Подвиги Арехина. Пенталогия (СИ) - Щепетнёв Василий

– Вы только не переживайте, – сказал Илья. – Мы не нахлебники. Сегодня получили, наконец, деньги, потому и решили махнуть в ресторан. А здесь аншлаг, вот мы и обнаглели, – говорил он складно, видно, подготовился.

– Ну нет, вы наши гости. Мы хоть и на Северном, но Кавказе. А будете в Париже – заходите, у меня особнячок довольно вместительный, – здесь Арехин подпустил хлестакова, в Париже он снимал небольшую квартиру, пусть и в хорошем доме на хорошей улице хорошего района. Но чего не сделаешь для дела.

– Так вы всё‑таки из Парижа, – сказал Илья, всем видом показывая, что правду не скроешь.

– Если быть совершенно точным, то перед Кисловодском я провёл месяц в Баден‑Бадене, как я уже говорил вашему товарищу. Но я не могу поверить что Баден‑Баден и Париж для советского пролетариата интереснее, чем, к примеру, строительство рабочей столовой в родном городе. Мне как‑то довелось давать сеанс одновременной игры в одном приволжском городе. Симпатичный город, однако питаться по‑социалистически было буквально негде. Хорошо, местный мэр пригласил отобедать, чем народ одарил. Так что – давайте, присоединяйтесь, сейчас ещё поднесут.

И присоединились, и поднесли. Кизлярка (пили они кизлярку, на вина не разменивались) убрала препоны, пусть временно, и вот уже Евгений пенял Аслюкаеву, что он в общественное место, центр культурного отдыха, пришёл в форме. Аслюкаев, помня урок командора, с чувством произнес:

– На свете не было, нет и не будет лучшей одежды для ресторана, чем милицейская форма! Выпьем же за милицию!

Выпили, отчего не выпить.

Арехин пил исключительно нарзан из отдельного «гроссмейстерского» графинчика. Остальные же обходились кизляркой, третий графин которой уже опустошили до середины. Но и графины были ресторанные, толстостенные и с выпуклым дном, и бойцы, судя по всему, обстрелянные: никто вперед не вырывался, закусывал обстоятельно, и, прожевав очередной кусок, не торопился за следующим, а выдавал какую‑нибудь сентенцию на производственную тему: Баранович говорил о грядущей автомобилизации и мотоциклизации частей особого назначения, которые для того и расформировали, чтобы пересадить на железного коня. Аслюкаев напирал на важность милиции в повседневной жизни советского человека: милиционер – первый наставник гражданина, он и совет даст, и детей научит хорошему, проводя в школе раз в неделю уроки юных милиционеров, да и вообще, неплохо бы, чтобы все ключи от квартир граждан хранились у участкового милиционера, и он имел бы право в любой день зайти, посмотреть, как жизнь, нет ли непорядка, не прячет ли кто краденые вещи или, хуже того, оружие для мятежа. Оружие тут в чести, кинжалы просто деталь национальной одежды, наганов, маузеров и прочих парабеллумов у населения запрятано преизрядно. А как свадьба, рождение сына или ещё какое событие – такая пальба начинается!

– Почему же пальба? – спросил Михаил Афанасьевич.

– От чувств, – коротко ответил Аслюкаев, потянулся было к графинчику, но, натолкнувшись на взгляд Арехина, передумал и вернулся к шашлыку.

Работники пера старались не отстать от милиционеров, но сейчас, за столом, их истории смотрелись бледно. Ну, написал в газету работник склада, что начальник подворовывает, или покупатель пожаловался, что в магазине номер семнадцать по улице пятой годовщины Октября его обсчитали на двадцать девять копеек – как‑то не солидно. Важно, необходимо, но нет размаха. И даже заветная история, выложенная Женей как ultima ratio, история о том, что командир кавалерийской дивизии держал дома тигра, которого кормил мясом выбракованных лошадей, вызвала не сколько восторг, сколько поток уточняющих вопросов: где жил этот командир, был ли женат, что, помимо тигра, имел из ценных вещей. Выяснилось, что тигра он держал на территории воинской части, где проживал сам, жены не имел, равно как и ценных вещей, за исключением граммофона и двух дюжин граммофонных пластинок, которые он слушал с тигром на пару субботними вечерами. Тигр ел снятую с довольства конину, командир пил мутную, но крепкую горилку. Но однажды в понедельник вестовой пришёл, и не нашёл ни тигра, ни командира. Оба исчезли. И случилось это год назад в одном из дальневосточных гарнизонов. Такое вот происшествие.

