— Библиотеки и музеи эвакуируют в глубокий тыл, подальше от авианалётов, — пояснил Николай Иванович.
Ребята работали сосредоточенно и слаженно. От них шла такая чистая и светлая энергетика, и все, кого разглядела, показались мне красивыми. Я попыталась представить, как запросто поднимаюсь по парадной лестнице с тетрадью и учебниками. Не сумела. Не выйдет, Николай Иванович: никогда не учиться мне, начальной школы не окончившей, в Московском университете.
На Манеже работали маляры и подновляли маскировочную окраску, превращавшую его в пару низких, невзрачных строений.
Площадь поверх асфальта была раскрашена разноцветными пятнами и линиями. Ясное дело: тоже маскировка, чтобы сверху фашист не разобрал, над каким районом города находится. Но что тут нарисовано? Я спросила товарища Бродова. Он хмыкнул:
— Приглядись!
Я уж приглядывалась и так, и этак. Наконец додумалась прищуриться — и увидела! Крыши домов, кроны деревьев. Ловко придумано!
— Да не очень, — возразил Николай Иванович. — Ночью немец сбрасывает осветительные ракеты, а тени-то нарисованный дом не отбрасывает. Пилот понимает, что перед ним только картинка. Придумали кое-что и получше. Сейчас увидишь.
Красная площадь выглядела совсем не так, как я ожидала. Я представляла её огромной и просторной, и там, мне думалось, мостовая выложена каменными плитами с красным отливом.
В реальности я даже не поняла, что, миновав громоздкое современное серое здание и многоэтажный терем из красного кирпича, мы уже пришли. Огромная площадь имела песчаную поверхность. Посредине стояло несколько грубых конструкций, имитировавших жилые дома. Ближе к стене Кремля был так же небрежно выстроен целый особняк с колоннами. Стена сверху покрыта двускатной деревянной крышей, разрисована разноцветными силуэтами домов, ели у стены прикрыты маскировочной сеткой. Вместо звёзд на размалёванных башнях — какие-то бесформенные серо-бурые навершия. А за стеной — чёрные с тёмно-зелёным отливом купола высоких, многоглавых церквей. На миг я совершенно потеряла чувство реальности. Что это всё? Где мы?! Беспомощно оглянулась на руководителя.
Товарищ Бродов приобнял меня за плечо. Я вздрогнула от неожиданности, а Николай Иванович тихо и почему-то грустно сказал:
— Давай будем считать, что тебе повезло. Ты видишь декорации такого города, который окружал Кремль много веков назад. Вот посад: дома торговцев, ремесленников, заборы, дворы, сараи. Взрослые, ребятишки, куры, лошади… На площади — ларьки и лотки торговых рядов, продавцы зазывают, покупатели торгуются… И звёзд, сама понимаешь, не было…
Живая картина, нарисованная товарищем Бродовым, так и затягивала.
— Жаль, я не могу тебя провести в Кремль по своему пропуску. Сейчас с этим очень строго… Хотя… Там нынче и смотреть не на что: всё разрисовано.
Николай Иванович с досадой и ожесточением это сказал, и у него необычно резко обозначились складки около рта. Я догадалась, что ему горько видеть всю эту маскировку и обидно, что Москва вынуждена прятать свою красоту.
— Но с воздуха маскировка смотрится замечательно, — оживился Николай Иванович. — Я однажды попал в комиссию, которая оценивала качество маскировки с воздуха — с высоты полёта вражеского бомбардировщика.
— Ух ты!
— Сверху полное впечатление, что тут какие-то жилые дома, асфальтовые дороги — и никаких стен, башен, соборов, дворцов. Очень искусно! Только колокольня тогда была ещё не перекрашена — и вот она резко выделялась.
Я робко спросила, можно ли постоять у самых стен Кремля, чтобы обязательно глядеть снизу прямо вверх, и Николай Иванович повёл меня в Александровский сад. Деревья ещё золотились последней листвой, стоял штиль, но тревога витала в воздухе, парила высоко в небе вместе с аэростатами заграждения, пряталась под маскировочными полотнищами, накинутыми там и тут поверх деревьев. И всё же Кремлёвская стена — огромная, могучая — казалась вечной, незыблемой, надёжной. При взгляде снизу вверх тусклая раскраска и деревянная крыша на зубцах совершенно не портили впечатления.
