Подвиги Арехина. Пенталогия (СИ) - Щепетнёв Василий

– Ты меня дорогами не путай, что мне твои дороги. Дело говори.

– А что говорить, вернулся я, стало быть, на конюшню, распряг лошадь, почистил, овса дал Халифе – лошадь Халифой кличут, ну, и спать пошел. Признаваться кому побоялся. Утром к товарищу Ухтомскому за указаниями, что делать‑то. А товарищ Ухтомский в ответ – как что? Что и вчера! Московских возить!

Я говорю, опять в Мазюкинов переулок, а он по уху, мол, керосин пьешь, последний ум спалил? Какой Мазюкинов переулок, что врешь? Вижу, делать нечего, запряг Халифу и к вам.

– Молодец, – сказал Арехин.

– Так стреляйте или бейте, что ль.

– Это уж мне решать, что и как, – сказал, и руку от кобуры отвел. Врал извозчик, или правду говорил – неважно. Главное – не дать ответной реакции. Пусть побудут в неведении те, кто стоят за извозчиком. И сам извозчик тоже. Маленьких людей не бывает, а угроза часто сильнее исполнения. – Значит, Халифа вычищена, накормлена и хорошо отдохнула?

– Да.

– Тогда иди, жди. Мы сейчас.

Извозчик вышел из комнаты, сопровождаемый хранителем. Ничего, Павел Петрович, потерпи. Скоро мы уедем, будешь дальше писать потаенную историю Урала.

– Вы доверяете этому прохвосту? – возмущенно спросил Капелица.

– Нет, не доверяю.

– Так что же вы его…

– Не пристрелил, что ли?

– В Чека!

– В Чека мы всегда успеем. Только мы сюда не затем прибыли – извозчиков в Чека сдавать. Мы должны с дирижаблем разобраться. Демонстрация полета назначена на полдень. Вы хотите ее пропустить, идти на завод пешком или все‑таки поехать? Другого извозчика нам не дадут. А если обращаться в Чека, то на завод мы не попадем точно.

Капелица возражать не стал. Дело есть дело, и чем оно кончится, неясно.

Время у них было, и потому Арехин велел извозчику заехать к Ипатьевскому дому. Только прямой дорогой, никуда не сворачивая. Пока гроза не собралась.

А гроза затевалась всерьез. Апрель даже, не май, но и вчера парило, и сегодня с утра душно.

Извозчик дело знал, в доме с кем‑то пошептался, и Арехина с Капелицей проводили и по комнатам, и в подвал завели. Правда, доски, которыми подвал когда‑то был обшит, и которые нашпиговали пулями, давно убрали. То ли белые, то ли красные, то ли ради пуль, то ли на дрова. Зато в зале на обоях им показали тайные знаки, при виде которых Капелица сделал стойку, вытащил из кармана английского костюма английский блокнот и английский карандаш, и начал быстро писать.

Позже, уже в пролетке, Арехин спросил:

– Что‑то интересное?

– Как вам сказать… Обнаружить в комнате, где жил император, уравнения Фоккера‑Планка достаточно неожиданно.

– Уравнения Фоккера‑Планка?

– Точнее, расчёт плотности вероятности в стохастических дифференциальных уравнениях.

– Это физика?

– Новая физика, да.

– Я и со старой‑то не очень… Что, собственно, дает это уравнение? На практике? Здесь?

– Не знаю. Разве что гимнастика ума, чтобы рассеяться? Но почему на обоях? И, насколько мне известно, физикой никто из императорской семьи не интересовался. Хотя, конечно, я могу и ошибаться…

До завода они добрались к сроку.

Ворот не было вовсе, и красноармейцы деловито прокладывали узкоколейку‑времянку.

– Понятно. Решили дирижабль железной дорогой вывозить. Что ж, у командующего фронтом и возможности фронтовые, – прокомментировал Капелица.

Вдали загромыхало. Гроза приближается, или это эхо будущей войны?

Из пролетки пришлось выйти – рельсы и шпалы перекрывали дорогу. Случайно, нет?

Знакомым путем они дошли до чугунного огурца. Полдюжины красноармейцев стояли невдалеке редкой цепью. Для охраны или для красоты?

Охранять они могли два кресла, стоявшие в пятнадцати шагах от огурца. У кресел нес пост Тишка, гордый, невозмутимый, держа перед собой большой черный зонт.

Главные действующие лица ждать себя не заставили.

