"Фантастика 2025-167". Компиляция. Книги 1-24 (СИ) - Фонд А.

Надежда Петровна повернула ко мне разъярённое взбешённое лицо:

— Муля, ты с ума сошёл! Ты что это натворил⁈ Ты зачем их сюда привёз⁈ И что теперь с ними делать⁈

Вопросы посыпались из неё, как из рога изобилия. Я стоял и терпеливо ждал, пока этот поток гнева иссякнет, а потом просто молча пожал плечами. Ух, что тут началось! Закричали остальные бабы, все дружно начали на меня наезжать, мельком я увидел растерянное и испуганное лицо Миши Пуговкина. Но я не отвечал, давая им возможность спустить пар и выговориться. Скрипнула дверь у соседей. Они выглянули, увидели, что происходит, и торопливо закрыли дверь.

Когда страсти на лестничной площадке немного приутихли, я ответил:

— Но послушайте: та старуха в якутском улусе и Егор прекрасно знают отца… И они оба утверждали, что это его дети! Зачем они тогда это говорили, если бы это было не так?

Я поднял взгляд и посмотрел прямо в глаза Адиякова.

— Хочешь сказать, что ты не жил с этой Клавдией? Я же вашу фотографию там видел!

Адияков густо покраснел и тихо, сбивчиво, ответил:

— Жил, да. Был у меня такой период. Я приехал туда, на ту факторию… женщин там других не было. Клавдия была молодая женщина… хотя она была намного старше меня. Вот. Но так вот получилось, что некоторое время мы жили… — он окончательно стушевался и умолк.

— То есть ты хочешь сказать, что это всё равно не твои дети? — прищурился я.

— Не мои, — покачал головой Адияков. — Клавдия сказала, что это дети от какого-то залётного геолога. Поэтому я и расстался с ней и уехал оттуда! Потому что, пока я был по командировкам, а ездил я по разным факториям, меха собирал… ну да, ты же сам всё знаешь… а она вот так вот себя вела, и гуляла с ним…

Надежда Петровна вздохнула и успокоительно погладила Адиякова по руке.

— Пошли отсюда, Павлик, — тихо сказала она.

И они ушли, даже не посмотрев на меня и даже не посмотрев на этих детей. Потихоньку народ на площадке тоже начал рассасываться.

— Мда… семья заменяет человеку всё. Поэтому, прежде, чем её завести, стоит подумать, что тебе важнее — всё или семья, — подвела тог Фаина Георгиевна, укоризненно покачала головой и вернулась к себе в квартиру.

А вот Глаша осталась. Она с любопытным, еле сдерживаемым ожиданием смотрела на нас, но, видя, что скандальчика так и не будет, тоже вернулась в квартиру, что-то недовольно бормоча под нос. Дуся покраснела, посмотрела на меня виноватым взглядом и промолчала.

— Так что с детьми будет? — не выдержала Надежда, жена Миши Пуговкина. — Они что, у меня останутся?

Она посмотрела на Мишу умоляющим взглядом и поджала губы. В воздухе запахло новыми проблемами.

— Нет, нет, Надежда, не беспокойтесь, — примирительно сказал я. — Мы их сейчас уже заберём. Правда, Дуся?

Дуся вздохнула и, нахмурившись, ворчливо сказала:

— Ну да, куда же девать их на ночь глядя… Давай, пока пусть побудут у нас, раз привёз… а там дальше что-то порешаем.

Мы забрали чемодан с детской одеждой, которую ещё в Якутске накупила им Вера, забрали детей, которые никак не хотели отрываться от дочери Миши Пуговкина и от игрушек, и отправились к нам на квартиру. На улице было хорошо, многолюдно, дети с интересом рассматривали окружающую обстановку. Я разглядывал их, смотрел на Дусю, которая бросала на меня осуждающие взгляды, и понимал, что так просто этот вопрос не закроется.

Дома Дуся даже разговаривать со мной не захотела. Лишь отрывисто бросила:

— Отнеси чемодан в дальнюю комнату! В гостиную!

Я хоть и удивился, ведь гостиная была самой большой и светлой комнатой, но, в принципе, её понимал. У нас было четыре комнаты (пятая — небольшая, она за комнату обычно не считалась). В одной жила Дуся, в другой — я, третья была кабинетом Модеста Фёдоровича, и там были книги, уникальная библиотека, которую начал собирать ещё Пётр Яковлевич, дед Мули. Понятно, что детей туда селить не надо было, они ещё маленькие, вдруг какую книгу порвут или изрисуют каракулями. Поэтому оставалась только гостиная, которая обычно в семье Шушиных-Бубновых использовалась как зал и место для приёма гостей.

