Город Стертых Лиц - Воронов Алекс

Спуск в Основания был похож на погружение в медленную смерть. Каждый уровень вниз был шагом назад во времени и вниз по лестнице цивилизации. Неоновый свет верхних ярусов сменился тусклыми, мигающими лампами, потом – фосфоресцирующим мхом, покрывавшим влажные стены, и, наконец, почти полной темнотой, которую разгонял лишь мой ручной фонарик. Воздух становился гуще, тяжелее, пропитывался запахами ржавчины, гнили и чего-то металлического, как застарелая кровь. Звуки тоже менялись. Гул города наверху превратился в низкочастотную вибрацию, которая проникала в самые кости. К ней добавлялись скрипы и стоны гигантских конструкций, державших на себе всю массу Эмберфолла, капанье воды и тихие, неразборчивые шепотки, которые, казалось, исходили из самих стен.

«Ржавый якорь» был дырой, вросшей в бок гигантской опорной колонны. Вывеска давно проржавела, и ее можно было прочитать, только зная, что ищешь. Внутри было темно, пахло дешевым синтетическим алкоголем и отчаянием. Публика была под стать месту: бывшие мнемотехники с выжженными мозгами, диггеры с пустыми глазами и шрамами, контрабандисты, торговавшие запретными эмоциями. Это были люди, которые продали столько частей себя, что от них остались лишь пустые оболочки. Безликие. Живые призраки.

Я подошел к бару. Бармен был огромным, молчаливым мутантом, чье лицо скрывала респираторная маска.

– Мне нужен Хромой, – сказал я, не повышая голоса.

Бармен даже не посмотрел на меня. Он просто кивнул в сторону самого темного угла заведения. Там, за столиком, сделанным из крышки реактора, сидела фигура. Я направился туда. Кристалл-камертон в моем кармане, казалось, стал еще холоднее.

Хромого звали так не из-за ноги. Он передвигался с хищной грацией. Его прозвали так потому, что он всегда оставлял свои сделки немного… неровными. Одна сторона всегда получала чуть меньше, чем ожидала. Он был худ, с лицом, которое, казалось, было вырезано из грязного льда. Глаза его были маленькими, блестящими и абсолютно лишенными тепла. На столе перед ним лежал разобранный мнемонический усилитель.

– Садись, – сказал он, не поднимая головы. Его голос был тихим и резким, как скрежет металла по стеклу. – Бармен сказал, что ты выглядишь как человек с верхних ярусов, у которого проблем больше, чем кредитов.

– Я от Сайласа, – сказал я, садясь напротив. – Ищу путь к Шепчущим костям.

Он наконец поднял на меня глаза. Его взгляд был долгим и оценивающим. Он словно заглядывал мне под кожу, ища слабые места.

– Сайлас давно никого не присылал. Значит, твои проблемы действительно серьезные. Шепчущие кости… Туда не ходят на экскурсии, детектив. Оттуда обычно не возвращаются. А те, кто возвращается, уже никогда не бывают прежними. Что ты там забыл?

– То, что принадлежит мне.

Он усмехнулся, но смех получился безрадостным.

– Классика. Все там что-то ищут. Себя, прошлое, истину. А находят только больше вопросов и пустую голову. Хорошо. Я отведу тебя. Но у меня свои условия. Во-первых, цена. Пятьсот кредитов сейчас, и тысяча, когда мы вернемся. Если вернемся. Во-вторых, там внизу главный я. Ты делаешь, что я говорю, идешь, куда я говорю, и не задаешь лишних вопросов. В-третьих, если что-то пойдет не так, каждый сам за себя. Я не герой и не спасатель. Я проводник. Ясно?

– Ясно, – кивнул я. – Когда выходим?

– Прямо сейчас, – он встал, собирая инструменты в кожаный подсумок. – Такие места не любят, когда их заставляют ждать.

