Подвиги Арехина. Пенталогия (СИ) - Щепетнёв Василий

– Умно, – согласился Михаил Афанасьевич. – Человек не знает своей судьбы. Думаешь жить вечно, или, по крайней мере, до последних зубов, а случай, рок или парни из подворотни распорядятся по‑своему.

– Что, в Москве по‑прежнему пошаливают?

– Гораздо, гораздо меньше, нежели в царское время, а скоро преступность искоренят полностью, – сказал курортник, но сказал голосом тусклым, заезженным.

– Рад за москвичей, но теперь мне пора на променад – Арехин щелкнул крышкой часов, поднялся со скамьи и пошёл прочь от словоохотливого курортника.

Серпантин дорожки поднимал его вверх, и Арехин видел, как к новознакомцу со стороны Пятачка подошли двое парней помоложе, но тоже вида вполне приличного, и троица вполголоса занялась обсуждениями планов на день. Михаил Афанасьевич желал идти на Малое Седло, а потом уже шашлыки и вино, молодежь, напротив, хотела сначала шашлыков и вина, а потом уже прогулку, а после прогулки, так и быть, шашлыков и вина.

Но дорожка уводила всё дальше, и вскоре троица осталась и позади, и внизу.

Через сорок пять минут, точно по плану, Арехин поднялся к Храму Воздуха – так торжественно назвали павильончик, и правильно назвали, место голое, ничего, кроме воздуха, вокруг не было. Но уж воздух был всем воздухам воздух.

В павильончике сидел человек в белом халате, верно, тоже фельдшер военного времени, предлагая всем желающим за малую мзду измерить рост, вес, артериальное давление и посчитать пульс «точно, с гарантией, по научной методе». Кроме того всякий мог осмотреть окрестности в цейсовский бинокль или даже в телескопчик, стоявший на массивной треноге. Эльбрус в ясную погоду представал во всей красе.

– Сегодня вы весите шестьдесят девять килограммов четыреста граммов при росте метр семьдесят три, давление сто двадцать миллиметров ртутного столба верхнее, семьдесят пять миллиметров ртутного столба нижнее, пульс шестьдесят, – и человек в белом халате аккуратным почерком записал всё на зелёный бланк с шапкой «Храм Воздуха».

Оптом всё удовольствие стоило двугривенный, но Арехин, поощряя развитие медицины и принимая во внимание, что одна нога фельдшера была деревянной, отдал очередной полтинник.

– Если у вас болят глаза, могу предложить отличнейшие капли, – сказал фельдшер, на что Арехин ответил, что глаза у него не болят, а тёмные очки он носит по давней привычке, да и солнце здесь горное, слепит.

– Да, солнце у нас отличное, – согласился фельдшер, и пожелал Арехину счастливо продолжить променад.

Он и продолжил, благо вода была выпита и кружка уложена в сумку.

Трость Арехин оставил в апартаментах, считая, что раз он в России, вернее, в Советском Союзе, то можно обойтись и без трости. Довольно пары браунингов, которые он носил скрытно, но с бессрочного, полученного много лет назад, разрешения советской власти.

Дорожка шла по голому месту, что для человека, выпившего литр воды, было не очень удобно, но малолюдье спасало – отчасти и по этой причине Арехин предпочитал ранние прогулки.

Ещё через час он дошёл до Малого Седла, высшей точки его маршрута. Отсюда и Кисловодск виден отлично, и ближние окрестности, и окрестности дальние. Эльбрус розовел в семидесяти верстах. Если он видит гору, то и гора видит его. Видеть видит, но замечает ли? Или человек для горы инфузория?

Даже если и так, ничего унизительного в том нет. И если существуют люди, посвятившие себя изучению инфузорий, амёб и прочих простейших, почему бы и какой‑нибудь горе не уделить минутку‑другую своего горного века на изучение людей?

Мысли легкие, воздушные, с примесью натурфилософии. Такие мысли и должны быть у курортника до обеда.

Он побродил по окрестностям, запасаясь тишиной и безлюдьем на весь день, и когда на ближних подступах появились другие курортники, решил, что на сегодня довольно. Вода усвоена, организм насыщен чистым воздухом, зрение орлиное, слух совиный, упорство ослиное, пора и честь знать.

Забраться на высоту непросто, но куда сложнее спускаться вниз, порой и буквально. И хотя высота Малого Седла была курортной, но и курортные высоты отпускают неохотно.

