Подвиги Арехина. Пенталогия (СИ) - Щепетнёв Василий

– Да, прикинули, один водолаз заменяет троих обыкновенных ныряльщиков, а то и четверых, – кивнул Зуров. – Но за свою работу он и хочет втрое больше, чем обыкновенный ныряльщик. Ему нужно окупать снаряжение, заряжать баллоны воздухом, а это непросто, к тому же работа под водой на глубине, даже с аппаратом, очень утомительна, это не прогулка. И куда прикажешь деть моих гвардейцев? В команде все они друг другу родственники, пусть хоть на седьмой воде, но связаны. Это не просто рабочие, это клан. Не выбрасывать же их на улицу, как щенков. К тому же, – он хитро прищурился, – у водолаза только две руки. А с раковинами нужно работать – вскрывать, вычищать, резать мясо, собирать жемчуг, и так далее… Это целый конвейер. Держать обыкновенных, но хороших пловцов – двенадцать голов, двадцать четыре глаза, двадцать четыре руки – это и есть источник прибыли, а не сам жемчуг. Жемчуг – это просто камушки. Когда‑нибудь потом, когда снаряжение будет проще, надежнее и дешевле… А сейчас нет.

Они бы и дальше так сидели в странном пространстве между рацио и верой, между прошлым и будущим, но внезапно Бальтазар, неподвижная статуя у борта, гортанно, как раненая птица, вскрикнул, и его рука, жилистая и тёмная, резко выбросилась вперёд, указывая на пятно в воде.

И всё изменилось.

Тишина взорвалась. Тот пловец, за которым до этого с таким спокойствием наблюдал Арехин, выскочил из воды, как укушенный. Не выплыл, а именно выскочил, с нечеловеческой силой, будто его вытолкнула из глубины невидимая пружина. Он не плыл к лодке, он летел, и, добравшись, залез в нее моментально, с ловкостью обезьяны. Его напарник, не задавая вопросов, уже схватился за вёсла. И они начали грести. Не грести, а молотить воду, с такой яростной силой, что не всякий чемпион сумел бы повторить. Казалось, лодка не плывёт, а несется по поверхности, гонимая ужасом. И вот они уже у борта «Медузы», цепляясь дрожащими руками за верёвочную лестницу.

Остальные ловцы, то ли догадываясь о происшедшем каким‑то индейским чутьём, то ли увидев что‑то сами в толще воды, тоже, как по команде, прекратили работу и поспешили к «Медузе». Но – молча.

Первый из поднявшихся был бледен, его тело била крупная дрожь, а глаза были округлены до предела, в них читался неразбавленный ужас.

– Хозяин! – выдохнул он, и его голос сорвался на визг. – Там, на дне… морской дьявол! Я видел! Он смотрел на меня! И у него в руках… трезубец!

Слово «трезубец» повисло в воздухе, холодное и острое, как секира.

– Вот видишь! – нервно сказал Зуров, обращаясь к Арехину. – Акция! Профсоюзы мутят воду! Хотят парализовать работу. Ну, они не знают, с кем связались. Не знают, через что я прошёл.

– Даже не подозревают, – тихо согласился Арехин.

Но он смотрел не на Зурова. Он смотрел на Бальтазара. Старый индеец не суетился, не подходил к перепуганному ныряльщику. Он стоял на своём месте, его тёмные, почти чёрные глаза были прикованы к тому месту, откуда спасся парень. И на его лице, обычно непроницаемом, читалось не беспокойство и не страх, а нечто иное. Глубокое, древнее знание. Знание того, что игры профсоюзов и людей в белых костюмах – это лишь рябь на поверхности. А в глубине, в холодном мраке, есть существа куда более старые, чем люди, более реальные и безразличные к человеческим страстям и распрям.

И это знание было страшнее любого крика.

Глава 5

– Выиграть у Капабланки, да ещё шесть раз? Я полагаю, это решительно невозможно! – сказал Арехин. Голос его прозвучал негромко, но уверенно, словно он глаголил давно известную истину, что‑то вроде «Волга впадает в Каспийское море» или «После ночи всегда наступает рассвет», только сказано это было с оттенком гимназической, подростковой иронии.

Шаров записал ответ – быстро, торопливо, будто боялся, что мысль растворится в утреннем воздухе, – и лишь затем спросил:

– Но вы же вызвали Капабланку на поединок? На что вы рассчитываете?

