Она оборвала себя на полуслове и отвела взгляд. По щекам её катились крупные слёзы.
Я посмотрел на неё и, ничего не говоря, вышел из кабинета.
В принципе, так-то она была права. Потому что я точно знал, что против меня она особо не интриговала. Да, поначалу гадила там как-то по мелочёвке, но потом, когда поняла, что от меня перепадают хорошие подарочки, и такие бонусы, как участие нашего отдела в столь мощных международных мероприятиях, что для отчётности это очень круто, — то конечно, она сразу же поменяла ко мне отношение. Никто не будет стрелять в свою дойную корову и резать сук, на котором сидит.
Но все равно, останавливаться на этом я не желал. И следующее, что я сделал, — я пошёл к Козляткину.
Козляткин тоже в это время пил чай у себя в кабинете.
Вот же гнусная привычка всего нашего руководства — в самом начале дня распивать чаи. Я, отодвинув опешившего Альбертика, и без стука завалился в кабинет. В принципе, мне уже терять было нечего.
— Муля? — удивился Козляткин, посмотрел на ошарашенного Альбертика, на то, как я вошёл и с каким именно лицом, и сказал: — так, Альберт, подожди-ка в приёмной. Нам надо товарищем Бубновым обсудить один вопрос. Я сам просил его зайти.
Альбертик неверующе взглянул на него, затем смерил меня красноречивым взглядом, кивнул Козляткину и вышел в приёмную, прикрыв за собой дверь так, что осталась небольшая щель. Я взглянул на эту щель и закрыл дверь поплотнее, чуть не прищемив любопытный Альбертиков нос.
— Что случилось, Муля? — спросил Козляткин и, так же, как и Тамара Захаровна перед этим, добавил. — Чаю хочешь?
— Нет, Сидор Петрович, — хмуро сказал я. — Я пришёл к вам совсем с другим вопросом.
— Ну-ка, ну-ка, давай свой вопрос, — потирая азартно руки, радостно улыбнулся Козляткин. — Неужто ты так быстро придумал, как сделать так, чтобы я прошёл по конкурсу на министра? Выкладывай, заинтригован!..
— Нет, Сидор Петрович, я пришёл по другому поводу.
Улыбка сбежала с лица Козляткина, но тем не менее, он вежливо кивнул. Мол, давай, излагай.
И я изложил, без чинов:
— Я хочу понять, Сидор Петрович, каким образом я не попал на закрытое мероприятие? и почему вы… почему никто из вас мне об этом не сказал? Особенно вы?
Уши у Козляткина вспыхнули и заалели, как майские маки.
— Ой, Муля, понимаешь, там какие-то бабские интриги наверху, чего-то непонятное совершенно… — начал он, стараясь не встречаться со мной взглядом. — Я туда не вмешиваюсь и тебе не советую.
— А почему же вы мне ничего не сказали? — спросил я тихо. — Почему не предупредили?
— Ну, Муля, понимаешь, это не такие новости, которые сразу вот так вот выкладываются…
— В смысле «не такие новости»? Закрытое мероприятие — вот уже скоро, буквально через неделю, а я до сих пор туда не попал! И когда вы мне собирались об этом сказать, а, Сидор Петрович? Может, после того, как оно пройдёт?
Судя по растерянному виду Козляткина, именно так он и собирался поступить.
Я посмотрел на него и сказал:
— Да, Сидор Петрович. Я-то думал, что мы с вами в одной лодке. Ну ладно, удачи вам стать министром нового министерства!
И вышел из кабинета, даже не хлопнув дверью. Впрочем, не успел я ещё даже закрыть дверь, как услышал сдавленное проклятие Козляткина и грохот посуды — видимо, уронил-таки чашечку с чаем.
Надеюсь, сперва себе на брюки!
К Большакову я решил не идти.
А смысл к нему идти, если он скажет всё то же самое, что и предыдущие начальники? Но и смириться с этой ситуацией я не мог.
А с другой стороны, если это всё действительно устроили там, «наверху», и было принято решение конкретно меня не приглашать, то что я могу сделать? Взять автомат, пойти их всех расстрелять? Нет, конечно. Бегать, кому-то что-то доказывать — тоже нет, концов я сейчас не найду.
Но и оставаться на вторых ролях, выдумывать для Козляткина, как сделать его министром, или какой очередной подарочек подарить Тамаре Захаровне — непонятно за что — я тоже не хотел.
