Я не успел ничего даже возразить, когда влезла Глаша.
— А вот лично я их бы отправила обратно!
— Да погоди ты, Глаша, — оборвала её Дуся. — Обратно их всё равно никто уже не повезёт, далеко это… Нам сейчас всем нужно понять, что с ними теперь делать дальше…
Но Глаша сдаваться не желала:
— А вот у нас в деревне был такой случай — один мужик, Колька Рыжий, тоже нагулял детей на стороне. А та полюбовница егойная тоже возьми, да и переставься. Вот её родня потом этих детей егойной настоящей жене и привезла. Мол, теперь давай, расти их. Так она не стала даже разговаривать с ними — сразу пошла на мельницу и там повесилась! — и Глаша с надеждой посмотрела на Мулину мамашку.
Но Надежда Петровна заниматься самоубийством по такой незначительной причине не собиралась. Наоборот, она яростно жаждала сатисфакции:
— Я этого скотину Адиякова за то, чем наделал этих детей, сама лично подвешу!
— А, может, их пока здесь оставим? — предположила Дуся и посмотрела на меня.
— У нас своя семья! — торопливо воскликнула Надежда, жена Миши Пуговкина. — Мы, конечно, можем на некоторое время оставить их здесь пожить, но мы не планируем, что у нас должны быть чужие дети… Да и места у нас для троих детей мало. А ведь мы ещё одного ребёнка хотели… своего… Миша о сыне мечтает…
Она торопливо бросила многозначительный взгляд на Мишу Пуговкина, который нахмурился и виновато посмотрел на меня, пожав плечами, мол, что ж я сделаю, с женой же ссориться не буду… сам, брат, понимаешь, бабы — они такие бабы…
Я понял, что проблема только набирает обороты. Но не успел я ничего ещё даже сказать, как Надежда Петровна опять завелась:
— Да зачем мне всё это⁈ Ыыыыы! Вот что это за жизнь такая бесталанная у меня? Я всю жизнь мучилась, растила сына одна на своих плечах, всё сама, как могла, вывозила, и теперь вот, как снег на голову, мне ещё два каких-то непонятных ребёнка свалилось! Зачем мне это всё? Где же я так нагрешила, боженька⁈
— Мать, — сказал я, пытаясь вразумить разгневанную Надежду Петровну. — Давай не будем утрировать. Ты не одна тащила меня на своих плечах. Если уж на то пошло, то воспитала и вырастила меня Дуся. А содержал нас всех сначала мой дед, Пётр Яковлевич, а потом и твой бывший муж, а мой отчим — Модест Фёдорович Бубнов. Это если ты вдруг забыла. Поэтому ничего ты там не намучилась. Кроме того, я не думаю, что я был настолько тяжёлым ребёнком. Я же не инвалид, и что тебе так было тяжело меня растить!
Надежда Петровна поняла, что слегка перегнула палку, но так просто сдаваться она не собиралась и поэтому недовольно отмахнулась от меня:
— Муля, не переворачивай всё с ног на голову! Ты разве не понимаешь, что ты натворил?
— А что я натворил? — устало сказал я.
— Ну, как это что?
— Да, что именно я натворил?
— Ты их сюда привёз! — и Надежда Петровна горько зарыдала, театрально ломая руки.
Все бабы опять осуждающе посмотрели на меня.
— Мать, — попытался примирительно сказать я, — давай не городить огород. Нужно дождаться отца и поговорить с ним. Я уверен, что он всё сможет объяснить…
Договорить я не успел:
— Где эта похотливая скотина Адияков⁈ — возмущённо закричала Надежда Петровна при упоминании о Мулином отце, — позовите сюда этого Павла! Я хочу посмотреть ему в его лживые глаза!
Все засуетились и срочно отправили Мишу Пуговкина за Павлом Григорьевичем.
Причём Мише велено было ни слова тому не говорить. Миша клялся, что не скажет. Кажется, он боялся, что Надежда Петровна его может выгнать из квартиры.
Буквально через полчаса они пришли вдвоём.
— Адияков! — закричала Надежда Петровна страшным голосом, — что это за дети⁈ Отвечай! Что за дети у тебя, я спрашиваю⁈ Ты когда их настрогать успел и почему мне ничего не сказал, скотина такая⁈
Ошарашенный Адияков посмотрел на Анфису, посмотрел на Алёшу, которые самозабвенно играли с Леночкой в игрушки и совершенно не обращали на всю эту суету никакого внимания. Он поморщился, вздохнул, лицо его при этом приобрело страдальческий вид. Он ещё раз вздохнул и обескураженно воскликнул:
— Но это не мои дети, Наденька!
