Подвиги Арехина. Пенталогия (СИ) - Щепетнёв Василий

– Туда, где его ждут. Его – и тонны золота на его борту. Или – в его борту? Ждут в шамбальских горах, в подземной стране Хозяйки, да мало ли мест в мире. Вот страна Германия тоже интересная…

– Но комфронта, получается, обманули?

– Его обманешь… Михаил Николаевич действует совершенно по системе Станиславского. Он настолько разозлен и расстроен утерей дирижабля, что не поверить просто невозможно. А каковы его истинные цели, мы узнаем позже. Если будем живы.

– Но вы будете докладывать о комфронта, о золотом запасе?

– Может быть, еще и о чудесном спасении царской семьи? Кстати, племянник Рагозинцева вам никого не напоминает? Великую княжну Анастасию Николаевну, например?

– Вы это серьезно?

– Вот и про золотой запас у меня есть лишь догадки – ваши догадки, Петр Леонидович. А догадками начальство не кормят. Напишу, что знаю наверное: по распоряжению комфронта Тухачевского Михаила Николаевича был произведен испытательный полет дирижабля, во время которого летательный аппарат был утерян. Точка. Ну, а что вы напишете…

– То и напишу: необходимо развивать существующие и создавать новые научные учреждения для изучения фундаментальных законов природы. Займусь сверхсильными магнитными полями, а там посмотрим. Но если подумать, поездка наша показала, что мы знаем, что ничего не знаем, Александр Александрович. Прав Сократ. Вопросов мы получили много больше, чем ответов.

– Не то, чтобы совсем ничего не знаем. Все‑таки дирижабль полетел. Это – знание. Да и вопросы – это тоже разновидность знания, не физику мне говорить. Значит, нам есть чем заняться в ближайшие годы.

Паровозный гудок прервал разговор.

– По вагонам!!!

– С этого и начнем. Вернемся в вагон и – поедем дальше.

1

– Доброе утро, товарищ гроссмейстер! – Алевтина, нарзанная нимфа, с улыбкой протянула кружку Арехину. – Сегодня будет замечательная погода!

– Благодарю, а за погоду особо, – ответил Арехин.

Весёлое настроение Алевтины объяснялось и прохладой в павильоне, и малочисленностью исцеляющихся в этот ранний час, и тем, что Арехин был человеком особым, человеком, которого сам товарищ Варнавский провёл по важнейшим местам Кисловодска, всюду рекомендуя как знаменитого гроссмейстера и его личного гостя. Не мешали, верно, и серебряные полтинники, которые Арехин каждый раз вручал подавальщице воды с видом простым и естественным, будто и не было фанерки на стене галереи: «Не оскорбляйте тружеников источника деньгами!»

Кивнув Алевтине на прощание, Арехин вышёл из галереи и дошёл до фонтана, где сел на скамейку. Струя сегодня била на два роста, лягушки тоже старались. Нужно постараться и ему. Он выпил первые три глотка воды. Кружка у Арехина была внушительная, литровая, «папа‑слон», с крышкой и питьевым хоботом. Воду эту следовало пить в течение прогулки, и прогулки немаленькой.

Он и пил. Неспешно, с чувством. Хорошо, что нарзан, от литра кизлярки натощак недолго впасть в беспамятство. Чего утром не хотелось, да и нужды в том не было.

Он взял газету, оставленную курортником ещё более ранним, чем он. Или, напротив, поздним: газета – «Вечерний Кисловодск», оказалась вчерашней.

Пробежал глазами. Новостей, как таковых, было немного: санаторий имени Троцкого обзавелся рентгеновским аппаратом, и теперь здоровье передового отряда рабочего класса будет восстанавливаться быстрее прежнего; завод минеральных вод начал поставлять знаменитый нарзан в Эстонию и Германию; пионерская дружина имени Анджиевского высадит в парке города Ессентуки триста саженцев деревьев ценных пород. Из курьёзов природы отмечали появление огненных ящериц в Долине Нарзанов, и тут же сотрудник метеостанции давал разъяснение, что‑де ящерицы самые обыкновенные, хотя и реликтовые, а очаги возгорания возникают из‑за непотушенных папирос.

