— Страшное? — переспросил я. — Вы пугаете меня, Петр Андреевич!
Амосов хмыкнул.
— А говорил, что не из пугливых, — со смешком ответил он. — Слушай дальше… Потом тебя попросят закатать рукав на одной руке и протянуть ее радже. Сделай это. И когда раджа достанет нож, то не дергайся и терпи. Раджа разрежет тебе руку чуть выше запястья, но не глубоко. Много крови ты не потеряешь. Потом рану тебе посыплют особым порошком красного цвета, и ты почувствуешь, что у тебя кружится голова, а в груди разгорается нестерпимый жар. Тебе будет страшно, но ты должен терпеть. Это не будет долго продолжаться. Жар в груди пройдет быстро, он у всех быстро проходит. Голова, правда, будет кружиться еще некоторое время, но это пустяк, ты только потом с лошади не грохнись, а то бывали уже такие случаи. Один прямо-таки вусмерть и убился, пришлось в саду закапывать.
— Это как же так? — удивился я.
— А вот так, Алешка! За здорово живешь и сгинул парень. Потому как голову на плечах иметь надобно. И думать на два шага вперед. Ты умеешь думать на два шага вперед?
— Завсегда стараюсь делать это, Петр Андреевич… Но что же потом делать-то мне?
— А там и узнаешь!.. Ну все, Алешка, некогда мне тут с тобой балясы точить, — заторопился вдруг Амосов. — У самого дел невпроворот, а тут еще ты под ногами путаешься! Брысь отседа!
И он замахал на меня руками, будто и впрямь прогонял прочь расшалившихся котов. На том мы и распрощались. А вечером, как только солнце потонуло в Финском заливе, я и в самом деле прибыл к дому Амосова. Двери мне открыл Кирьян, впустил внутрь, сунул мне в руки запечатанный конверт и куда-то тут же пропал. Конверт я тут же припрятал в карман.
Ждать пришлось недолго. Откуда-то явились два дюжих молодца в алых чалмах, как и обещал Петр Андреевич, оглядели меня с ног до головы, а потом провели куда-то во внутренние покои. Мы шли по каким-то коридорам, то поднимались по лестницам наверх, то спускались вниз, и очень скоро я совсем запутался на каком этаже этого огромного дома мы находимся.
Потом мы все-таки остановились у высоких дверей, белых с золотыми узорами, на манер императорского дворца. Я думал, что кто-то из дюжих молодцов сейчас распахнет передо мной проход, но по щели вокруг дверей вдруг с тихим треском пробежали яркие искры, и проход раскрылся сам собой, выдохнув на меня из сумрака поток тёплого воздуха.
Пройдя в двери, я очутился в большой комнате, все стены которой были задрапированы красной материей. В центре ее, на квадратном ковре, сидел, по-турецки скрестив под собой ноги, очень темнокожий индийский раджа. Глаза его были закрыты, а поджатые губы что-то беззвучно и непрерывно шептали.
Завести разговор первым я не решился, и потому некоторое время стоял перед раджой молча, переминаясь с ноги на ногу. Дюжие молодцы в алых чалмах почтительно остановились у дверей.
Наконец раджа распахнул глаза.
— Назови свое имя, — потребовал он.
Я немедленно назвал себя. Подумав, добавил и свой придворный чин. В ответ на это раджа усмехнулся. Или же мне просто так показалось.
— Подойди ближе, камер-юнкер Сумароков Алексей Федорович, — потребовал раджа.
Я подошел, на ходу закатывая рукав, хотя меня об этом и не просили. Потянувшись, раджа придвинул к себе золотой фигурный поднос, на котором лежал нож с волнистым лезвием, и стояли какие-то склянки.
Взяв меня за руку, он осмотрел мое запястье, плюнул на него, растер, а затем схватил нож и быстро полоснул самым кончиком мне по руке. Хотя я и ожидал этого, но все произошло столь внезапно, что я хотел одернуться. Но раджа держал мою руку на удивление крепко.
Кожа расступилась, открыв тонкую рану длинною с палец. Кровь на ней вспучилась и медленно потекла несколькими струйками вниз по руке. Тогда раджа взял с подноса одну из склянок, потряс ее, затем вытянул пробку и зачерпнул изнутри красный порошок.
