А тут он вдруг сам, добровольно, пришёл ко мне на квартиру, зная, что Дуся сейчас здесь и, может быть, большой скандал.
— Значит, что-то дома? Что-то с матерью? — спросил я, в душе таки надеясь на лучшее.
— Нет, нет, Муля, всё нормально. Я так… зашёл узнать, как дела у вас?
— Ну, проходи, давай, на кухню, — сказал я, очень надеясь на Дусно благоразумие и что она при детях не будет устраивать скандал вот так сразу. — Мы там чай допиваем, Дуся напекла пирожков. С повидлом. С яблочным.
— О-о, пирожки! Да ещё с повидлом! Я пирожки с повидлом очень люблю! — деланно обрадовался Адияков, хотя было видно, что мысли у него совсем не о пирожках. Более того, насколько я помнил — к выпечке он был полностью равнодушен.
Мы зашли на кухню. Дети уже практически поели и теперь допивали чай. Анфиса шуршала фантиком от конфеты, а Алёша просто пил чай и что-то рассказывал на якутском языке.
— Здравствуйте, — громко сказал Адияков, при этом не глядя на Дусю. Он смотрел только на детей.
И тут я всё понял.
— Отец, чай с мятой будешь или с ромашкой? — сказал я, чтобы заполнить паузу.
— Буду, — невнимательно ответил мне отец, даже не поняв, о чём вопрос.
— Тогда садись к столу.
— Сейчас, — Дуся сразу сообразила, что к чему, и кивнула, еле сдерживая усмешку.
Адияков сел за стол, но к чаю и пирожкам даже не притронулся. Он смотрел только на детей. А потом вдруг заговорил с ними на якутском. Буквально уже через несколько мгновений они активно болтали. Я не понимал ни слова, но видно было, что дети очень обрадовались. Ещё через минуту Адияков посадил к себе на колени сначала Анфису, а потом и Алёшу, и начал, покачивая их, гладя по очереди по головкам, что-то им рассказывать.
— Вы бы перешли в комнату, Павел Григорьевич — проворчала Дуся, но уважительно. — Мне посуду ещё перемыть надобно.
И Адияков, нимало не пререкаясь с ней, подхватил детей и пошёл в комнату.
— В какую? — посмотрел он на меня.
Я молча показал на ту комнату, где будут ночевать дети.
— Муля, — сказал Павел Григорьевич, играясь с Анфисой и Алёшей, — ты не против, если я переночую у вас?
— Нет, конечно, отец, — сказал я. — Ты можешь спать в кабинете Модеста Фёдоровича, там диван удобный.
— Нет, нет, я в этой комнате переночую, — как-то растерянно сказал Адияков, не глядя мне в глаза.
Я усмехнулся:
— Хорошо. У нас в кладовке есть ещё одна раскладушка, я сейчас достану. А одеяло и подушку из кабинета возьму.
— Давай, доставай, — сказал Адияков. — а с подушками не заморачивайся, я могу спать в любых условиях.
Тем временем они с Анфисой начали что-то весело обсуждать, бурно переговариваясь на якутском. Через секунду Анфиса засмеялась, затем засмеялся Лёша. Когда я принёс ещё одну раскладушку, Адияков сидел на диване. Возле него, обнявшись, сидела Анфиса, а Алёша показывал ему солдатиков от шахмат, и они очень мило их обсуждали. Глаза Адиякова были шальными и счастливыми.
Чтобы не мешать им, я тихонько прошёл на кухню.
Дуся уже всё давно вымыла, и теперь сидела за столом и перебирала гречку.
— Павел Григорьевич только гречневую кашу ест, — пояснила она мне ворчливо, — Мне Надежда Петровна жаловалась. Надо будет завтра сходить ещё гречки купить…
Когда дети уже легли спать (часовые пояса с Якутией у нас же были разными), раздался звонок у входной двери. Я опять удивился, что так поздно, но пошёл открывать.
На пороге стояла… Надежда Петровна.
Под мышкой она держала огромного плюшевого зайца. Руки у неё были заняты двумя увесистыми сумками.
При виде меня она стушевалась:
— Муля, — тихо сказала она, не глядя мне в глаза, — я тут подумала… они такие маленькие… нехорошо ведь их без вещей и игрушек оставлять…
И густо покраснела.
Глава 13
Кто бы сомневался, что Надежда Петровна тоже останется ночевать у нас!