Глава 12
Нужно было видеть лица всех присутствующих! Ошарашенные, изумлённые, обалдевшие! Ну да, ну да — только собирались отругать Адиякова, и тут такая новость!
Лишь только Глашино лицо выражало совсем другую палитру чувств, печальную — «чёрт возьми! Такой славный скандальчик намечался, и тут этот гадкий Адияков опять всё испортил».
Минута молчания, которая буквально рухнула на лестничную площадку, после слов Павла Григорьевича, грозила затянуться надолго, может быть, даже на вечность. Однако природа взяла своё и уже через некоторое время народ немножко начал приходить в себя, и даже переглядываться. Мол, что это только что было?
Первой отмякла Надежда Петровна. Она посмотрела сперва на Адиякова, но тот стоял с абсолютно невинным лицом, затем перевела грозный многообещающий взгляд на меня:
— Муля, как это понимать⁈ Ты что тут устроил⁈
Я пожал плечами. И вот что мне ей отвечать?
Ну да, вот это я лоханулся! Хотя, с другой стороны, не пойму — зачем этой старухе и Егору врать мне о том, что это дети Адиякова? Если бы они его не знали, если бы он там не побывал и не жил с этой Клавдией, то они бы, конечно, мне так не сказали.
Поэтому я посмотрел на обоих биологических родителей Мули и уже хотел выдать вот этот весь экспромт. Но затем подумал, что, а может быть, и не надо? Может быть, я уже изрядно нахомутал, зачем же мне вмешиваться и рушить окончательно эту семью? Надежда Петровна — это не просто не подарок, это крайне избалованная женщина, которая, по сути, хоть и доживает почти вторую половину своей жизни, но в душе так и остаётся маленькой, пятилетней недолюбленной девочкой, которую отец-академик хоть и баловал всячески, холил и лелеял, но по сути ему на неё всегда не хватало времени. Поэтому она такая капризная и эгоистичная и получилась. Вряд ли бы она их приняла, даже если бы эти дети и были детьми Адиякова.
С другой стороны, Адиякова я тоже понимаю: он отправил сына в Якутию, просил там сделать кое-какие дела. Кстати, письма я таки передал тем людям. А вот про Клавдию он мне ничего не говорил и не поручал. Если бы там кто-то действительно у него и был, то он бы, наверняка, уж точно бы мне сказал. Чтобы я хотя бы узнал, что там да как. Или же контролировал бы всё сам.
Да, вот это я лоханулся!
Я подавил мучительный вздох. Ну, да ладно, лоханулся так лоханулся. Это жизнь. Что зря теперь вздыхать? Чем это сейчас поможет? Вопрос встал в другом: что теперь делать? Сейчас дети находятся у Миши Пуговкина. Но все же видели, как его жена встала в позу, мол, забирайте их поскорей! Хотя, с другой стороны, могла бы немного и поддержать. Ну да ладно. Уж какая есть. Не мне с нею жить.
Главный вопрос — а куда их теперь девать? Везти обратно в Якутию? Этот вариант категорически отпадает, потому что в том улусе для них перспективы нету. А сдавать их там в школу-интернат, после того как они уже увидели хорошую жизнь, игрушки и всё остальное — это будет тяжёлый стресс. К тому же они только-только перенесли такую тяжёлую, многодневную дорогу.
Тогда куда их девать? Сдавать в интернат Москвы? Ну, с Ярославом мы уже это проходили. А что тогда делать? Забирать их себе? А что я с ними буду делать? И зачем они мне тут? Тут хотя бы с собой разобраться, и со всеми теми проблемами, которые я взвалил на себя…
Я задумался. Мои мысли прервали шум и разговоры окружающих. Народ уже пришёл в себя от такой новости, и на лестничной площадке начались бурные обсуждения и дебаты.
— Павлуша! — взвизгнула Надежда Петровна. — Скажи мне! Скажи мне всю правду, Павлуша, какая бы она ни была, это твои дети⁈
Павел Григорьевич окончательно стушевался, растерянно посмотрел сперва на неё, затем на меня, затем на окружающих, и медленно ответил:
— Но я же сказал, Наденька, я… эммм… это не мои дети, я их впервые вижу! Я не понимаю, зачем Муля их привёз…