Пока все шло именно так, как описывал Амосов. Раджа посыпал порошок мне на рану, и он сразу облепил кровавые потеки, заставив их сгуститься и остановиться. От раны кверху взметнулись дымные струйки с сильным запахом. Он был не особо приятный, мне пришлось даже отвернуть нос.
— Попахивает у вас тут, господин раджа, — заметил я, помахивая перед носом свободной ладошкой. И, оторвав взгляд от раны, посмотрел на раджу.
Лицо его исказилось. Оно было сплошь покрыто мелкими каплями пота. Свои губы он широко раздвинул, и в первое мгновение я принял это за улыбку, но зубы его при этом были крепко стиснуты, и я понял, что никакая это не улыбка. Это был оскал. Вызванный приступом нестерпимой боли.
Выронив на ковер склянку, раджа медленно завалился на бок, и в тот же миг я почувствовал, как внутри меня начинает разгораться пламя. Сначала оно возникло где-то в животе, словно я хлебнул на пустой желудок полчарки водки. Потом поднялось выше и разлилось по всей груди, охватило даже шею. А вскоре и все лицо мое запылало жаром.
Если бы Амосов не предупредил меня заранее о таких последствиях, то я мог бы и напугаться. Да и сейчас сердце у меня замерло, в ожидании, когда же это закончится, но панике я не поддался. Я напряженно ждал, когда же начнет кружиться голова, однако этот момент никак не наступал.
А раджа тем временем продолжал корчится на ковре. Его трясло, как в приступе падучей, руки его поджались, став похожими на сухие ветки, а пальцы криво растопырились. К нам подошли дюжие молодцы в алых чалмах, молча отодвинули меня немного в сторону, а сами присели над раджой и крепко прижали его к ковру.
Раджа трясся, скрипел зубами, даже кости его сухо хрустели. На это неприятно было смотреть, но я не отводил глаз, и потому увидел, что раджа вдруг стал преображаться. По лицу его побежали мелкие судороги, кожа стремительно побелела, а черты лица округлились. Спустя минуту на ковре лежал уже совершенно другой человек, показавшийся мне смутно знакомым, но признать его я так и не смог.
А потом воздух в комнате вдруг заколыхался, и прямо перед моим взором пространство от потолка и почти до самого пола прочертила яркая желтая молния. Но она не исчезла в следующий миг, а так и осталась висеть передо мной, полыхая пламенем. Затем вдруг задвоилась, быстро раздвинувшись, словно ворота, а в образовавшемся проеме я увидал светящуюся дорожку, ведущую во тьму.
В те времена я еще ничего не знал о «тайных тропах», и видел ее перед собой впервые. Но я сразу понял, что нужно делать.
Жар внутри меня начал утихать, и уже не беспокоил, а голова хотя и кружилась слегка, но не настолько, чтобы можно было из-за этого лишиться жизни, как тот несчастный. И я шагнул на тропу. Пошел по ней, не останавливаясь, пока передо мной не распахнулись ворота на выходе. Войдя в них, я очутился в совершенно незнакомом помещении.
Это был просторный зал, какие бывают, например, в больших храмах. И даже стены со сводчатым потолком были расписаны схожим образом. Дорого и богато. В Петербурге таких храмов я никогда не встречал.
Пахло табачным дымом. У дальней стены, шагах в двадцати от меня, в просторных креслах перед приземистым столиком сидело несколько человек. Они о чем-то негромко переговаривались, и на меня, казалось, не обращали никакого внимания. Потом я разглядел среди них Амосова, а тут уж и он сам махнул мне рукой.
— Подойди, Алексей, не смущайся! — крикнул он. — Никто здесь тебя не обидит.
Да я и не смущался вовсе. Подошел, как было сказано, и остановился перед столиком, на котором стояли закуски разные, лежали какие-то книги, да стоял большой подсвечник на двенадцать свечей разом. Все они горели.
Кроме Петра Андреевича здесь сидело еще три человека, мне не знакомых. Впрочем, миг спустя одного из них я все же признал — это был князь Гантимуров. Из тунгусов, отчаянный, как эскадрон летучих гусар. Статный такой мужчина лет сорока, с густыми курчавыми бакенбардами, переходящими в столь же густые курчавые усы и бороду. При дворе мы с ним несколько раз встречались, хотя и не общались лично. Павел Семенович зовут его, если мне не изменяет память. Он отрешенно курил длинную трубку, из которой красиво вилась кверху тонкая струйка белого дыма.
