"Фантастика 2025-99". Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Катлас Эдуард

К моему глубокому огорчению, черт явного фамильного сходства тётушка не нашла. Однако не выявилось и несоответствий тому немногому, что она знала обо мне. Вздохнув, она обошла эту тему молчанием и подумала о зяте, который подавил не только волю её племянницы, заставив путешествовать с ним по опасным краям, но и фамильные черты, внедрив в мою внешность преимущественно свои собственные.

Мой провожатый, перекинувшись с женщиной парой фраз, уехал. Я поняла так, что он не знает, когда и кто в следующий раз заедет за мной, но ей предварительно позвонят по телефону.

В доме было уютно: тепло, чисто, вкусно и по-простому – без чопорности и церемоний. Тёткин сын, проживавший с ней, и почти взрослая внучка, частенько забегавшая, отнеслись ко мне без лишнего родственного трепета, но с тем же радушием и доброжелательным любопытством.

О моём прошлом, вопреки всем ожиданиям, никто не заговаривал. Видимо, «родственники» решили, что тема былых лишений может ранить мою настрадавшуюся душу. Или им подсказал кто, как надо со мной обращаться. Потому что они старательно занимали моё время и внимание освоением местного быта и нравов. Что прилично, а что не очень, как одеться в люди и дома, как делать покупки в разных магазинах и лавках, как готовить на газовой плите и как звонить по телефону. Многое и впрямь оказалось внове: например, на родине я ни разу в жизни не была в кафе или ресторане, тем более не считала это делом обыденным.

Самой тётке наиболее интересны были темы еды, доступности продуктов и товаров и, само собой, цен на всё это. Она с упоением посвящала меня во все тонкости выбора товара исходя из его качества и цены.

Женщина неустанно жаловалась на различные лишения, которые постигли немцев ещё до начала войны, поскольку страна жила по принципу «пушки вместо масла». С началом войны ситуация усугублялась, совсем тяжко стало в сороковом, когда по продуктовым талонам давали унылые наборы консервов, а хороших продуктов не достать было даже и за большие деньги, натурального кофе не попить. Теперь же ситуация почти выправилась, так как в Германию, наконец, пошли, как и было ранее обещано Гитлером, продукты с завоёванных территорий. Женщина была удовлетворена этим обстоятельством. Как теперь живут люди на оккупированных территориях и какая справедливость в том, чтобы они отдавали немцам своё кровное, – она не задумывалась. Она часто и с удовольствием заговаривала об этих продуктах с завоёванных территорий: что они не так хороши, как отечественные, но и то ладно, что они всё же появились. В продаже снова есть колбаса разных сортов; мясник сказал ей: с Украины везут скот.

Так мне больно было всё это слушать – как ножом по сердцу! Поначалу колбасы этой пресловутой из украинского скота и в рот брать не хотелось, но потом я со злостью подумала, что единственная в тёткином доме имею право есть продукты, выращенные на советской земле…

Во всём поведении этих людей со мной было что-то излишне правильное, продуманное – что-то, похожее на выполнение чужой инструкции. Считывая их мысли, я почти уверилась: их действительно проинструктировали, что надо делать, чтобы как можно скорее адаптировать меня к цивилизованной жизни. Хотя эти люди и опирались на чужие подсказки, относились они ко мне с искренней родственной симпатией.

За несколько дней стало ясно, что тётка не предпринимает попыток выявить какие-либо особые приметы вроде шрамов или родимых пятен на моём теле. Я спокойно раздевалась, мылась, причёсывала волосы в одиночестве, без изучающих глаз. И в мыслях женщины никакие особые приметы не мелькали. Зато мелькали деньги. Ей выделили средства, чтобы моё присутствие в доме не стеснило семью в финансовом отношении. Она радовалась такому обороту дела, но её доброе отношение к племяннице обусловливалось всё же не деньгами, а родственными чувствами. В этой семье придавали большое значение родственным узам. Семейство надеялось, что я скоро вольюсь в его ряды – не формально, а всем сердцем и всей душой.

