Подвиги Арехина. Пенталогия (СИ) - Щепетнёв Василий

– Пройдёмте, здесь недалеко – сказал он старому доктору.

– Знаю. В карантинный флигель. Кисловодск не столь уж большой город, особенно для старожила, и мелкие секреты порой сами приходят к вам домой.

В крохотном вестибюле их ждала нянечка – женщина лет пятидесяти, которая вязала из козьей шерсти кофту горского фасона. Вот и сестринский пост, но где санитары? Похоже, главный врач не воспринимает всерьез ни Арехина, ни само событие. Но сейчас это было полезно для дела: нянечка беспрепятственно пропустила его и Гёсснера к больному. Аслюкаев с Барановичем остались снаружи.

– Наконец‑то, доктор – обрадовался Лачанов Гёсснеру. – Меня тут больным считают, чуть ли не заразным, а всё потому, что я забыл события вчерашнего дня, да и то лишь послеобеденную пору.

– Ничего, мы это поправим, – сказал старый доктор. – Дайте‑ка мне вас осмотреть.

И он дотошно осматривал больного, слушал сердце, легкие и даже живот, измерял температуру, считал пульс, колол иголками, выстукивал молоточком, проверил давление, заглядывал в уши, светил в глаза, заставлял приседать, прыгать, после чего опять проверил давление и вновь слушал сердце, лёгкие и живот.

– Ну, что, доктор? Все в порядке?

– Замечательный организм, – порадовал его доктор, уложив инструменты в саквояж.

– Значит, мне можно домой?

– Это уж на усмотрение главного врача, – сухо ответил Гёсснер. – Я своё дело сделал.

– Но…

– Полагаю, ночь вы проведете здесь, – сказал Арехин, – а завтра утром, я вам обещаю, покинете больницу – если утренний осмотр не выявит изменений вашего состояния.

– С чего бы ему меняться, – но затем, смирившись, Лачанов добавил: – конечно, я рад, что о моем здоровье заботятся, просто непривычно мне в больницах лежать.

– Да, скучновато, – Арехин вытащил из внутреннего кармана сложенную газету. – Вчерашняя, но всё же развлечётесь.

– Благодарю, попробую, – Лачанов взял газету и держал её в сложенном виде.

– До свидания, – попрощался Арехин, и, взяв под локоток Гёсснера, они вышли из флигеля.

Пройдя немного, Арехин остановился у скамьи в тени акации.

– Каково же ваше заключение, Генрих Адольфович?

– Заключение простое – этот индивид является образцом здоровья.

– И как это соотносится с вашим заявлением о том, что гражданин Лачанов давеча скончался?

– Никак. Вчерашнее – само по себе, сегодняшнее само по себе.

– Вы не видите в этом противоречия?

– Нисколько.

– Объясните, пожалуйста.

– Я думал, это очевидно. Вчера умер гражданин Лачанов.

Сегодня я обследовал индивидуума, пусть и похожего на гражданина Лачанова, но таковым не являющимся.

– Вы уверены?

– Это не вопрос веры. Да, сегодняшний индивидуум выглядит, как Лачанов, говорит, как Лачанов, и узнаёт меня, как Лачанов. Но я‑то его не узнаю. Лачанов был здоров по меркам пятидесятилетнего человека. В сердце шумочки, в лёгких посвистывание, в суставах поскрипывание. Ничего особенного, с таким здоровьем жить и жить, хоть десять лет, хоть двадцать. Но у сегодняшнего обследуемого сердце тридцатилетнего, лёгкие тридцатилетнего, суставы тридцатилетнего. Тут ошибиться невозможно. Я бы предположил, что это брат‑блинец Лачанова, но моложе на двадцать лет.

– Близнец, моложе на двадцать лет другого близнеца?

– Да, звучит нелепо. Или сам Лачанов, волшебным образом перенесённый на двадцать лет назад.

– Тоже странно. Он бы тогда не узнал Кисловодска, окружение.

– Странно, согласен, но насчет Кисловодска – а многое ли он видел? Флигель по сравнению с пятым годом не очень‑то изменился, да и инструменты врачебные преимущественно остались прежние. А жену свою он видел?

– Ещё как видел. Эдгар По, пожалуй, переписал бы «Замок Эшер», доведись ему быть свидетелем той встречи. Да и говорит Лачанов о своих магазинах. Разве двадцать лет назад у него были магазины? Двадцать лет назад его и в Кисловодске‑то не было, а ведь он вас знает, по имени‑отчеству величает.