– А патефон? – вполне трезвым, деловым тоном спросил Аслюкаев.

– Что патефон?

– В каком состоянии был патефон? С пластинкой, опущенным звукоснимателем, раскрученной пружиной?

– Не знаю, – ответил Женя.

– То‑то и оно. Патефон – ключ. Разберитесь с патефоном, и дело станет прозрачным, как… Как кизлярка в этой бутылке!

– Толковые, вижу, у вас работники, – вполголоса сказал Арехину Михаил Афанасьевич.

– Не могу не согласиться, – ответил Арехин. Действительно, Аслюкаев, да и Баранович, похоже, мастера. Молодые, да ранние. Птенцы гнезда Феликса. Но вот литераторы… Что все они связаны с ЧеКа, сомнений не было. ЧеКа ныне многолика, и часто свой своя не познаша, порой и намеренно. Идет борьба, против Дзержинского играют тяжелые фигуры, а он, Арехин, в данном случае, тёмная пешка. То ли во ферзи пойдёт, то ли блокирует важное поле, а, может, и просто стоит, украшает позицию. Ничего, иную позицию и украсить не грех.

8

– Всё, пора на операцию, – сказал он.

– У вас операция? – спросил Илья. – Неужели здешние врачи оперируют по ночам?

– Оперируют, ещё как оперируют, – он расплатился с подлетевшим официантом. Счёт был завышен втрое, и он не постеснялся красным карандашом, специально носимым на этот случай, исправить ошибки, добавил скромные чаевые (не обсчитывал – были бы нескромные) и сказал:

– Это за всех. Есть неясности, или нужны объяснения?

Официант оказался стреляным воробьем, понял, что можно ждать от гроссмейстера в чёрных очках, и улыбнулся белоснежно и радостно:

– Приходите ещё, будем ждать и верить.

– А можно с вами… на операцию? – спросил Михаил Афанасьевич. – Если не ошибаюсь, вы хотите обследовать могилу местного мнимоумершего нэпмана.

– Откуда вы только всё знаете.

– Помилуйте, мы всё‑таки журналисты, а слухов в городе – что блох на уличной собаке. Если ваша операция секретная, мы ничего о ней не напишем без вашего разрешения, вы же понимаете.

– Мы понимаем, – согласился Арехин, – да только у нас места в автомобиле нет.

– Это ничего, мы как‑нибудь на извозчике.

– Хорошо, будете понятыми. Смотрите, не отстаньте. Мы гнать по ночной дороге не собираемся.

Неспешно они покинули Колоннаду.

– Баранович, вы в состоянии вести машину?

– Так точно, шеф. Последний час я вообще не пил, да и до этого не налегал. Это Аслюкаев старался…

– Не отрицаю, командор. Старался. Для введение в заблуждение так называемых журналистов. Но готов выполнить любое ваше задание. Мы привычные…

– Выполните, Аслюкаев, обещаю. Итак, мы едем на старое кладбище, за Пятницким базаром. Едем медленно, торжественно.

– Понял, шеф. Место известное. Наших тоже там хоронят… иногда.

Они тронулись, а за ними пристроилась троица из «Гудка», все разные с лица. Маленькая ночная процессия. Автомобиль и коляска. Подозрительно быстро нашли журналисты извозчика – если, конечно, он не из команды «Б» и не ждал их весь вечер. Сейчас у Колоннады извозчиков много, народ начинает разъезжаться. Погуляли, пора и на покой. На кладбище всё же никто не едет. Не вошли у отдыхающих в обычай прогулки по ночному кладбищу. На кладбище отправились лишь шахматный гроссмейстер, кисловодские милиционеры и журналисты столичной газеты «Гудок». Удивительное сочетание.

Ворота были заперты, большой амбарный замок висел, показывая, что живым сюда хода нет.

Старший милиционер Аслюкаев сходил за сторожем, что жил рядышком. Обернулся быстро, и сторож, молчаливый и не склонный шутить, в отличие от сторожей классических (с милицией даже шекспировские могильщики вряд ли стали бы балагурить), открыл путь. Хотя ехать пришлось недолго: новое кладбище, как и старое, на Солдатской горе, не было рассчитано на автотранспорт.