Город Стертых Лиц - Воронов Алекс

Воздух в Чернильном квартале был густым, как непрочитанная книга в кожаном переплете. Он пах мокрым асфальтом, озоном от искрящих мнемо-проводов и чем-то неуловимо древним, как пыль на забытых артефактах. Каждый шаг отдавался глухим эхом в лабиринте узких улиц, где тени были длиннее и плотнее, чем сами объекты, их отбрасывающие. Я шел, а дыра в моей памяти пульсировала тупой болью, как незаживающая рана. Пять прыжков. Образ был так близко, почти на кончиках пальцев, но стоило мне попытаться его ухватить, как он рассыпался в серый пепел. Это было хуже, чем просто забыть. Это было знание о потере. Постоянное, ноющее напоминание о том, что часть меня украдена.

Костяной Собор. Название звучало как строка из запрещенного гримуара. Такого места не было ни на одной официальной карте Эмберфолла. Городские власти любили делать вид, что у города нет темных подвалов и грязных секретов. Они строили новые ярусы поверх старых, пряча прошлое под слоями ферробетона и неоновых реклам, надеясь, что если достаточно долго не смотреть вниз, то нижние уровни просто перестанут существовать. Но они существовали. И там, внизу, в полумраке и сырости, жили своей жизнью тени и легенды. Мне нужен был кто-то, кто читает не официальные хроники, а трещины на асфальте. Кто-то, кто слышит голоса, застрявшие в кирпичной кладке. Мне нужен был Сайлас.

Путь к нему лежал вверх, а не вниз. Парадокс Эмберфолла. Чтобы узнать о самых глубоких подвалах, нужно было подняться к самым высоким шпилям. Лифт, скрипя и стеная, как умирающее животное, потащил меня на сто сорок второй ярус. Двери открылись с жалобным вздохом, выпустив меня на шаткий подвесной мост, перекинутый между двумя башнями-иглами. Внизу, в разрывах вечного тумана, проплывали огни города, похожие на фосфоресцирующих рыб в бездонной океанской впадине. Ветер здесь был другим. Резким, холодным, он свистел между кабелями и антеннами, и казалось, нес с собой обрывки чужих снов и забытых молитв.

Дверь в квартиру Сайласа была сделана из потускневшей меди и покрыта сложной гравировкой, изображавшей карту города, но карту не географическую, а скорее… нервную систему. Улицы были венами, площади – ганглиями, а в центре, там, где должна была быть Ратуша, зияла черная дыра. Я постучал. Три раза, коротко. Это был наш старый код.

За дверью послышалось шарканье, звон стекла и недовольное бормотание. Замок щелкнул с таким звуком, будто сломалась кость. Дверь приоткрылась на ширину ладони, и в щели показался один глаз. Водянистый, блекло-голубой, с неестественно расширенным зрачком, он изучал меня с пристальным вниманием энтомолога, разглядывающего новый вид жука.

– Каэл, – проскрипел голос из-за двери. – Тебя давно не заносило в мои высоты. Город снова стошнил чем-то неперевариваемым?

– Хуже, Сайлас. Он начал переваривать сам себя. Пустишь?

Цепочка на двери звякнула, и она открылась полностью. Сайлас был похож на свои карты. Сухой, пергаментный, с сетью морщин, покрывавших лицо, как речная система дельту. На нем был заляпанный чем-то халат, а седые волосы стояли дыбом, словно он только что сунул пальцы в силовой разъем. Но глаза, несмотря на их блеклость, были острыми. Они видели не меня, а информационные потоки, которые меня окружали, ауру моих проблем, шрамы моей памяти.

– Ты принес с собой холод, – сказал он, отступая вглубь квартиры. – Не просто холод дождя. Холод пустоты. Заходи. Но не трогай ничего. Мои конструкты сегодня особенно нестабильны.

Его квартира была не жилищем, а архивом. Архивом души города. Вдоль стен громоздились стеллажи, забитые не книгами, а хрустальными сферами, кристаллическими резонаторами, свитками из странных материалов и тысячами карт. Карты были повсюду: на стенах, на полу, на потолке. Карты тектонических разломов под городом, карты потоков мнемо-энергии, карты эмоциональных зон, где красным были отмечены очаги гнева, а синим – тоски. В центре комнаты стоял огромный стол, на котором была разложена рельефная модель города, сделанная из полупрозрачного хрусталя. Внутри нее мерцали и перетекали туманные огоньки. Сайлас был геомантом, картографом невидимого. Он мог прочитать историю здания, прикоснувшись к его стене, или предсказать, где в следующий раз прорвется труба с сырыми эмоциями.