– Вы позволите? – обратился к нему курортник. Курортника распознать легко: кружка или стакан с нарзаном, кепи, жёлтый шарф, на плече кожаная сумочка для нужных вещей, толстовка, клетчатые брюки‑гольф, полосатые гетры и спортивные туфли. Это у курортников первого класса, курортной элиты. Второму классу брюки‑гольф и туфли заменяли полотняные штаны и тапочки, наплечная сумка тоже была полотняной. Третий класс, наиболее многочисленный, вообще одевался раскованно, кто во что горазд, но всех объединяли жёлтые шарфы местного производства и наивная уверенность, что окружающие им рады и готовы слушать историю жизни, болезни или, напротив, несокрушимого здоровья.

Арехин огляделся. И справа, и слева, и напротив скамьи были свободны.

Дежа вю. Вот так однажды в Карлсбаде подсел к нему Аверченко, и курортная жизнь кончилась, а началась совсем другая. Не хотелось бы повторения.

Курортник верно оценил ситуацию, но сразу не отступил:

– Нет, если я вас стесняю, только скажите, и я уйду. Причина моей бесцеремонности в том, что мне врач предписывает разговаривать с незнакомцами. Что‑то в роде духовной терапии. Или душевной. Вот я и стараюсь.

– У вас мало знакомств?

Приняв вопрос Арехина за разрешение, курортник присел на скамейку, но не слишком близко.

– Знакомств у меня достаточно, но нужно постоянно расширять круг общения. Изменяя окружение, изменяешь и себя.

– А вам нужно измениться?

– Что есть, то есть. Нужно. Позвольте представиться, Михаил Афанасьевич, журналист, – он даже приосанился при этом.

– Александр Александрович, доктор правоведения, – ответил Арехин, тоже опуская фамилию.

С минуту они сидели молча, искоса рассматривая друг друга. Оба курортники, оба в возрасте Иисуса или около того, и одеты почти одинаково, только у Михаила Афанасьевича был жёлтый шарф, а у Александра Александровича не было. Зато и одежда, и обувь у Арехина были добротными, не хуже довоенных, пусть и новые, а у Михаила Афанасьевича всё отдавало кустарщиной, артелью «Живая нитка». Михаил

Афанасьевич видел разницу, смущался и переживал. Потом, поборов неловкость, сказал почти дерзко:

– Вам по одёжке впору в Ницце отдыхать, или в каком‑нибудь Баден‑Бадене.

– Отдаю должное вашей проницательности. Действительно, весь май я провёл в Бадене.

– Неужели не понравилось?

– Понравилось.

– А зачем же тогда приехали в Кисловодск?

– Отдохнуть, – коротко ответил Арехин.

– А в Баден‑Бадене?

– В Бадене я работал.

– Вы служите? Где? – бесцеремонно продолжал вопрошать курортник. – Я – в газете «Гудок».

– Существует такая газета? – притворно удивился Арехин: «Гудок» он читал по дороге из Москвы.

– Простите, а вы вообще гражданин нашей страны? – вопросом на вопрос ответил Михаил Афанасьевич.

– Это дело сложное. Знаете, бывает, что вчера гражданин, а сегодня не гражданин. А бывает и наоборот, да ещё как бывает. Впрочем, в Кисловодск я приехал по приглашению председателя высшего совета народного хозяйства Феликса Дзержинского.

– Дзержинского? Вы знакомы с Дзержинским?

– Чувствуется журналистская хватка, – сказал Арехин. – Да, знаком. Но это неподходящая тема для «Гудка», – и он коротко рассмеялся. – Какое отличное название – «Гудок»!

– Мне почему‑то кажется, что вам не нравится, – не без досады сказал Михаил Афанасьевич.

– Напротив, для газеты отличное название. Вот только для мемуаров…

– Что для мемуаров?

– Сравните названия: «Жизнь, посвященная правде», и «жизнь, посвященная гудку».

– Ну, мне до мемуаров далеко, – однако было видно, что курортник задет. – А как вы назовете свои мемуары?

– «Ноттингем, тридцать шестой год», – не раздумывая, ответил Арехин.

Курортник даже поперхнулся водой.

– Что же случится в Ноттингеме тридцать шестого года? – спросил он, перестав кашлять.

– А вот прочитаете, и узнаете.

– Вдруг не доживу.

– До тридцать шестого года? – Арехин оценивающе оглядел собеседника. – Доживёте, доживёте. Но напишу что‑нибудь и раньше. Я решил писать мемуары каждые пять лет – на всякий случай.