Нет таких слов, чтобы выразить эмоции и пересказать сцену между Надеждой Петровной и Адияковым, когда они внезапно обнаружили друг друга у нас в квартире: Надежда Петровна заходит такая в комнату с большим плюшевым зайцем, а там сидит Адяков, и у него на коленях Анфиса и Алёша! В общем, если опустить скандал, ругань с рукоприкладством и бурное примирение, то всё закончилось тем, что Надежда Петровна легла спать на диване с Анфисой, Адияков — на одной раскладушке, а Алёша — на второй. Так они и переночевали.
Поздно вечером Дуся сидела на кухне и украдкой вытирала глаза. Я зашёл попить воды и обнаружил её в слезах. Но потом присмотрелся и понял, что это от радости.
— Дуся, как ты считаешь, всё у них получится? — спросил я.
Дуся задумчиво кивнула и вдруг говорит:
— Ты знаешь, Муля, вот Надежда Петровна, твоя мама… как бы это сказать… Всю жизнь её опекали, всю жизнь за неё всё решали… А тут появились эти несчастные дети… Да, она сначала сильно ругалась. А теперь я смотрю — она не ходит, она летает… аж помолодела вся… Мне кажется, из неё будет прекрасная мать.
Я кивнул. Никакой ревности в душе у Мули не было, а то, что у меня появились брат и сестра, это было просто замечательно (и плюсом шло то, что у Надежды Петровны появилось важное занятие и она, наконец-то, оставит меня в покое с женитьбой).
А рано утром, когда мы с Дусей пили чай (Дуся всегда встаёт рано, а у меня после поездки в Якутию биологические часы сбились и я стал просыпаться в шесть утра), к нам на кухню вышло всё семейство Адияковых.
— Илиигин суун, — сказала Надежда Петровна Анфисе и Алёше на чистейшем якутском языке.
От этих слов дети развернулись и дружно ушли в ванную.
У Дуси отвисла челюсть. У меня, честно говоря, тоже.
— Мама, ты знаешь якутский язык? — спросил я. — Или что это было?
Надежда Петровна пожала плечами и невозмутимо ответила:
— Почему бы мне не выучить ещё и якутский? Ведь я знаю семь иностранных языков, Муля. А твоя тётя Лиза — двенадцать.
От удивления я чуть не сел мимо стула.
Когда семейство Адияковых ушло уже к себе, забрав Анфису и Алёшу (чемодан с вещами я клятвенно обещал принести чуть попозже, но Адияков сказал, что пришлёт машину), я прикинул, что мне сегодня предстоит сделать. Идти на работу не хотелось, у меня ещё было целых два отпускных дня. И хоть я уже изнывал от любопытства, что там происходит, но мозгами человека двадцать первого века реально понимал, что стоит мне нарисоваться на пороге Комитета искусств СССР, как меня сразу к чему-нибудь припрягут. Да ещё и на общественных началах. Заставят что-то делать, а ведь своих личных дел у меня и так скопилось довольно много.
Одной из задач, которые мне следовало выполнить в первую очередь, была просьба Модеста Фёдоровича присмотреть за Машей. Других дел тоже хватало, но Маша шла в первую очередь, и даже не столько потому что просил Мулин отчим, а потому что ей вот-вот уже скоро рожать. Поэтому я отложил все свои текущие дела, прихватил корзинку с пирожками, которую сердобольная Дуся напекла для Адияковых детей, но, как обычно, промахнулась и получилась просто огромная куча, и отправился на свою старую коммунальную квартиру.
Ключ я так им и не отдал, поэтому спокойно открыл дверь и вошёл. Там было тихо, такое впечатление, что никого и не было. Мда, всё так изменилось: помнится, когда я здесь жил, то шум и какие-то разговоры были постоянно. Моя бывшая комната оказалась заперта. Пожав плечами, я прислушался — никого. Я прошёл по коридору и постучал во все двери — никого!
И тут из кухни выглянула Белла. В зубах у неё была папироса.
— Ой, Муля! — обрадовалась она. — А я-то думаю, кто здесь ходит и в двери стучит! Думала, из ЖЭКа пришли. Заходи! Я тут курю.
— Да, я тоже покурю, за компанию, — сказал я, хотя уже в последнее время немного забросил эту пагубную привычку, но переговорить с Беллой, старой соседкой-подругой, было под дымок вполне уместно.
— Как тут дела? — спросил я, по старой привычке прикуривая от конфорки. — И где Маша?
