Мы неторопливо следовали по дороге вдоль замерших в караульных стойках швейцарских солдат с огромными алебардами в руках. Солнце висело над вершиной холма, светя прямо нам в глаза и заставляя щуриться. Оно отражалось в шлеме каждого швейцарца, превратив нашу дорогу к городским воротам в сверкающую иллюминацию.
Когда до распахнутых ворот оставалось уже не больше двух десятков шагов, грянул оркестр. Признаюсь честно, от неожиданности я слегка напугался, и даже голову пригнул на всякий случай, успев заметить, что Кристоф в точности повторяет мои телодвижения.
Это оказалось неожиданным оттого, что оркестр расположился прямо над воротами — думаю, там были выстроены для музыкантов какие-то мостки, на которых они и размещались. Драгуны, должно быть, были осведомлены о такой встрече, и даже не пошелохнулись, а так и продолжили свой торжественный въезд в город.
Нам ничего не оставалось, только как следовать за ними.
Трубы гудели над нашими головами, барабаны грохотали, лязгала медь тарелок. Вероятно, это был какой-то местный парадный марш, потому что он как нельзя точно попадал в такт шага драгунских лошадей, и те привычно топали под него, ритмично покачивая головами.
Сразу за воротами расположилась огромная мощеная булыжником площадь, на дальнем краю которой нашу процессию ожидала длинная шеренга всадников. В центре ее стояла белая с золотом карета с такими огромными колесами, что верхний край их, казалось, достигает крыши.
Всадники по обеим сторонам от кареты явно не были военными из личной гвардии князя. Поскольку одеты они были довольно пестро, словно соревнуясь между собой в роскоши, и скорее всего являлись какими-то важными сагарскими вельможами.
Когда под звуки оркестра мы въехали на площадь, к дверце кареты подбежали двое разодетых как павлины лакеев. Один из них торопливо откинул ступени, и отточенными движениями раскатал белую ковровую дорожку от самой кареты и едва ли не до середины площади. Затем другой лакей распахнул дверцу и тут же склонился в почтительном поклоне. Второй поступил точно так же.
На белую дорожку грациозно ступил среднего роста человек, облаченный в бело-золотые одеяния, под цвет собственной кареты. Белая с золотой опушкой треуголка венчала его светловолосую голову, а удлиненное худое лицо даже на фоне всей этой сияющей белизны казалось болезненно бледным.
Вопреки ожиданию, губы это человека не сияли ярким красным пятном на белом фоне — они были неожиданно синими, словно человек этот давным-давно поджидал нас на лютом морозе и изрядно замерз.
Это был Великий князь Ульрих Густав Сагарский собственной персоной. Я слышал, что несмотря на свои тридцать с приличным хвостом лет, князь выглядит достаточно молодо, но никак не ожидал, что настолько! Мне показалось, я вижу перед собой восемнадцатилетнего мальчишку, безусого и безбородого, а брови его, как и волосы, были таким светлыми, что становились невидимыми на бледном лице.
Зато глаза этого взрослого мальчишки представляли собой что-то невероятное! Большие, немигающие, они были столь насыщенного синего цвета, что это казалось совершенно невозможным. Таких синих глаз я не видел еще ни у одного человека, а если уж быть совсем откровенным, то такого цвета я вообще не встречал за всю свою жизнь!
Мне даже сложно было их с чем-то сравнить. Их нельзя было назвать «синими, как море», потому что я никогда в жизни не видел синего моря. Зеленое, фиолетовой, черное, а в хорошую погоду и голубое, но синее — никогда. Пожалуй, их можно было бы назвать васильковыми, если бы лепестки тех васильков, что я встречал в своей жизни, не были бы столь нежными. Цвет же глаз Великого князя не имел никакого намека на нежность. Он был ровным, глубоким и просто очень синим.
Сопровождающая нас колонна гвардейцев разъехалась по сторонам, выстроившись вдоль ковровой дорожки. Остановившись, мы с Кристофом соскочили с лошадей и отошли немного в сторону, чтобы освободить путь для принцессы. Потому что теперь именно она стала главным персонажем всего этого великолепного действа. Не герцогиня, не обер-вахмистр Глапп и уж конечно же не мы с Кристофом, а именно она — София Августа Фредерика Ангальт-Цербстская, принцесса Фике, будущая Великая княгиня Сагарская София. Именно так ее будут называть отныне при всех королевских дворах Европы. Да и не только Европы.
