— Не знаю. Возможно, я в мать пошёл, — пожал я плечами, — или даже в отца. В родного отца в смысле…
— Ну, ладно, — сжалилась надо мной Изольда Мстиславовна, решив, что вежливое вступление согласно этикету выполнено, и чтобы меня больше не мучить, — нам поговорить надо.
Дуся, которая в это время наливала чай за столиком для гостей, сразу всё правильно поняла, поставила заварник, и торопливо вышла из гостиной, плотно прикрыв дверь. Я подивился, что такая хрупкая старушка, как Изольда Мстиславовна, может одним взглядом командовать даже Дусей, которая не признавала совершенно никаких авторитетов и, как рассказывала тётя Лиза, что с нею даже сам Пётр Яковлевич Шушин не решался спорить.
— Так вот, я пришла с тобой поговорить, — Изольда Мстиславовна прищурилась и вперила в меня взгляд выцветших глаз, довольно острый, между прочим взгляд.
— Слушаю вас, — сказал я, а у самого от дурного предчувствия аж сердце сжалось.
— В общем, тут такое дело, Муля. Твой этот проект, по фильму югославскому, он многим не даёт жить. И уж как Ванечка воевал со всеми, как он отстаивал его — ни словами не сказать, ни пером не описать. Ты же сам понимаешь.
Я кивнул, хотя в душе понимал, что не так сильно он и отстаивал, как мог бы.
— От Козляткина, от твоего, вообще толку никакого нет, — вздохнула Изольда Мстиславовна. — Хотя мог бы и подвязаться, начальник всё-таки.
— Что опять Тельняшев мутит? — посмотрел я на неё.
— Да что там Тельняшев, так, мелкая сошка, — отмахнулась она, — Он было попытался «пожать чужие плоды», но не всё у него получилось. Все всё равно все знают, кто занимался этим проектом и кто в результате всё сделал. Но я с тобой хотела поговорить совсем о другом. Сейчас уже заканчивается последний этап, и в самом конце будет большой закрытый показ.
— Так был же, — вспомнил я.
— То черновик смотрели, а сейчас уже полностью готовый фильм, — сказала она, — И на этом мероприятии будут только свои. И все сплошь высокие люди, понимаешь?
Она многозначительно посмотрела на потолок и для дополнительной иллюстрации ткнула пальцем вверх:
— Самые, самые, Муля. Так вот, говорят, там будет даже «Он».
Она опять сделала выразительную паузу.
— Ты меня понял?
— Понял, — кивнул я.
— Так, вот, Муля, это мероприятие — оно и есть самое-самое главное. И тут такая сеть интриг сейчас провернулась. Насколько стало известно, некоторые сторонники Александрова, те, что езщё остались у руля, засуетились. А также подвязался Завадский вместе с Глориозовым. Точнее, всё делают руками Глориозова… Поэтому я скажу тебе так: на этот просмотр будут приглашены все, кроме тебя.
Я аж оторопел от таких новостей.
— В смысле, не буду? А Йоже Гале тоже не будет?
— Он будет, — вздохнула Изольда Мстиславовна, — и Франце Штиглиц будет, и даже Нанович будет. А вот ты, Муля — нет.
— А чем они объясняют это?
— Тем, что от твоего отдела пойдёт Тамара Захаровна. Якобы посчитали, что этого достаточно. Она как твой руководитель пойдёт и будет представлять ваш отдел.
У меня не было слов.
— Так что просто знай это, — подытожила Изольда Мстиславовна и встала из-за стола, — не знаю, чем тебе ещё помочь, Муля. Ну хоть предупредила, и то…
— Спасибо, Изольда Мстиславовна, — от всего сердца поблагодарил её я.
Изольда Мстиславовна кивнула и ушла.
Чай на столе так и остался нетронутым.
Во мне вскипела злость. Что делает мышь, когда её загоняют в угол? Правильно, бросается на обидчика. Сейчас я себя чувствовал так же. Спускать своим обидчикам я не собирался. Да, признаюсь честно, поначалу хотел отмахнуться: ведь этим проектом все свои цели я выполнил — помог и Раневской, и Пуговкину, и всем остальным, продвинул советское кино за границей. То есть выполнил всё, что планировал. Но выполнил я это для них. Для себя же, кроме квартиры, в которой сейчас проживал Пуговкин, и встречи с тётей Лизой, я больше ничего и не сделал. Это меня совершенно не устраивало, и отдавать свои результаты кому-то я совершенно не собирался.
