которые строятся на лжи и притворстве, они рано или поздно всё равно лопаются, как мыльный пузырь, и всё возвращается на свои места. Вот также и с Машей получилось. Она банально не рассчитала того, что устанет изображать любящую жену для нелюбимого супруга. И вот у неё вот это всё раздражение начало накапливаться, накапливаться, а ещё и вдобавок гормоны от беременности шарахнули, и вот этого её хахаль на мозги присел. И вот оно, всё и вылилось — она не выдержала и рассорилась с Модестом Фёдоровичем.
— Кстати, о хахале, — сказал я, признавая правоту Беллы, — он не появлялся?
— Да нет, — засмеялась Белла, — один раз, конечно, сунулся сюда, но у них там такой скандал случился, что он выскочил оттуда весь злой и красный. После этого больше мы его не видели.
— А это его ребёнок? — задумчиво спросил я. — Как ты думаешь, как женщина? Или, может быть, Маша что-то говорила?
— Сто процентов — не его, — глубокомысленно сказала Белла. — Если бы был его, он бы всё равно хоть иногда здесь появлялся. Нет, нет, он просто обычный альфонс, который хотел хорошую квартиру в высотке, видя, какая она деревенская дурочка. Но как только он понял, что это всё обломилось, то его и след простыл. Комната в коммуналке его явно не интересует, особенно обременённая будущим младенцем. Причём чужим младенцем.
— Черт возьми, — поморщился я, — а ведь я хотел поговорить с Машей. И тут Дуся пирожков ей напекла… Как же тогда быть?
Я задумчиво посмотрел в окно, где как раз проезжал тарахтящий грузовичок.
— О, так это тебе долго её ждать придётся, — засмеялась Белла. — Возможно, и целый день.
— Почему это целый день? — удивился я.
— Ну я же тебе говорю, что она пошла в женскую консультацию. Ты бы знал, какие там очереди! С пяти утра занимают, да и то, не факт, что до конца рабочего дня успевают попасть. Сейчас же, после войны, все рожать бросились, поэтому она там и целый день провести может.
— Что же мне делать? — сказал я. — Выкроил буквально пару часов, чтобы увидеть её. Отец просил. А тут такое дело…
— Как там твой отец, кстати? — спросила Белла.
— Да уехал он к тёте Лизе… за границу.
— Ну, это я слышала, — сказала Белла.
— Откуда? — удивился я.
— Да встретила Глашу на базаре. Это ж Глаша! Она всё знает, — засмеялась Белла.
— Понятно, — расстроенно сказал я. — Ну ладно, что ж, тогда, может быть, зайду вечером. Или завтра…
— Да зачем тебе заходить вечером? — сказала Белла, — оставь пирожки, я передам ей.
Я поставил корзинку на стол.
— Ого, сколько Дуся напекла, — улыбнулась Белла.
— Кстати, — сказал я, — возьми и себе, сколько надо.
— Да возьму, конечно, два-три пирожка, больше не буду, потому что зачерствеют. И Машке тоже столько много не надо, она и так сильно поправилась. Слушай, а вот давай, Муля, знаешь, что сделаем? Тут пирожков очень даже много. Мы вдвоём с Машкой не съедим. Давай половину возьмём и сходим к Музе, ведь ты её уже сто лет не видел?
Я задумался. Времени у меня ещё было полно. И, так как с Машей я не встретился, то, в принципе, пару часов вполне можно было выделить и на Музу.
— А давай, — обрадовался я, — как раз посмотрим и узнаем, что у неё, да как.
Белла ловко распределила пирожки, отложив те, что для Маши, и для себя. А остальные она сложила в корзинку и сказала:
— Сейчас я быстро переоденусь, и мы идём.
Затушив сигарету, она выскочила из кухни. Я остался сам, докуривая. Интересно, почему все комнаты пустые? Я помню, как только попал сюда, как здесь происходило подселение Орфея к Пантелеймоновым. И какие были «бои» за квадратные метры. А сейчас все комнаты пустуют. Кстати, что-то не слышно и этих странных соседей.
Когда Белла вышла уже с подкрашенными губами и в «парадном» платье, я спросил её об этом.
— Да всё просто, — засмеялась Белла, — всё так хорошо получилось. Орфей Жасминов так и остался прописанный в своём чуланчике. Герасим тоже, забыл выписаться. В твоей комнате живёт, Маша. Я осталась у себя. С Музиной комнатой такая картина: она не выписывается. Это я ей посоветовала, кстати. Потому что Муза ждёт, что Софрон вернётся из тюрьмы и она его поселит в своей комнате, а сама пропишется у своего Виталия.
— Понятно, — кивнул я. — Наверное, тебя такое соседство совершенно не радует?
— Да мне как-то всё равно, — отмахнулась Белла. — Софрон меня никогда не трогал, а я не трогала его. Да и думаю, что ничего у неё не получится — уже тут шуршал дядя Вася, наш дворник, а он же все вынюхивает. Думаю, он уже стукнул в ЖЭК, и скоро у неё эту комнату отберут. Да и вообще забьют тут все комнаты новым народом.
— А комната Фаины Георгиевны?
— Ну, это же комната Глаши, — сказала Белла. — Фаина Георгиевна два раза приходила и тут ночевала. Она всегда периодически приходит. Как говорится, «в народ», для того чтобы набраться эмоций трудовых, и чтобы потом играть более по-настоящему. Так она мне рассказывала… Хотя я думаю, она просто устаёт от болтовни Глаши и скрывается тут от неё.
Я засмеялся.
— Узнаю Фаину Георгиевну.
Мы вышли из квартиры и прошлись по Москве. Погода была прекрасная, мы медленно шли, болтая обо всём, о пустяках, и так хорошо было. Так, потихоньку мы дошли до общежитий, которые относились к Московскому зоопарку.
Муза, когда нас увидела, страшно обрадовалась — слово «страшно» это не аллегория, а реально. У неё аж слёзы выступили на глазах.
— Муля! Белла! — воскликнула она и бросилась обниматься.
— Ну, как вы тут? — спросил я, когда уже страсти поулеглись и нас пригласили в комнату.
— Чудесно, — засмеялась Муза. — У нас с Виталием прекрасная комната. Вот, смотрите, я вам всё сейчас покажу и расскажу!
Она завела нас к себе. Там действительно всё выглядело уютно и мило. В той коммуналке я у Музы был в гостях всего лишь один раз, и не скажу, что её комната на меня произвела положительное впечатление. Очень уж там всё убого было и аскетично. Здесь же, такое впечатление, что Муза решила оторваться за все свои годы серого и бедного существования.
На кровати лежало бордовое вышитое покрывало, с пенными рюшами и помпонами по краям. Стол был накрыт синей плюшевой новой скатертью. На столе стояла хрустальная ваза с цветами. На кровати высилась горка подушек — я насчитал аж шесть, — причём все они были обильно вышиты и накрыты сверху прозрачной, вязанной крючком, пелеринкой, которая также была вышита по краям. Даже шкаф был накрыт сверху пёстрой вышитой салфеткой. На стенах висели репродукции известных картин. Правда, я не такой уж и знаток искусства, но узнал Ренуара и Брюллова.