Потрепанный Бернард соскочил с козел и распахнул дверцу кареты. Оттуда вышел Генрих Глапп в перепачканном мундире и почтительно подал руку принцессе. Грациозной павой она сошла на булыжник площади и сразу принялась восторженно оглядываться. Смотрелась она на этой огромной площади беззащитным бирюзовым цветком. Кристоф по левую руку от меня тяжело вздохнул, глядя на нее.
— Советую вам забыть об этой немецкой девице, мсье, — сквозь зубы процедил я, чтобы слышать эти слова мог только мой неофит. — Своей нелепой влюбленностью вы делаете больно только себе самому. И перестаньте на нее так пялиться — это уже становится просто неприличным!
— В последнее время я заметил весьма неприятную закономерность, — так же сквозь зубы сообщил мне Кристоф. — Все девушки, которые начинают мне нравиться, оказываются либо вашими кузинами, либо невестами князя Ульриха.
— О, боже… — проговорил я, стараясь лицом никак не выдавать своих чувств. — Советую вам чаще выходить в свет, друг мой! Уверяю вас: там сразу же найдется какая-нибудь шустрая маменька, которая в одно мгновение сосватает вам одну из своих многочисленных дочерей. Другой вопрос, нужно ли это вам?
— Из ваших уст это действительно звучит как-то непривлекательно, — недовольно ответил Кристоф. — Теперь я и сам не уверен, хочу ли этого на самом деле.
— Зато я теперь точно знаю, что вам нужно, — заверил я его. — Вам просто необходимо прогуляться по ночному Петербургу с одним моим приятелем, Потемкиным. Вы ведь помните Потемкина, друг мой?
— Григория? — удивился Кристоф. — Ну конечно же, я помню Григория Александровича! Но какая мне радость гулять с ним по ночному Петербургу?
— От самого Григория Александровича радости может и никакой, кроме его замечательных стихов. Которые, кстати, недопустимо читать в приличном обществе. А вот его очаровательные знакомицы помогут вам наконец понять, что в мире существуют не только кузины и невесты, но и множество других девиц. Весьма прелестных, между прочим!
Даже боковым зрением я смог заметить, как вспыхнуло лицо мсье Завадского. Думаю, он понял, о каких именно девицах идет речь, и покраснел так, словно щеки ему натерли свеклой. От него будто бы даже жаром повеяло.
Хорошо еще, что всем присутствующим сейчас на площади было глубоко плевать на цвет лица этого молодого господина. Потому что в этот самый момент Великий князь Ульрих направился по белой ковровой дорожке прямиком к своей невесте.
Глава 11
Подозрительные личности с другого берега Зильберхали
Герцогиня к этому времени уже покинула карету и подошла к своей дочери. Остановилась рядом с ней, весьма по-хозяйски поигрывая перед собой веером. Вид у нее был такой, словно она вернулась в свой родной дом после долгого отсутствия и теперь размышляла, с чего ей начать наводить здесь порядок.
Вид же самой принцессы был совершенно иным. Назвать его восторженным можно было лишь с большой натяжкой, да и вряд ли она успела увидеть здесь нечто такое, чего не видела бы в родном Цербсте. Скорее она напоминала сейчас котенка, который впервые вошел в новый дом и с интересом осматривается, стараясь не упустить из внимания ни одной мелочи.
И даже на своего жениха, идущего ей навстречу по белой дорожке в сопровождении двух разодетых в пух и прах господ, она взирала скорее изучающе, нежели с каким-то дамским интересом.
Великого князя я уже описал достаточно подробно, для человека, который увидел его впервые и лишь издали. Так что теперь, пожалуй, можно сказать пару слов и о сопровождающих его господах. Наверняка оба они были какими-то знатными вельможами, раз шли по ковровой дорожке следом за Великим князем Ульрихом. Первый из них внешность имел невзрачную и особого впечатления на меня не произвел. Я даже не уверен, что смог бы его узнать при повторной встрече.