На обратном пути у Храма Воздуха он повстречал утреннюю троицу, Михаила Афанасьевича сотоварищи. Те сидели в сторонке прямо на травке, рядом с тропинкой, подставляя солнцу лица, руки и прочие места.

Михаил Афанасьевич помахал рукой:

– А мы тут с приятелями солнышком балуемся. «Гудок» на плэнере.

Приятели тоже помахали руками.

– Илья – представился один.

– Женя, – второй тоже не отличался говорливостью.

Арехин приподнял кепи, но и только. Ему доктор не прописывал общаться на отдыхе с незнакомыми людьми.

– А давайте к нам, товарищ! – предложил Женя. – Расскажете что‑нибудь про жизнь за границей, а мы послушаем.

Бесцеремонность молодой поросли, как именовали подобного рода людей в том же «Гудке», его развеселила.

– Ну уж нет, лучше я послушаю о жизни в России. Но в другой раз: сейчас меня ждут внизу.

– Важные дела? – спросил Михаил Афанасьевич.

– Шашлык, – ответил Арехин.

– Шашлык – это да, шашлык вещь стоящая. За хороший шашлык можно многим пожертвовать. Даже нашей компанией, – сказал Илья. – Мы бы тоже по шашлычку хотели, да денег нет. Не могли бы вы в порядке бескорыстной помощи европейского пролетариата умственного труда пролетариату российскому выделить советской журналистике посильную сумму? Можно в рублях.

– А ключ вам не дать?

– Ключ? – переспросил Илья.

– От квартиры, где деньги лежат, – любезно уточнил Арехин.

Он был не прочь поболтать, пошутить, влияние солнца, воздуха и воды привело его в весёлое расположение духа, почти как в раннем детстве, но всё хорошее имеет свойство кончаться, и кончаться неожиданно.

– Эк как чешут, – сказал Женя.

Действительно, по тропинке рысью поднимался конный милиционер, вторая лошадь в поводу. – Признайся, Илья, ты расплатился за вино фальшивыми бумажками?

Но шутка Жени поддержки не встретила – уж больно тревожный вид был у милиционера. Синяя форма местами потемнела от пота.

– Товарищ Арехин? – обратился милиционер, соскочив с коня и обратился точно, выделив Арехина среди остальных.

– Да, я Арехин.

– Вас просят срочно явиться к товарищу Дзержинскому.

– Кто просит?

– Я так понял, что товарищ Дзержинский и просит.

– Тогда явимся.

– Просят срочно, – деликатно напомнил милиционер. – Вот и лошадка для вас.

– Лошадка – это замечательно, только я уже лет десять не был в седле.

– Она смирная, лошадка. Спокойная.

– Тогда и я спокоен.

Арехин представил себя двадцатилетним, и – получилось, он уже в седле. Дивное чувство! Словно полёт в детском сне. Он – великан, пешие – карлики, а лошадь – добрый дух, выполняющий твои желания.

Троица из одного гудка смотрела на всадников с интересом и даже восхищением. Сам Дзержинский послал! И за кем, за курортником, то ли нэпманом, то ли иностранцем, с которым они познакомились пару часов назад. Сенсация! Хотя советские газеты до сенсаций не падки, но служащие этих газет, по привычке именуемые журналистами, сенсации любят. О них можно судачить в своем кругу, таинственно намекать в кругах иных, главное же – они придают вес в собственных глазах: и мы не лыком шиты, доведись в «Таймс» попасть, и в «Таймсе» бы не сплоховали, и в прочих «Фигаро».

Но не доведётся.

Вряд ли.

2

Под гору лошади, за исключением сорвиголов, спешить не любят, как, впрочем, и в гору. Лошадка оказалась смирной без обмана, и потому выигрыш при спуске к нарзанной галерее оказался более моральным, нежели временным: Арехин ловил на себе завистливые взгляды курортников и восхищенные – курортниц.

– Куда дальше? – спросил он милиционера, когда они оказались на Пятачке.

– На вторую секретную дачу, – ответил милиционер.

Вторая секретная дача оказалась не такой уж секретной: рядом с воротами табличка сообщала каждому, что здесь находится второй корпус санатория ВСНХ. Ворота, правда, были железными, забор – высоким, а уже внутри, скрытый от глаз прохожих, находился милицейский пост – небольшая будочка с милиционером внутри. Опять дежа вю.