И вообще, свои цели я достиг. Всем, кому надо, я помог. Всех, кого надо, я пристроил. Больше, в принципе, я никому ничего не должен. Даже насчёт Беллы я уже практически всё порешал. Вот дождусь, когда приедет Йоже Гале и привезёт лекарства мужу Нины. Отдам лекарство — и на этом я свободен, как птица.
И что же я тогда буду делать?
Я аж задумался.
Оставаться в Москве, ходить каждый день вот этим вот мелким клерком на работу, по вечерам задерживаться на собраниях, проявлять трудовой энтузиазм непонятно где и зачем — вот это вот всё нафига оно мне? Нет, не хочу!
Уехать в Югославию и остаться там? Там тётя Лиза, там Мулин отчим… Тоже, в принципе, особо не хочется, потому что всё равно я там себя не чувствовал свободно. Всё-таки послевоенная Европа, послевоенный Советский Союз — это совсем не тот уровень комфорта, к которому я привык в своём мире.
Может быть, стоит податься в Америку? В принципе, это мысль… Куда-нибудь во Алабаму. Или даже в Голливуд. Голливуд сейчас только развивается. Английский у меня был неплохо ещё в том, моём мире, так что, я думаю, я там не пропаду.
Я немножко подумал об этом, а потом махнул рукой: нет, вот эти все движения — они не для меня. Хоть Муля и молодой, что бы там ни говорила Валентина, двадцать восемь лет — это не такой уж и старый возраст, но я в его теле всё-таки человек взрослый, и вот включаться с другой молодёжью в эту бесконечную крысиную гонку… как-то мне уже это не интересно.
Ну, в идеале что я хочу от этой жизни, если не считать моей изначальной мечты? Это свой личный остров. Где-нибудь в Карибском бассейне, с пальмами, двумя красивыми мулатками и слугами, и замком. Больше мне особо ничего и не надо. Хотя лучше пусть будет три мулатки.
Я тихо засмеялся собственной шутке.
Так что же я хочу? Я хочу поставить всё на свои места. Я не хочу, чтобы моими плодами, моей работы воспользовались чужие люди. Да, вот именно это я сейчас и хочу.
Поэтому я сделал просто. Я сказал Марии Степановне, коллеге по кабинету, что мне сейчас надо сбегать порешать вопросы по Йоже Гале на киностудию.
А сам развернулся и пошёл домой.
Дома меня встретила встревоженная Дуся. Она всегда относилась к моим ранним возвращениям домой очень насторожённо, потому что я обычно был человек дисциплинированный и даже слегка педантичный, и срывов трудового распорядка просто так себе не позволял. Приходил, только если уж совсем-совсем худо.
— Муля, что случилось? — всплеснула руками она, но всплеснула очень осторожно, помня вчерашний инцидент.
После того, как я некуртуазно выдворил Валентину, да и сама Дуся чуть не попала под раздачу тоже, она резко поменяла свою стратегию общения, и сейчас общалась со мной, словно с тяжелобольным человеком — очень деликатно и мягко, чуть ли не заискивающе. Но когда она спросила меня, что же такое, я сказал:
— Дуся, послушай. Ты можешь собрать всех наших?
— У нас дома? — деловито уточнила Дуся.
— Нет, давай лучше в коммуналке. Там соберёмся. Какое-нибудь придумай мероприятие, чаепитие или ещё что-то вроде. Вроде там где-то уже Белла должна сдать экзамен по собеседованию в Комитет советских женщин. Узнай, если она это всё сдала, то можно всем собраться, её поздравить. Если не сдала, то тогда ещё что-нибудь эдакое придумай. К примеру, день взятия Бастилии. И собери, например, наших всех обязательно.
— На когда? — спросила Дуся. — Срок какой?
— Давай сегодня вечером, после семи. Как раз все домой вернутся.
— Да ты что! Я же не успею приготовить пирог! Я могла бы нафаршировать…– Завелась Дуся, но я её перебил:
— Дуся, — отчеканил я, — не надо пирог. Не надо ничего фаршировать и печь. Будешь идти через магазин, забеги, купи каких-нибудь конфет — и хватит. Чай, и всё. Мы соберёмся, на самом деле надо поговорить. Просто ты всем скажи, что собираемся, но не говори зачем.
— Муля, а всем — это кому?