– А вот и товарищи из Коминтерна! – комфронта вышел из мастерской, а рядом, отстав на полшага, шли Розенвальд и Рагозинцев. – Испытание можно начинать. Вы готовы? – не спросил, а, скорее, приказал комфронта Рагозинцеву.

– Мы готовы, – ответил инженер.

Громыхнуло сильнее, порыв ветра поднял с земли мусор и понес его прочь. Хорошо, не в лицо.

– Молнию дирижабль не притянет?

– Все, что можно было притянуть, уже притянули.

– Тогда давай… показывай, – комфронта остановился у кресла, но не сел.

Инженер подошел к откинутому люку.

– Тарас, у тебя готово?

– Готово, дядя Андрей, – донеслось изнутри.

Инженер обернулся, махнул рукой, то ли приветствуя кого‑то, то ли, напротив, прощаясь. По приставной деревянной лесенке в три ступеньки поднялся, пролез в люк и изнутри потянул за тросик, закрывая крышку.

– Делайте ставки, товарищи! На аршин поднимется, на сажень или на вершок! – комфронта был бодр и весел.

Никто веселья не поддержал. Вид чугунного дирижабля угнетал. Кем нужно быть, чтобы поверить, будто эта чушка может летать?

А кто поверил? Дали команду разобраться, вот и разбираются.

Хлынул ливень. Тишка раскрыл над командующим зонт, но что зонт?

– Перейдем в мастерскую, – комфронта подал личный пример. Правильно, если оставаться в дураках, то лучше в сухих дураках.

Но на полпути крики красноармейцев заставили остановиться, оглянуться.

Чугунный дирижабль висел в воздухе, поднявшись на три сажени от земли!

– Это просто Гоголь какой‑то, – сказал Арехин, но никто его не слышал: и гром гремит, и ливень шумит, а главное – сердце стучит.

– Ура, товарищи! Ура! – закричал комфронта, и красноармейцы поддержали:

– Ура!!!

Капелица, Розенвальд и Арехин не кричали. Просто смотрели, как висит над землею многотонный чугунный дирижабль – теперь уж точно дирижабль, раз летает. Хотя никак не должен был. По всем правилам науки. Старой науки?

– Знаете, товарищ Арехин, в этом дирижабле ведь и вашего меда капля есть. Даже две, – сказал, наконец, Розенвальд.

– Какие капли? – Арехин был готов ко всему. К тому, например, что он во сне сконструировал дирижабль. Или вывел таинственную формулу полета, как бишь ее – Фоккера‑Планка.

– Рубины, что вы недавно отыскали. «Слезы Амона». Без них дирижабль бы не полетел.

– Рубины я помню. Но как рубины помогают… этому – он показал на зависший над землею дирижабль.

– Я не специалист. Какой‑то физический эффект, необходимый для управления полем тяготения.

Ливень стоял стеной, все давно промокли, но уходить никто не торопился.

– А вы сомневались! – сказал неизвестно кому комфронта и рассмеялся. – Вот оно, ваше сомнение! Летает, и еще как летает!

Словно услышав комфронта – или действительно услышав? – дирижабль стал быстро подниматься. На пять саженей, на десять, на двадцать пять. Поднимался не отвесно а под углом градусов в сорок, сорок пять к горизонту, и через пару минут чугунный дирижабль затерялся в облаках.

– Искать! Всем на поиски, – распоряжался комфронта, посылая в сторону улетевшего дирижабля своих людей.

– Идемте, попытаемся обсохнуть, – тронул Капелицу Арехин. – Наше задание окончено.

10

Назад они ехали эшелоном обыкновенным, не особым. Стояли у каждого разъезда, стояли в поле, стояли на станциях. И вагон был не голубым, даже не желтым, а зеленым. Никаких отдельных купе, ехали кучно, тесно и шумно.

Ничего.

Думалось ничуть не хуже, нежели в штабном вагоне специального экстренного эшелона.

С Капелицей они говорили о вещах посторонних. О премьере нового спектакля с Матильдой Палиньской в главной роли, о борьбе с насекомыми, да мало ли о чем можно говорить в дороге.

Лишь однажды, гуляя вдоль состава на очередной стоянке, речь зашла о дирижабле.

– Вы думаете, его найдут? – спросил Капелица.

– Я думаю, что он и не терялся, – ответил Арехин.

– Но ведь дирижабль улетел.

– Именно. Он и должен был улететь.

– Куда?