– Костяной Собор, – сказал я без предисловий. – И имя. Ксено.

Сайлас замер у своего стола, его пальцы застыли над хрустальным городом. Он медленно повернулся. В его глазах промелькнуло что-то похожее на страх, чувство, которое я редко у него видел.

– Плохие слова ты принес в мой дом, мнемодетектив. Очень плохие. Их не стоит произносить там, где стены имеют уши и память.

– Мне все равно, что думают стены. Мне нужно знать, где это. И кто это.

Он подошел к одному из стеллажей и снял с полки запыленную стеклянную колбу, в которой плавала мутная, переливчатая жидкость. Он долго смотрел в нее, словно читая будущее в кофейной гуще.

– Костяной Собор… – прошептал он, не отрывая взгляда от колбы. – Легенда. Страшилка, которую рассказывают друг другу молодые диггеры, прежде чем спуститься в Основания. Говорят, это не здание. Это… крик. Крик тех, кто погиб во время Первого Мнемоколлапса, когда город чуть не сожрал сам себя. Их агония, их ужас, их воспоминания о смерти… они не исчезли. Они кристаллизовались. Срослись в структуру. В собор из боли. Он не стоит на месте. Он дрейфует в самых глубоких и нестабильных слоях реальности, в подвалах города. Его можно найти, только если он сам этого захочет. Или если знать правильную частоту.

– А Ксено?

Сайлас поставил колбу на место с такой осторожностью, будто в ней был яд.

– Ксено – это не имя. Это… функция. Описание. Тот, кто чужой. Тот, кто пришел извне. Или изнутри, но из такого глубокого слоя, что он уже не является частью нашей реальности. Это жнец. Пастырь Костяного Собора. Он не убивает. Он аннигилирует. Он не забирает воспоминания, он стирает сам факт их существования. Он – раковая опухоль на теле реальности. И если ты произнес его имя, значит, он уже знает о тебе. Ты для него – аномалия. Неправильная запись в великом каталоге бытия. И он придет, чтобы ее исправить.

– Мне нужно туда попасть, Сайлас.

Он посмотрел на меня, и в его глазах была неподдельная тревога.

– Зачем, Каэл? Зачем тебе совать голову в пасть забвения? Тебе мало той дыры, что я уже вижу в твоей ауре? Он уже откусил от тебя кусок. Следующий может стать последним.

– Это личное, – коротко ответил я.

Сайлас вздохнул, долгим, усталым вздохом человека, который видел слишком много и понимал, что спорить бесполезно.

– Всегда личное… Хорошо. Но путь туда – это не прогулка по бульвару. Тебе нужно спуститься в Основания. Не в те туристические подземелья, куда водят зевак. А в настоящие. В самые недра, где город забыл собственное имя. Тебе понадобится проводник. И защита.

Он порылся в хаосе на своем столе и протянул мне небольшой предмет. Это был кристалл кварца, мутный и невзрачный, но внутри него, казалось, застыл крошечный пузырек тьмы.

– Это камертон. Настроенный на… резонанс пустоты. Чем ближе ты будешь к Собору, тем холоднее он будет становиться. Он не приведет тебя к двери, но укажет направление. А насчет проводника… Иди в «Ржавый якорь», на третьем подуровне. Спроси Хромого. Скажи, что ты от Сайласа и ищешь путь к «Шепчущим костям». Это старое название. Он поймет.

Я взял кристалл. Он был холодным на ощупь, как могильная плита.

– Сколько я тебе должен?

– Ничего, – ответил Сайлас, отворачиваясь к своей хрустальной карте. – Просто постарайся не умереть. Если Ксено победит, мои карты потеряют всякий смысл. А я этого не люблю. И, Каэл… – он обернулся, его лицо было серьезным, как никогда. – Не доверяй там ничему. Особенно своим воспоминаниям. В Основаниях прошлое – это хищник.