— Так она, может быть, вообще косолапая, — ляпнула старуха, совсем не подумав.
Бродов скроил укоризненную гримасу и не произнёс ни слова, предоставив Нине Анфилофьевне самостоятельно сообразить, что она лично ежедневно наблюдает девочку в стенах Лаборатории, и никаких нарушений походки до сих пор замечено не было.
— Так что позаботьтесь, пожалуйста, чтоб в ближайшее время. Понимаем? — закончил Николай Иванович как ни в чём не бывало.
— Слушаюсь, — вздохнула Нина Анфилофьевна вполне мирно.
На том и разошлись.
Но уже через десять минут женщина была у Бродова в кабинете.
— Николай Иванович, я спросила Таисию про ботинки. Она сказала: и в старых удобно.
К старой перечнице вернулся её обычный полемический задор!
— Нина Анфилофьевна, девочка всего год как ходит в нормальной обуви, — пояснил Бродов по-прежнему мирно. — Она не привыкла. Она не чувствует разницы, потому что не знает, как должно быть. Ей всё удобно — или всё неудобно, включая тапочки, только она не признается вам в этом… Как и мне, — добавил, чтобы не обидеть старуху. — Так что достаньте ей ботинки размера на два больше: чтоб на тёплые носочки и немного на вырост. Завтра в течение дня надо сделать. Хорошо?
В первой аппаратной я любила заниматься больше, чем во второй. Первая — просторнее, в ней меньше наставлено этих громоздких металлических шкафов с непонятной техникой, в ней даже есть окно, поэтому днём в ней можно работать без электричества, которое всегда кажется мне, не отвыкшей от свечей и керосинок, мертвенным.
В первой аппаратной со мной отрабатывали целый ряд методик, в том числе занимались любимой «угадайкой». Считывать информацию с предметов, изображений, людей по запаху, по голосу, по звуку шагов, по одному лишь присутствию в пространстве, по имени мне было и интересно, и не сложно. Порой я испытывала полную уверенность в ответе, иной раз сильно колебалась, сомневалась в себе.
Привычное уже дело: мне тщательно завязывают глаза плотной чёрной тканью. В комнате что-то происходит: я слышу шаги, постукивание дверей, шорохи, звяканье. Иногда — тишина. Происходить может что угодно: перекладывают листы бумаги, открывают дверцы шкафа, лаборантка надевает или снимает шейный платок, кто-то вышел или вошёл. Или ничего не происходит. Я должна мысленно наблюдать, что творится в комнате. Иногда вижу, иногда чувствую или просто знаю. А иной раз — и ничего не считываю, не получается. Тогда разбираем причины.
Особенно увлекательна «угадайка», если кто-то входит в комнату: надо точно определить кто. Я уже знала в Лаборатории практически всех, и оставалось только назвать имя.
Я настроилась. Кто-то приоткрыл дверь, пошептались, закрыли, по комнате пролетел вихрь непонятного смятения. Я хотела снять повязку, но меня остановили: «Работай-работай!» Дверь снова открылась, послышались уверенные, но вместе с тем мягкие шаги. Комната наполнилась необъяснимым волнением — тревожным и праздничным одновременно. Буквально на секунды, поскольку затем все закрылись. Лаборантов экранировали те, кто умеет это делать. Открытым остался только один человек — новый для меня.
Экспериментатор сказал мне излишне размеренным голосом:
— Опиши гостя!
Вошедший был как на ладони, и я принялась рассказывать:
— Мужчина лет пятидесяти, незнакомый…
Произнеся это вслух, я споткнулась.
— С этим человеком я не знакома лично… Человек среднего роста, носит усы, бороды нет, глаза… не знаю пока. Он — в военной форме… Этот человек — в высоком звании… — Я остановилась и осторожно уточнила: — Можно продолжать?
— Продолжай.
Я должна подробнее рассказать о внешности, о семье надо, о состоянии здоровья. Обычно добровольцу в такой ситуации надевают плотные наушники, чтобы я рассказывала без смущения. Но в данном случае я была уверена: человек слышит каждое моё слово. Не страшно: я нашла бы способ донести информацию в необидной и не пугающей форме. Но то, что я видела, слепило меня и перебивало информационный поток.