Мы шли по туннелям, которые не были отмечены ни на одной карте. Это были технические коридоры, древние акведуки, заброшенные ветки метро, проходы, прогрызенные в теле города временем и забвением. Хромой двигался уверенно и бесшумно, как призрак. Я шел за ним, сжимая в одной руке фонарик, а в другой – камертон Сайласа. Кристалл становился все холоднее. Теперь он обжигал кожу даже через ткань кармана. Мы миновали руины целых кварталов, погребенных под новыми постройками. Видели странные, светящиеся грибы, которые росли на ржавых фермах, и слышали в темноте звуки, которые не могли принадлежать ничему живому. Несколько раз мы натыкались на «охотников» – одичавших людей, которые сбились в стаи и охотились на забредших сюда путников. Хромой разбирался с ними быстро и жестоко, используя короткий клинок и знание их слабых мест. Он был порождением этого мира, его частью. Я же был здесь чужаком. И с каждым шагом я это чувствовал все острее.

Дыра в моей памяти начала вести себя странно. Здесь, в глубокой темноте, она больше не была просто пустотой. Она начала резонировать с окружающей средой. Мне казалось, что из нее тянет сквозняком, сквозняком из другого мира. Иногда в ней вспыхивали обрывки образов, не моих. Чужие лица, искаженные болью. Незнакомые места. Словно моя рана в памяти стала окном, или, скорее, трещиной, через которую просачивалось безумие Оснований. Я пытался не обращать на это внимания, но сосредоточиться было все труднее.

Наконец, Хромой остановился. Мы стояли перед огромным провалом в полу туннеля. Из него несло таким могильным холодом, что у меня замерзло дыхание. Фонарик выхватывал из темноты лишь верхний край провала, дальше был только мрак.

– Дальше я не пойду, – сказал Хромой. Его голос был тише обычного. – Он где-то там, внизу. Твой Собор. Чувствуешь, как это место высасывает тепло? Оно высасывает все. Свет, звук, воспоминания. Иди по этому карнизу, – он указал на узкий, едва заметный выступ в стене. – Он приведет тебя к спуску. И помни, детектив. Если ты найдешь то, что ищешь, будь готов, что оно найдет что-то в тебе.

Я перевел ему кредиты. Он кивнул, развернулся и без единого слова исчез в темноте, из которой мы пришли. Я остался один на один с бездной.

Путь по карнизу был сущим адом. Он был узким и скользким, а внизу зияла бесконечная тьма. Я прижимался к холодной, влажной стене, стараясь не думать о том, что один неверный шаг станет последним. Камертон в кармане теперь был похож на кусок льда из жидкого азота. Он не просто указывал направление. Он пел. Тонкая, едва слышимая вибрация проникала мне в кости, настраивая меня на частоту этого проклятого места.

Я добрался до спуска. Это была не лестница, а серия ржавых скоб, уходящих вертикально вниз, в темноту. Я начал спускаться. Метр за метром, я погружался в сердце тьмы. Воздух стал разреженным, и дышать было трудно. Тишина стала почти абсолютной, давящей на барабанные перепонки. А потом я его увидел.

Он не был внизу. Он был… везде. Стены колодца, по которому я спускался, начали меняться. Гладкий камень и ржавый металл сменились чем-то бледным, пористым, похожим на кость. Структура была органической, но не живой. Она состояла из переплетенных, сросшихся форм, в которых угадывались искаженные человеческие фигуры, застывшие в беззвучном крике. Я спускался внутрь самого Костяного Собора. Он не был зданием, в которое можно войти. Он был реальностью, в которую можно было провалиться.

Я спрыгнул на пол, оказавшись в огромном, гулком пространстве. Потолок терялся где-то высоко во мраке. Стены, пол, колонны – все было сделано из этого жуткого костяного материала. Но это не были настоящие кости. Я понял это, когда поднес фонарик к одной из колонн. В ее структуре были видны застывшие образы, как насекомые в янтаре. Лица, дома, деревья, целые сцены из чужих жизней. Это были кристаллизованные воспоминания. Целый город воспоминаний, превращенный в мавзолей. Я шел по залу, и мои шаги не производили эха. Звук здесь умирал, поглощенный стенами. Это было место абсолютной тишины. Место забвения.

Здесь были следы. Не отпечатки ног в пыли. Следы иного рода. Пустые места. Пятна на стенах, где реальность была тоньше, словно с нее соскоблили слой краски. Пустые пьедесталы, от которых исходил тот же холод, что и от дыры в моей памяти. Ксено был здесь. Это была его мастерская. Его храм.