– Магазины, возможно, и были – как он жил в Петербурге, наверное никто здесь не знает. Но вы правы, меня он двадцать лет назад не знал. Но путешествие во времени я просто для наглядности привёл. Для того, чтобы показать разницу между вчерашним Лачановым и нынешним… не знаю даже, как его назвать.

– Но вы упорно избегаете называть его человеком. Он у вас то субъект, то обследуемый, то вовсе индивид.

– Нет, никаких отклонений от человеческой натуры я не нашёл. Но стоило бы взять анализы крови, мочи и прочего, да ещё просветить икс‑лучами.

– Это ценное предложение. Так и поступим. А сейчас я, как и обещал, верну вас домой.

Обратный путь Гёсснер молчал – видно, утомился. Ничего удивительного.

Расстались они с доктором на пороге его особнячка. Тот сказал:

– Меня беспокоят ваши очки. Солнечная мигрень? Если хотите, могу порекомендовать прекрасное средство.

– Благодарю, но мигрени меня не тревожат, – ответил Арехин.

И солгал.

6

Когда он впервые увидел Лачанова, мигрень – пусть это будет мигрень – пыталась запустить свои щупальца – пусть это будут щупальца – в голову, в мозг. Сначала разноцветные узоры замерцали перед глазами – хотя они, разумеется, были за глазами. Потом болезненная точка справа от темени. Потом тупая разлитая боль правой половины головы. Тёмные очки помогали лишь отчасти. В отличие от истинных мигреней, избавление, вопреки врачебным рекомендациям, приносила рюмка водки, большая рюмка, как говорили прежде – железнодорожная. Ещё лучше – две. Но с болью пропадала начисто и строгость мышления, вместо неё приходил знаменитый авось, обещавший многое, но обещания исполнявший с пятого на десятое. И в шахматах. И в жизни. Потому оставалось – терпеть. Он и терпел.

– Куда ехать, товарищ командор? – спросил Аслюкаев.

– Курс – Белая Вилла. Знаете?

– Так точно, шеф, – ответил Баранович. – Культурная примечательность.

– Достопримечательность, – поправил Аслюкаев.

– Отставить споры, – скомандовал Арехин голосом не командирским, а обычным, своим, а он действовал много сильнее командирского.

Они поехали, но не через Пятачок, как ходил пешком Арехин, а в обход, мимо Колоннады и дальше, к Крепости – Арехин помнил эти места ещё по девятнадцатому веку, когда он с родителями приезжали сюда на лето.

– Белая Вилла, шеф.

– Чудесно, пилот. Значит так. Сейчас займитесь своими делами, а лучше отдохните, пообедайте. Сюда подъедете к двадцати одному часу, то есть в девять вечера. Форма – полевая. Оружие иметь непременно обоим. Раздобудьте у Николая Николаевича пару лимонок. И лопаты – три… Нет, хватит двух.

– Но… Разрешите вопрос, товарищ командор: а что бы будете делать на Белой Вилле?

– Я буду думать, старший милиционер Аслюкаев. Составлять план операции.

– Но почему именно на Белой Вилле?

– Потому что я здесь живу. А теперь – кругом марш.

Он не стал дожидаться, пока «Ситроен» скроется из виду, а прошёл в усадьбу.

Здесь он ещё до гимназии – и до болезни – виделся с тем самым художником, о котором упоминал доктор Гесснер, с Николаем Александровичем Ярошенко. Художником‑то художником, но ещё он был генералом, занимался строительством, и, верно, деньги на покупку Белой Виллы заработал в генеральской, а не в художнической ипостаси. Хотя ему, Арехину, тогда было пять лет, он ясно помнил, как художник писал жуткую картину извержения вулкана, и на вопрос маленького Саши, где он видел этот вулкан, генерал ответил – в будущем. В своём будущем, переспросил Саша. Скорее, в твоём, ответил генерал.

А теперь Белую Виллу отдали ленинской больнице. Отдали, да не совсем – официальная передача будет в сентябре. Хотят сделать особые санаторные палаты для видных и выдающихся работников Коминтерна, преимущественно иностранцев.

И сделать хорошо, чтобы в грязь не ударить лицом перед заграницей. Для этого собирались прикупить и мебель получше, и оборудование шведское или немецкое. А пока устроили две комнаты, снесли в них оставшуюся после всех событий мебель. В этих комнатах Арехин и жил по специальному мандату ВСНХ, сиречь Высшего Совета народного хозяйства СССР. На положении первопроходца.