— У этого человека очень сильная энергетика…
Энергетика необычно мощная. В ней много света, но её никак не назовёшь чистой. Напротив, мощный поток несёт в себе достаточно энергетической «грязи». Так река в половодье несёт всякий растительный мусор, почвенную взвесь, водоросли, лёд, а иной раз — трупы утонувших животных и задохшейся под зимним льдом рыбы. Об этом я решила умолчать: вряд ли гостю будет приятно слышать про энергетическую грязь!
Поток усиливался и окутывал человека всё более плотно. Тут меня осенило: я вижу в действии защиту включением! Все мои попытки считать незнакомца впитывались его энергетикой, и она на глазах уплотнялась. Все попытки проникновения в ту информацию, которую этот человек назначил закрытой, также поглощались его энергетикой и усиливали её.
— Мне кажется, я знаю этого человека, — сказала я, чтобы не затянулось молчание. — Его все знают. Он… маршал?!
Вспышка нового озарения была подобна молнии. Я открыла уже рот — то ли высказаться членораздельно, то ли ахнуть, но успела его захлопнуть и прикусить язык.
— Больше ничего не получается: очень мощная защита…
Пусть я лучше буду выглядеть дурочкой и неумехой!
Чего испугалась? Ну, ведь никто же в мою голову не залезет и не определит, что именно я сумела увидеть и узнать помимо того, о чем рассказала. А кому приятно думать, что о нём узнали нечто лишнее? Так лучше и не открываться вовсе, не говорить, что определила наверняка имя гостя.
И всё же догадки — это лишь догадки. Может, я просто слишком высокого мнения о себе: вообразила, будто такой человек придёт лично, чтобы поиграть со мной в «угадайку»?
Девчонки не в курсе, что вообще кто-то приходил, и мне не велели с ними обсуждать. Старшие мой наивный вопрос: «А кто это всё-таки был?» — игнорируют.
Как бы мои домыслы проверить? Товарищу Бродову нравится, когда я вскрываю информацию, для меня вовсе не предназначенную. Правда, и самой придётся открыться ему. Что ж, риск не велик: пока руководитель дорожит моими способностями, он не станет делать чего-то мне во вред.
Бродов вошёл в подъезд, и дежурный, привычно вытянувшись перед ним, козырнул.
— Разрешите доложить?
Бродов насторожился: есть что докладывать — значит, что-то произошло! Голос у дежурного звенел, глаза подозрительно блестели. И вообще, весь он был какой-то ошалевший и взвинченный, но перепуганный или радостный — не разберёшь.
Николай Иванович кивнул, и на него обрушился короткий доклад: хрипло от волнения — великое имя Главного Куратора и с точностью до минуты — во сколько пришёл, во сколько отбыл. Отдельное добавление: без сопровождения.
— Ясно. Спасибо.
Бродов постарался сохранить и уверенный голос, и нейтральное выражение лица.
Можно ожидать всякого: и добра, и худа, если высокое начальство приезжает к тебе без предупреждения. Но если уж приезжает в твою вотчину, заранее зная, что тебя на месте не застанет, — это дурной знак. Что же стряслось? Может, Анфилофьевна постаралась?
Дойдя твёрдой походкой до лестницы, Николай Иванович схватился за перила и усомнился, сумеет ли преодолеть ступеньки. К счастью, сверху ему навстречу уже спешил Михаил Маркович:
— Николай Иванович, только что позвонили. Вас срочно к товарищу Сталину, в Кремль!
Бродов сразу успокоился: неопределённость не продлится долго. Сейчас он узнает и в чём дело, и какие выводы. А это главное — знать наверняка. Смешно, конечно: он только из Кремля.
— По-моему, всё прошло удачно, — понизив голос, сказал ближайший сподвижник.
Настроение у Михаила Марковича было определённо приподнятое.
— Проводи меня до машины, расскажешь, — потребовал Николай Иванович.
Что ж, рассказ помощника звучал обнадёживающе.
Пять минут дороги, недолгое ожидание в приёмной. Доброжелательный в целом отзыв. Детальное и конкретное обсуждение отдельных нюансов.
Оказалось, что, с одной стороны, внезапный визит был результатом подлинного интереса к работе Лаборатории. С другой стороны — мало-мальским развлечением человека, который тоже предельно утомлён тяжкой ношей большой беды. Посещение Лаборатории — редкостная возможность капельку развеяться, совместить очень интересное с перспективным и полезным. Заодно удалось слегка поддразнить её руководителя… Трудно, глядя сверху, представить, каких нервов и сердечных болей могут стоить подчинённым безобидные, по сути, шутки. Ну да к лешему нервы!
