Ну и контингент! Каждый норовит залезть тебе в душу и разыскать там ровно то, что интересует его в данный момент. Бродов невольно рассмеялся. Не сердиться же. Они нужны ему… нужны стране… такими. Он нашёл их такими и отчасти создал.
Николай Иванович вновь уселся среди напряжённой тишины за свой импровизированный письменный стол. Саша Ковязин, по-прежнему не поднимая головы, разбирал по винтику какой-то ни в чём не повинный исправный прибор…
Что-то изменилось. Голова прошла! Чёрт!!! Она может делать это! Может, когда не собирается, когда никто не ставит перед ней такую сознательную цель. Она что-то приметила или почувствовала; и уточнять-то не стала. Проклятое внушение, трижды клятые сопряжённые последствия! Извлекаем из печального опыта урок: больше не допускать внесознательных вмешательств в психику операторов — по крайней мере, таких, которые касаются памяти и намерений, то есть напрямую затрагивают личность.
Женька просидела в тамбуре до вечера. Ребята уже маялись не только от сострадания, а и от того, что пойти покурить им стало некуда. Один Геннадий невозмутимо выходил с папиросой в тамбур, но и тот — всего пару раз.
Ночью, когда мы улеглись и погасили свет, Женя прокралась в «комнату», как мышка, забралась под своё одеяло. Она уже и не всхлипывала, и дышала неслышно, и, конечно, не спала. Такое плотное облако боли, горя, отчаяния её окружало. Ясное дело, наша комната в ту ночь не смыкала глаз.
А ещё я ощущала — не знаю, одна ли я: ни разу не спрашивала об этом Лиду — ощущала сквозь деревянную стенку и плотно уставленные ящики с оборудованием и бумагами, сквозь энергетику пяти спящих мужчин, что наш руководитель тоже лежит без сна и напряжённо думает. У него — свои причины. Он не то чтобы переживал, как Женя, из-за испорченных отношений. Он должен принять по поводу Жени решение — окончательное, бесповоротное и отчего-то — страшное.
На этом открытии у меня как выключатель внутри щёлкнул: я заснула и крепко выспалась — единственная из всех. Утром даже неловко сделалось.
Николай Иванович не слышал шагов, но поднял голову от стола с документами, предчувствуя, что сейчас раздастся стук в дверь. Маленький, плотно сжатый кулачок несколько раз быстро и решительно ударил по доске. Сердце сделало кульбит, остановилось и стало плавно, не торопясь, падать. В районе солнечного сплетения оно запуталось среди нервных жгутов, увязло, как в паутине, и там, раскачиваясь, продолжило свою обычную работу.
— Входи.
Евгения — с зарёванным, опухшим, белым в красных пятнах лицом — оставалась собой. Лихорадочно блестящими глазами с огромными чёрными зрачками она повелительно обвела комнату — и все присутствовавшие, будто по команде, поднялись со своих мест и потянулись к выходу.
Бродов наблюдал эту немую сцену и ждал, что за ней последует. Сесть он Евгению не пригласил. Когда за последним из вышедших дверь плотно закрылась, девушка объявила звенящим и срывающимся голосом:
— Николай Иванович, я не прошу прощения: это пустой звук. Я не передам, как раскаиваюсь. Я клянусь вам своей жизнью, что ни единого раза больше не обману вас, ни малейшей мелочи не утаю от вас. Клянусь своей жизнью. Если вы всё равно больше не можете мне верить, тогда скажите сразу. Я сама сброшусь с поезда.
Бродов вздрогнул так, что Евгения могла и заметить.
— Николай Иванович, я не дура и не наивная девочка вроде Таси. Я давно знаю, что из Лаборатории нельзя просто уйти или просто выгнать. Вам не придётся искать исполнителя. Я сама! Потому что… — она сдавленно всхлипнула, — потому что мне либо тут, с вами, либо… — слёзы полились ручьём, — либо ничего не надо.
Игнорируя пафосность Жениной тирады, Николай Иванович нарочито блёклым голосом заметил:
— Ты не дорого ценишь свою жизнь. Чего же стоит твоя клятва?
Он понимал, что своим замечанием словно ударил Евгению наотмашь по лицу. Но, откровенно говоря, он считал, что девчонка заслужила хорошую затрещину. Женя, видимо, была с этим согласна, потому что не обиделась по привычке, а приняла отповедь как должное.