Я вздохнул и отнёс чемодан туда. Там был большой раскладной диван, но не будут же разнополые дети спать на одном-то диване.

Дуся вошла в комнату, зыркнула на меня, на то, как я раскладываю чемодан и достаю оттуда вещи, чтобы переодеть детей, и сказала:

— У нас раскладушка в кладовке есть, сходи достань. Для Алёши как раз хорошо будет. А я сама им вещи выдам. И сама их переодену. А то от тебя толку нету.

Я пожал плечами — лучше не спорить с Дусей, когда она не в духе, — и отправился в кладовку доставать раскладушку, на которой иногда спали гости, когда приезжали и ночевали в этой квартире.

Через некоторое время я принёс раскладушку и обнаружил, что Дуся сидит на стульчике и заплетает косички Анфисе. При этом она что-то ей тихо воркует, а та отвечает на якутском. Алёша сидит напротив них, на диване, болтает ножками, смотрит и улыбается.

Интересная семейная картина, но комментировать я ничего не стал, чтобы не нарушить вот этот вот идеалистический момент.

— Дуся, куда ставить раскладушку? — спросил я, потому что молчать дальше было нельзя.

— Куда хочешь, туда и ставь, — рыкнула Дуся, не отрываясь от косичек Анфисы.

Я поставил раскладушку возле окна.

— Ты зачем возле окна её поставил⁈ — возмущённо сказала Дуся. — Алёше будет там неудобно. И из окна может дуть. Поставь раскладушку возле вон той стены, как раз нормально будет.

— Хорошо, Дуся, — покладисто ответил я и переставил раскладушку на нужное место.

— Матрас и перину возьми в кабинете Модеста Фёдоровича! — велела Дуся. — Хотя нет, перину пока не бери, я другую дам. У меня маленькая есть. Ещё твоя. Вдруг он писается. Ты же ещё писаешься, Алёша? — она строго посмотрела на Алексея.

Тот в ответ взглянул на неё чистым взглядом и пожал плечами — по-русски он не понимал почти ничего.

— Сто процентов писается, — покачала головой Дуся. — Ну да ладно, мы с этим делом знаем, как порешать. У меня клеёночка от тебя осталась. Постелю на всякий случай.

Она ловко завязала бантики у Анфисы, затем посадила её на диван, протянула ей книжечку, а сама отправилась на кухню.

— Пирожков напеку… с повидлом, — хмуро проворчала она, стараясь не смотреть мне в глаза. — Побудь пока с ними, Муля. Они ещё не привыкли. Бросают их туда-сюда. Им может быть страшно.

Ну, ладно, побуду. Я немножко посидел с ними. Через некоторое время дети разыгрались и перестали на меня обращать внимание. У нас в квартире нашлись какие-то шахматные фигурки в виде солдатиков и полководцев. Ещё, видать, от Мулиного деда остались. И дети развлекались тем, что игрались с этими фигурками, а те две игрушки, купленные им в Якутске, были позабыты. Вот так дети — быстро привыкают к хорошей жизни. Хотя надо будет им всё-таки прикупить игрушек. Прямо завтра пойду и накуплю.

Через некоторое время Дуся позвала из кухни:

— Муля, пирожки готовы! Бери детей, идите в ванную, мойте руки и садитесь за стол. Я сейчас только борщ и рагу разогрею.

— Хорошее чаепитие, — ехидно хмыкнул я, правда очень-очень тихо, но тем не менее подхватил Анфису и Алёшу под руки и понёс их в ванную.

Через некоторое время, когда мы совместными усилиями уже уничтожили первую порцию Дусиных пирожков с чаем, в дверь постучали — не позвонили, а постучали.

Мы с Дусей переглянулись. Кого это принесло на ночь глядя?

— Может, соседка Маруся за солью пришла? — предположила Дуся, но при этом не сделала даже попытки встать и пойти посмотреть. Она была целиком занята детьми.

Я пожал плечами и пошёл открывать дверь.

На пороге, к моему несказанному удивлению, стоял… Адияков.

— Отец? — удивился я. — Что-то случилось? Мать опять ругается? Выгнала тебя?

— Эмммм… Муля… — замялся Адияков.

— Давай, заходи, — торопливо сказал я и отступил в сторону.

Адияков зашёл в квартиру, прислушиваясь. Я ещё удивился: у них с Дусей была давняя позиционная война. Павел Григорьевич её абсолютно не жаловал, как и она его. Более того, Дуся его откровенно на дух не переносила. Она считала именно его виноватым в том, что брак Надежды Петровны и Модеста Фёдоровича распался, и что я ушёл жить в коммуналку. В общем, она винила его во всём. А он, в свою очередь, полностью игнорировал Дусино существование считал её глупой и никчёмной бабой.