Остановившись у стола, я вытянулся, понимая, что именно ради меня здесь и собрались все эти люди. Только вот откуда такая честь мне пожалована — этого я не знал.
— Камер-юнкер Сумароков Алексей Федорович, сын Федора Ивановича, — представил меня Амосов.
Остальные понимающе закивали, лишь изредка и вскользь поглядывая на меня. Гантимуров что-то шепотом сказал на ухо своему соседу. Тот согласно покивал, закусив губу.
— Догадываешься, Алешка, кто мы такие? — меж тем спросил Амосов, прикладываясь к бокалу с красным вином.
— Догадываюсь, — ответил я. — Вы маги. Чародеи, которые теперь оказались вне закона на земле Российской.
Амосов довольно крякнул.
— Молодца, Алешка. Точно так. Батюшка твой, Федор Иванович, немало средств потратил на поддержку нашего общества. И академии нашей всегда благодетельствовал. Сожалел он всегда, что сам к чародейству не способен, хотя желание такое всегда имел…
Я знал об этом. И потому просто молча кивнул, ожидая продолжения.
— Может и к лучшему, что не дожил он до наших дней, не увидел, что нынче с чародейством сделал светлейший князь Черкасский, — задумчиво произнес Амосов. — Ну да ладно! Что вышло, то вышло… А попал ты сюда, Алешка, потому, что сам ты к чародейству очень даже способен.
Петр Андреевич отставил бокал, грузно поднялся с кресла и подошел ко мне. Хлопнул меня по щеке по своему обыкновению.
— И кровь твоя, Алешка, это только подтверждает! — он взял мою руку с закатанным рукавом, и пальцами провел по тому месту, где всего несколько минут назад была окровавленная рана.
Но теперь там ничего не было. Только белый шрам остался, словно прошло уже не меньше года с того момента, как раджа полоснул мне по руке ножом.
— В тебе есть все задатки, Алешка, чтобы со временем стать великим магом. Но для этого придется учиться. Академия чародейства снова работает, хотя и тайно, и я буду твоим личным куратором. Я обучу тебя таким чудесам, о которых ты никогда и не слышал!.. Но для этого тебе придется стать вне закона… Что на это скажешь, Алешка?
За стенами храма что-то оглушительно громыхнуло, да так, что стены вздрогнули, а с потолка посыпались какие-то крошки. Гулкое эхо прокатилось под сводом.
Вздрогнув, я закрутил головой.
— Что это было⁈ — воскликнул я.
Амосов рассмеялся. Засмеялись и остальные, и я от этого сразу же успокоился. Если бы грохот этот означал какую-то опасность, то вряд ли они были бы столь веселы.
— Не стоит беспокоиться, — смеясь, сказал Амосов. — Это просто вулкан…
— Что⁈ — глаза у меня так и округлились. — Вулкан⁈ Какой еще вулкан⁈
— Самый настоящий! — с улыбкой заверил меня князь Гантимуров. — На этой неделе он изволил извергнуть из себя поток магмы, и время от времени издает такой вот грохот.
— Но в Петербурге нет вулканов! — вскричал я, уже не зная, что и думать.
Амосов дружески похлопал меня по плечу.
— А кто тебе сказал, что мы в Петербурге? Да ты не бойся, Алешка — страшен не тот вулкан, что все время грохочет, а тот, что притих и молча ждет своего часа… Ну так что? Ты будешь учиться магии?
— Буду, — отозвался я.
Как будто я мог ответить как-то иначе…
Глава 10
Генерал-полицмейстер сыскного приказу и его помощник
К усадьбе сиятельного князя Бахметьева, где нынче должна была состояться очередная великосветская ассамблея, я прибыл всего за несколько минут до того, как к воротам подъехала карета генерал-полицмейстера Шепелева.
Эту карету я не мог спутать ни с какой другой. Во-первых, она была большой. И даже о-о-очень большой! Черная, лаковая, с огромными и тоже черными колесами и двумя лакеями в белых ливреях, стоящими на запятках. Лошадей перед ней было шестеро, и все вороные, косматые! В общем — одно загляденье.
Ну, а во-вторых, на широкой дверце кареты красовался красочный герб, изображающий двух львов, держащих в лапах разноцветный щит, над которым возвышалась царская корона и рука с занесенной саблей. Этот герб нельзя было спутать ни с каким другим.