— Николай Иванович, у меня есть… У меня есть ещё только одно… одна вещь, которая мне дороже собственной жизни… Но этим невозможно поклясться, потому что я не могу этого лишиться. Это всегда со мной.
Николай Иванович внезапно ощутил, как его измотало ожидание тягостного объяснения. К сожалению, ожидание это не обмануто: Евгения по-прежнему в плену детских фантазий и недетской гордыни. Разговор складывается действительно тягостный и бесполезный. И Бродов не был настроен щадить девушку. Даже обращаться к ней по имени ему претило. Он пожал плечами и заметил с прежним демонстративным равнодушием:
— Ты только что поклялась мне ничего не утаивать. Полминуты не прошло — и ты разводишь какие-то мутные намёки, ничего не значащие.
— Николай Иванович, если вы прикажете, я отвечу прямо.
Нарвался. Только уж не это! Признание вожаку в неземном обожании. Что ж делать с ней? Что с ней делать?
Он пропустил свой ход. Молчал, смотрел мимо девушки в стенку и ждал, что ещё она предпримет. И она молчала. Он позволил ей считывать его мысли, настроение — что угодно, что сумеет. Может, хоть таким образом получится диалог.
— У меня, кроме Лаборатории, нет другой жизни, — внезапно сказала Женя совсем другим голосом: не торжественным, звенящим, покаянным, а тихим и почти спокойным. — Я очень люблю Лабораторию: ребят, и девчонок, и преподавателей… и вас, и мою работу. Без Лаборатории мне правда незачем жить. Это будет такая тусклая, пустая такая жизнь. Если вы меня не убьёте, я сама, потому что больше незачем… Я поняла, что нельзя остаться в Лаборатории, если не подчиниться её законам. Так неправильно получилось бы, нечестно. А где ещё быть честной, если не тут? Тут мой дом.
Вот теперь Николая Ивановича начало отпускать. Наконец Женя отказалась от искусственной экзальтации. Итак, она всё же способна посмотреть в глаза реальности.
— Ещё можно скажу?
Он молча кивнул.
— Я поставила себя на ваше место. Это очень трудно. Это прямо сломать себя пришлось. Но я всё поняла теперь.
— Что именно?
— Как вам трудно со мной. Я не хочу ещё раз подвести вас. Буду следить за собой.
Вот оно, ключевое! Будет «следить за собой». То есть анализировать свои поступки и намерения. И ещё. Похоже, из стаи возвращаемся в человеческое общество.
— Хорошо, — поспешил Бродов завершить переговоры. — Тогда мир.
Зачем ему выдвигать условия, требования, получать заверения, клятвы? Жизнь всё покажет. К сожалению или к счастью, но наставление, данное Геннадию, правдиво.
Женя опешила. Она перестала двигаться, дышать и думать. Она целые сутки готовилась к длительному, трудному объяснению. Готовилась выслушивать обвинения и морали. И вдруг — так буднично, просто и коротко она получает отпущение грехов. Неужели?! Что пришло ей в голову первым после полной остановки мыслительной деятельности, было очевидно: товарищ Бродов не поверил ей и принял решение о ликвидации, потому и потерял интерес к беседе.
Николай Иванович глубоко вздохнул и сухо уточнил:
— Колёса поезда тебя не ждут… Евгения. Другие способы изгнания из Лаборатории — тоже. Я честен с тобой: я действительно предлагаю мир. Как ты им в дальнейшем распорядишься — дело твоё.
— Я поняла, Николай Иванович. — Глаза девушки вновь заволокло слезами. — Спасибо! Спасибо!!
И она, не спросив разрешения, выбежала вон.
Николай Иванович откинулся на спинку стула.
Решение принято, оно не подлежит пересмотру. Евгения исключена из списка потенциальных операторов поиска. Пока Бродов руководит лабораторией ВОРК, этот список для неё закрыт. На данный момент она остаётся оператором обеспечения: она хорошо входит в контакт, идеально считывает образы, быстро найти ей замену не получится. Между тем второй после Игоря оператор поиска должен быть утверждён в ближайшие дни.
К тому моменту, когда сотрудники вернулись в помещение, Бродов составил текст сообщения и передал шифровальщику. К вечеру была получена ответная шифрограмма.