Всё, что они обсуждали со мной и при мне, касалось быта, за исключением кино и радиопередач. О политике – ни слова. Хозяева не были заражены идеями нацизма, но так же они не подхватили бы ни одну из идеологий, какая только стала бы им известна. Крикливые военные сводки в выпусках радионовостей тётка слу шала через силу: война пугала её, а ей так не хотелось думать о плохом! В результате она жила, думала и чувствовала так, будто войны нет вовсе. Кроме того, все домочадцы боялись при мне высказывать любое своё мнение по военным и политическим вопросам, если оно и возникало. Исключение составляла только пресловутая продуктовая тема, но её в тихом тёткином доме никто не принимал ни за военную, ни за политическую. В остальном же… Не то чтобы они не доверяли бедной девочке-сиротке с удивительной и печальной судьбой. Но за моей спиной слишком откровенно маячили люди в эсэсовской форме.

Волей-неволей, пока переезд в Берлин не представлялся возможным, а с Родиной не было даже самой тонкой связи, я неприметно врастала в уютное, добросердечное семейство. Сладкое забытьё караулило на пороге симпатичного дома, окружённого простеньким палисадником со свободно разросшимися деревьями и кустами. А мне так тесно срастаться с большим тёткиным домом было не с руки. По условиям игры, я должна жить в Берлине, ходить по его улицам, иметь свободу перемещений, свободу проводить по собственному усмотрению выходные и вечера.

Неужели в «Аненербе» забыли о моём существовании? Интуитивно я чувствовала, что это не так, и вскоре события сдвинулись с мёртвой точки. У ворот тёткиного дома остановился автомобиль. Вежливый унтерштурм-фюрер пригласил меня ехать с ним в Берлин. Краткое затишье кончилось.

Я ожидала, что меня будут проверять и испытывать, готовилась проходить тесты на характер, на интеллект, исследования моих нейроэнергетических способностей. Ещё я ждала подробных и въедливых биографических расспросов.

Ничего! Совсем ничего.

Безо всякого карантина меня сразу отвезли туда, где я должна была работать, познакомили с начальством и некоторыми сотрудниками засекреченного отделения оккультных исследований института «Аненербе». Объяснили задачи – и давай включайся! Только куратора приставили, но не для надзора, а для помощи в работе и общественно-политической подготовке.

В первый же день меня пригласили участвовать в групповом спиритическом сеансе: немцы не любят терять время…

В московской Лаборатории – а в ней, как в капле воды, отражались все тенденции развития советской нейроэнергетики – спиритизм как направление отсутствовал. Меня, хоть и нашли благодаря спиритизму, в Школе научили совсем другим методам работы. Предполагалось, что и у немцев меня быстренько переключат на занятия ясновидением и телепатией, гораздо более полезные для страны, ведущей огромную войну. Не учли, как фашисты привержены схоластическому мистицизму…

На каждом сеансе назначали медиума – человека, который будет передавать ответы духа, и ведущего, который координирует взаимодействие всех участников. Остальные спириты обеспечивали удержание связи круга с духом. С непривычки немецкий групповой спиритический сеанс навевает жуть. Свет, как положено, гаснет, все берутся за руки, повторяют вслух имя вызываемого. Все преисполнены серьёзности. Внезапно медиум начинает вещать чужим, неузнаваемым голосом, а ведущий задаёт ему вопросы.

У Аглаи Марковны делалось несколько по-другому. Мы коллективно приглашали духа в круг, и тот приходил именно в круг, а не через кого-то одного. Я и когда одна разговариваю с мёртвыми, те скорее подходят со стороны, нежели проходят сквозь меня. Дело вкуса, конечно, но лично мне одержимость ни к чему.

На групповые сеансы к Аглае Марковне ходили в основном женщины. Сосредоточенность во время сеанса прекрасно сочеталась с лёгким, праздничным настроем. Так я и относилась к вызыванию духов: как к занятию развлекательному и, по преимуществу, женскому…

Спиритическую группу оккультного отделения «Аненербе» составляли большей частью мужчины – как на подбор, мрачные и в большинстве худощавые. Приходили и две-три немолодые женщины, которые соревновались с мужчинами и в мрачности, и в костлявости. Одевались все в отделении в строгие гражданские костюмы, обращались друг к другу по фамилиям и именам, так что я долго не могла понять, служат ли сотрудники отделения в СС или же являются штатскими. Единственное, что я знала с самого начала: женщины в СС не служат. Не имеют права. Есть категория служащих женщин, которые называются «свита СС», но это – не для научных подразделений.