Мы сели на лавочку — немного передохнуть. Выбрали место с видом на университет и здание гостиницы «Националь».
— Ну вот, Таисия, видишь: военная Москва сурова, не парадна, — тихо сказал Николай Иванович. — Разочарована?
«Она прекрасна!» — хотела бы я озвучить своё самое первое впечатление от города, но смутилась и пролепетала блёкленькое:
— Ни капельки!
Мы помолчали, каждый — в своих переживаниях. Потом Николай Иванович спросил:
— Как ты думаешь, что у тебя под ногами?
Я пожала плечами, не понимая, что он имеет в виду. Оказалось, речка! Ну, не совсем под ногами, а чуть впереди. Река Неглинка, которая раньше была самой обычной, а теперь течёт в трубе под землёй. Я представила живую, весёлую речку — будто она бежит себе прямо перед нами, моет водоросли, пропитывает влагой яркую прибрежную траву, словно губку, тихо разговаривает, будто её чистая вода по-прежнему впитывает свет дня и ночных звёзд.
Вот справа кирпичный мост, слева, ниже по течению, — ещё один. Идут люди в старинной одежде, едут гружёные телеги. Оживлённый говор, ржание, окрики, смех.
— А в Кремле раньше тоже жили люди? — спросила я.
— И в наше время в Кремле живут люди: после революции в Кремле поселились члены правительства с семьями, некоторые так и остались здесь.
— Нет, давно. У богатых людей были в Кремле свои дома с хозяйством? — настаивала я.
— Да, — ответил товарищ Бродов слегка удивлённо, — в Кремле селилась знать.
— А на торговую площадь вёл другой мост, с той стороны, да?
— Д-да, — сказал Николай Иванович, запнувшись, и подтвердил: — Именно так.
Картинки в моей голове становились всё чётче — и всё страннее. Я не могла не спросить:
— Николай Иванович, а могло быть такое… когда-нибудь… что башни были без верха?
Я запнулась: не знала, как объяснить про высокие шатры над самыми большими и красивыми башнями. Потом придумала и закончила:
— Что они были вполовину ниже?
— Когда строили? — предположил Николай Иванович и вдруг, словно спохватившись, воскликнул: — Конечно, было! Дольше века со времени постройки. Шатры появились только в семнадцатом.
— Во время революции?! — изумилась я.
Товарищ Бродов тихо рассмеялся:
— В семнадцатом веке, Тася. Где ж ты слышала об этом? Или картинку видела?
— Я сейчас ви… — брякнула я и поспешно поправилась: — Я просто так спросила.
На этом бы и остановиться, но мысленные образы буквально оккупировали моё сознание, и я принялась описывать их, забывая добавлять вопросительные интонации:
— По той улице, — я махнула рукой за Манеж, в сторону невидимой за ним улицы Калинина, — шло много подвод с товаром. Улица длинная и… и… деревом вымощена. И дальше ещё одна стена, и снова ворота, а за воротами она уже не улица, а просто дорога. Там белая стена…
Я остановилась в ужасе. Что я горожу?! Всего лишь пустая фантазия, зачем я рассказала её вслух? Что теперь подумает обо мне товарищ Бродов? Что я полоумная…
Николай Иванович всем корпусом развернулся ко мне, но не произнёс ни слова. Я заставила себя поднять на него глаза и встретила очень внимательный, испытующий взгляд. Меня как холодной водой окатило: «Всё. Решил, что я сбрендила!» Товарищ Бродов не мог не заметить моего смятения. Вдруг он ободряюще произнёс:
— Продолжай! Очень интересно.
«Хочет узнать, как далеко зашло моё помешательство», — справедливо рассудила я.
— Тая, всё хорошо, — сказал Николай Иванович. — Ты правильно рассказываешь. Так и было. Ну, давай: что ещё ты видишь?
Так и было? Правильно? Эх, была не была!
— Дальше дорога просто. Проезжая. Подводы тоже, телеги. Грязища! Люди прямо между колеями ходят, месят. А по сторонам дороги пусто. Дома стоят — прямо хоромы, терема: крыша острая вверху. Даже есть в три этажа. С резными наличниками. Но они редко стоят. Вокруг дома — двор, склад. Сзади огороды. Позади огородов, ниже, речка. Это всё купеческие дома. Купцы богатые, богато одеты, и жёны тоже. Но их мало. Была дорога просто, а станет улицей. Дорога ведёт далеко, в другие города.