– Я полагаю, что и у меня выиграть шесть партий невозможно, – невозмутимо ответил Арехин, и легко было услышать, что эта уверенность в собственных силах звучит не менее иронично.

– Тогда… Тогда кто же победит? Ведь чтобы победить, нужно выиграть шесть партий!

– Для того и матч, чтобы не гадать. Кто сильнее, тот и победит. Верно и обратное – кто победит, тот сильнее. На данный момент, – сказал Арехин. – Во всяком случае, шахматисты Буэнос‑Айреса, Аргентины и всего мира станут свидетелями грандиозной, невиданной доселе баталии. И всё благодаря великодушию и щедрости этой страны.

Слова эти звучали почти заезженно, как реплика актера на роли резонёра, реплика, которую тот говорит уже десятки раз, реплика, отработанная до малейшей интонации, но глаза Арехина при этом оставались внимательными, подвижными, словно искали в воздухе что‑то другое – мысль или тень мысли, которая пока не желала показываться полностью.

Арехин не кривил душой. Здесь, в западном полушарии, шахматы любили страстно, широко, самозабвенно. Любили так же, как любят жаркие танцы, воскресные семейные обеды, или футбол по выходным. Три матча за шахматную корону в Гаване, два – в Северо‑Американских Соединенных Штатах, и вот теперь – Буэнос‑Айрес, шумный, слегка потрёпанный временем, но всё ещё обольстительный, как актриса, которая умеет скрывать возраст густым слоем пудры и умением улыбнуться в нужный момент.

Европа же… Европа стоит в сторонке, теребя в руках батистовый платочек, притворяясь, что ей неинтересно, хотя на самом деле просто жадничает. Скупердяйка.

Шаров удовлетворённо кивнул: именно такой ответ будет любезен читателю. Читатель любит, когда великие люди говорят простые вещи, простые и понятные, да ещё льстящие самолюбию.

– Наши подписчики, русские люди, конечно, болеют за вас. Но большинство жителей Аргентины считают «своим» Капабланку. Вас это не тревожит?

– Капабланка – гений. Сыграть с ним даже одну партию – великое счастье для любого шахматиста. А у меня целый матч впереди. Тревожиться? Нет! – Арехин улыбнулся, и улыбка эта была как вспышка магния – яркая и жаркая. – Я в восторге! И уж постараюсь, чтобы не было скучно ни зрителям, ни самому великому Капабланке!

– Отлично, – не сдержался Шаров, занёс ответ Арехина в блокнот, и на этом рабочая часть встречи завершилась. Пришло время необязательной лёгкости.

Они сидели в Café Tortoni, по утреннему времени почти пустом. Заведение словно шептало сквозь витрины: ещё слишком рано, синьоры… приходите вечером, тогда здесь начинается настоящая жизнь. На стенах висели пожелтевшие афиши, под ногами скрипел старый, но всё ещё добротный паркет, в воздухе пахло кофе, свежими газетами и чем‑то сладким, похожим на карамель, растаявшую в чужом кармане.

Шаров вечером позвонил, попросил об интервью и пригласил сюда. Cafe Tortoni было популярно в кругах творческих личностей: поэты, художники, писатели, журналисты, интеллектуалы всех мастей обожали сидеть здесь часами. Да он и сам творческая личность, Шаров. И Арехин, конечно, тоже. Просто каждый – по‑своему.

Первым делом Шаров предложил Арехину заказать что‑нибудь. За счёт «Русской Газеты», разумеется.

Объедать соотечественника Арехину не хотелось, и он ограничился чашечкой кофе и круассаном, который тут называли на испанский манер «медиалунасом». Круассан был тёплым, свежеиспечённым, и когда Арехин надкусил его, он вдруг ощутил, как всё напряжение последних дней – сеансы, интервью, ожидания – на миг отступило. Вкус простого, хорошего круассана способен сотворить маленькое чудо. Особенно на пару с отличным кофе.

Шаров был доволен: и гостеприимно, и неразорительно.

Затем пришло время самого интервью. Дело привычное, за последние годы Арехин раздавал интервью часто и щедро. Всё шло по шаблону: похвалить страну, народ, организаторов и уважительно отозваться о соперниках. Вот и сегодня он покатился привычной дорожкой – зачем изобретать колобок? Так он шутил про себя – мол, катись, катись, лисе навстречу, без приключений жизнь не жизнь. А для лисы у нас припасено несколько сюрпризов.