Подбежавший слуга принял у меня моего коня, а я же еще некоторое время стоял, ожидая, пока карета генерал-полицмейстера подкатит к воротам. Громыхая колесами по булыжнику, она подъехала и остановилась. Лошади зафыркали, замотали мордами, взвивая длинные расчесанные гривы. Со шлепками шмякнулись на дорогу россыпи навоза. Лакеи немедленно соскочили с запяток, дружно подбежали к дверце и слаженно приступили к работе. То есть, один из них почтительно распахнул дверцу, а второй откинул короткую лесенку, по которой пассажир мог без усилий и всяческих прыжков выйти наружу.
В широком проеме показалась похожая на бочонок фигура генерал-полицмейстера Шепелева Якова Петровича. Ему было уже изрядно за пятьдесят. Был он практически лыс, волосы имелись лишь на висках, и потому везде и всегда носил парик с белыми буклями. Подбородков у него было три, и каждый из них мнил себя главным. А вот шея у Якова Петровича отсутствовала вовсе, и потому пухлые налитые румянцем щеки лежали прямо на широченных плечах.
Завидев меня, он расплылся в улыбке, махнул рукой и сошел по лесенке на дорогу. Один из лакеев хотел любезно придержать его под локоть, но Яков Петрович неприязненно сморщился, положил ему на лицо огромную ладонь и оттолкнул прочь.
— Кыш, лебезяка!
И направился прямиком ко мне.
— Сумароков, рад тебя видеть, голубчик! Давно дожидаешься?
— Токма прибыл, Яков Петрович. Лошадку мою вона повели.
— Ну пошли глянем, что у них тут накручено…
Мы прошли в ворота и неторопливо направились по широкой дорожке вглубь усадьбы. Что тут скажешь — она была великолепна! Сиятельный князь Бахметьев денег на благоустройство не жалел. В отдалении, над зеленеющими аккуратно постриженными деревьями, возвышался настоящий дворец, но отсюда, с белой дорожки у ворот, были видны только купола на крыше, золоченые шпили и прямоугольные трубы дымоходов. В окнах верхнего этажа ярко отсвечивало солнце, отчего казалось, что оно рассыпает по округе золотые монеты.
Сначала дорожка вела прямо, удивляя великолепными статуями по обочинам, каждая из которых изображала какой-то фрагмент из Библии или древнегреческих мифов. То полуголая нимфа с мужской головой в руке, то голый юнец с копьем, а то и пухлый младенец с крылышками за спиной и луком в руках.
Затем дорожка уперлась в зеленую стену, вдоль которой расположились несколько садовников и, уверено орудуя ножницами, состригали лишние ветки. Здесь дорожка разделялась на правую и левую, и я в нерешительности остановился, не зная какую из них выбрать. Шепелев же, который бывал здесь не раз, задерживаться не стал и сразу свернул направо.
— Что ж ты, Алешенька, растерялся? На большой дорожке нам смотреть нечего. Там вся местность на версту проглядывается, охрана у ворот каждого воробья увидит… А вот здеся места потайные начинаются…
Боковая дорожка оказалась значительно уже, стриженные кусты сблизились. Через каждые двадцать шагов в кустах имелись узкие проходы. В один из них я заглянул и, пройдя несколько шагов, обнаружил круглую тенистую полянку со скамейкой под статуей голой девицы с весьма объемными формами. Вероятно, точно такие же полянки имелись и в других проходах.
Вернувшись на дорогу, я обнаружил, что Шепелев снисходительно улыбается.
— Ну что, голубчик, полюбовался на толстомясую? — полюбопытствовал он. — Его сиятельство князь Бахметьев таких десятка два мастеру заказал, и все в разных позициях. Смотреть не пересмотреть!
— Да я и глянул-то лишь краем глаза… — невольно огрызнулся я. Должен признать, что формы Катерины, без умысла мною подсмотренные, мне понравились куда как больше.
— Да ладно тебе, дело молодое! — Шепелев хлопнул меня по спине. — Должен заметить, что таких полянок здесь великое множество, и для нас это не очень хорошо. Князь планировал их для удобства всяких любовных дел, но что хорошо любовникам, то и ворам на руку. Никто их на этих полянках не различит, а в темноте особливо. Ножик к горлу приставит, серьги из ушей сорвет, браслеты снимет — и в кусты. А там и до ограды недалеко. Прыг — и был таков. И разыскивай его потом по всему граду столичному!