Выхода у меня не было. Раз они уж решили за моей спиной провернуть вот такой финт, то это значит, что меня уже списали подчистую. И, что интересно, ни Козляткин ничего не сказал, хотя сам планирует, что я помогу ему стать министром Министерства культуры; ни Тамара Захаровна, которая принимала от меня подарки то из Югославии, то из Якутии; ни Глориозов, который опять пытался выпросить у меня денег на ремонт. Да и Большаков мог бы сказать. Хотя, с другой стороны, зная его, видимо, Изольда Мстиславовна приходила не зря; сама бы она, не факт, что пришла бы, если бы Большаков ей запретил. Поэтому этот вопрос я отодвинул.
Я метался по комнате, словно раненый тигр. Дуся, видя моё состояние, сидела на кухне тихо, как мышка, и не высовывала носа даже в коридор. Немного ещё пометавшись, я торопливо натянул куртку и выскочил из дома.
— Муля, куда ты? — крикнула вдогонку мне Дуся.
Но объяснять я не собирался.
Я быстро шёл по ночному городу, практически не разбирая дороги, и цель моя была недалеко, всего за три квартала, в кирпичном благоустроенном доме. Да, да, именно там жил Глориозов. С ним я решил разобраться первым. Не помню, как я взлетел на четвертый этаж, и как нажал на звонок. Я жал долго, так, что он чуть не сгорел.
— Иду, иду! — послышался суетливый голос за дверью.
Но я продолжал жать на звонок: жал, жал, пытаясь выместить на нём всю свою злобу. Когда Глориозов, наконец, подошёл к двери, он заглянул в глазок. Но глазок перед этим я закрыл пальцем.
— Кто там? — раздался за дверью его встревоженный голос.
Я опять нажал на кнопку звонка и для дополнительной мотивации изо всей дури стукнул ногой по двери.
— Открывайте, милиция! — сказал я немного изменённым голосом.
— Сейчас, сейчас! — засуетился с той стороны Глориозов.
Звякнула цепочка, дверь раскрылась, и на меня уставились квадратные от испуга глаза.
— Муля, ты… — воскликнул он и попытался захлопнуть дверь.
Но я толкнул её изо всей силы. Дверь раскрылась, Глориозов отлетел глубоко в коридор. Я вошёл в квартиру.
— Ну что, тварь! — крикнул я. — Расскажи, как решил провернуть интригу, чтобы я не попал на закрытый показ! Скотина!
— Да я что? Да я ничего! — заверещал Глориозов, после того, как я за грудки поднял его с пола.
— Зачем влез в мой проект? — прошипел я.
— Да это не я, это меня Юра… Юра Завадский меня подбил! — взвизгнул Глориозов. — Сам знаешь, он, когда хочет, может быть таким убедительным… я попал под влияние!
— Юра? Уже Юра? То были враги врагами, а теперь объединились⁈ А ты не думаешь, дорогой Фёдор Сигизмундович, что он сейчас твоими руками это всё провернёт, а потом тебя под зад ногой? Что после меня следующим будешь ты⁈
Судя по растерянному лицу Глориозова, он так не думал.
— Неужели ты считаешь, что тебя приняли наравне с другими режиссёрами? — усмехнулся я. — Ты, Фёдор Сигизмундович, как был вторым сортом, так и остался. Только я немного тебе помог, и ты сразу почувствовал себя орлом. Но на этом уже всё. Я думаю, что буквально со следующих дней в твоём театре будет другой руководитель.
— Ты не посмеешь! — заверещал Глориозов.
— Ещё как посмею! — хихикнул я и для дополнительной аргументации пнул его ногой.
— А!!! Аааа! — заголосил Глориозов.
— Не ори, скотина! — прошипел я. — Бери листок и пиши!
— Что писать? Не буду я ничего писать! — попытался качнуть права Глориозов.
Я опять дал ему поджопник.
— Я сказал — бери и пиши! Иначе мне терять нечего, я тебя здесь и прикончу. Никто не видел, что я к тебе пришёл, так что ничего и не найдут, — злобно сказал я.
Глориозов взглянул на меня и понял, что шутки закончились. Дрожащими руками он взял листочек бумаги и ручку.
— Что писать? — спросил он плаксивым голосом.
— Чистосердечное признание пиши! — велел я.
Глориозов вздохнул и принялся писать. Он писал, писал, пока я ходил вокруг него и периодически заглядывал в текст, а потом поднял на меня глаза.
