Звено цепи (СИ) - Гуминенко Маргарита Владимировна "Киппари"

— Ты где был?!! — набросилась девица на Данилу. — Ты должен был дежурить у палаты, скотина!

Его раны её совершенно не смутили, равно как высокий рост и комплекция. На его фоне Берестова казалась девочкой из средней школы.

— На минуту по нужде отошёл… — начал было оправдываться Некрасов (он был младше по званию и уважал табель о рангах).

— Откуда этот тип взялся!?

— Что с шефом? — перебил её Ольгин.

— Жив… вроде, — ответила Инга, с трудом заставив себя сбавить тон и сама удивляясь этой внезапной вспышке. Совершенно не в её стиле! — Звони нашим.

Она окинула взглядом израненного Данилу и фыркнула.

— По нужде… Прикройся! — и бесцеремонно ткнула его пальцем в пояс.

Данила сообразил, о чём она, спешно отвернулся, застегнул ширинку и затянул ремень.

— Пошли наверх, надо твою рожу обработать, — скомандовала Инга. Ей было ничуть не жаль Некрасова — сам виноват, но хотелось поскорее узнать, что с Сокольским.

…В 3 часа утра на этаже горел свет, по коридору рассредоточились суровые дяди в форменной одежде. Матвей Киппари, аналитик особой группы УВР ФСБ, придирчиво покосился на двоих молодцов у входа в палату, но выдачу ЦУ оставил "на потом" и толкнул двери.

Потомок финнов-ингерманландцев, коренастый блондин с окладистой бородкой и светло-серыми глазами, Мотя в своё время был одним из лучших оперативников, но после женитьбы перешёл в аналитики. Опыта у него хватало на двоих, и не стань Сокольский начальником группы — занял бы это место по праву. Матвей не завидовал. В руководители он никогда не рвался, а с Сокольским его связывали десять лет конструктивной совместной работы. Мотя вполне мог сказать: "Под пули вместе ходили". Несмотря на лёгкий, уживчивый характер, за шефа и друга Киппари готов был любого порвать в клочки.

— Как себя чувствуешь, Игорёк? — спросил он, взгромоздив сумку с верным другом-ноутбуком на подоконник и подсаживаясь на стул возле кровати.

Сокольский отсутствующим взглядом посмотрел на Мотю.

— Хотелось бы лучше, — честно признал он.

Киппари поразглядывал его, кусая ус. Обычно живые, внимательные глаза Сокольского, сейчас прятались, полускрытые потемневшими веками. Напряжённо-осунувшееся лицо с резко проступившими скулами говорило о том, что ему действительно плохо. Так плохо, что он почти не контролирует свою мимику.

Мотя помолчал ещё. Сокольский вяло поглаживал пальцами серебристый корпус телефона, словно кошку, которая пригрелась на его постели.

— Хорошо, что у тебя мобильник оказался, — высказал Мотя и яростно почесал светлую бородку. Он в красках представил, что с утра поднимется в конторе. Подполковника Сокольского едва не пристрелили прямо под носом у его же сотрудников! Кошмар!

Телефоны у всей группы были "служебные", из разряда таких, которые выглядят скромно, а на деле включают множество функций, которых нет ни в одной гражданской модели. Правда, в эту ночь Сокольскому пригодилась всего одна полезная фишка, совершенно не уникальная. Он чуть оживился.

— А ты говорил — зачем мне такой мощный фонарик… Хорошо, не переложил на тумбочку, руку было лень протянуть. Что там с задержанным?

— Покоцали его слегка, но добрый доктор подлатал и отдал в добрые руки, — пошутил Мотя. — Ольгин с Капустиным потащили его на нашу штаб-квартиру.

— Как Данила?

Киппари сделал "губки бантиком", от чего его светлые усы встали дыбом, но потом ответил:

— А что с ним? Пару швов на рожу наложили, чтоб красоту не портить. Раззява!

— Брось. Если бы он не появился вовремя…

— Дан должен был рядом с тобой сидеть, а не по сортирам скакать! — резко перебил Матвей. — Если бы ты сам себе не помог — было бы три трупа.

— Почему три?

— Тот тип ухлопал бы тебя, а его и Данилу я бы пристрелил собственными руками, — кровожадно рассудил Мотя, но тут же расслабился, понаблюдал, как Сокольский делает попытки устроиться на койке поудобнее, и предложил: — Может, сестричку позвать? Пусть тебе какое-нибудь обезболивающее вкатит.

— Вот не надо! — Сокольский сразу перестал возиться и широко раскрыл глаза. — С него только спать хорошо… вечным сном. Потерплю.

— Тогда водяры?

— Боюсь, это — через труп доктора… — По губам Сокольского промелькнула короткая улыбка — Спрашивай уже.

— Ну, тогда давай, колись, — предложил Мотя. — Что там была за Катя, с которой ты ночью разговаривал, и что на самом деле произошло?

Сокольский забыл про ощущения и посмотрел на него вопросительно.

— Инга твой разговор подслушала, — пояснил Мотя, правильно истолковав его взгляд.

Сокольский осторожно вздохнул, никак не прокомментировав этот факт.

— Она правильно сделала, — ласково подсказал Мотя.

— Знаю. Катя вряд ли при делах.

— Слушай! — Вывести Мотю из себя было трудно, но возможно. — Мне плевать на твои шашни с криминальными дамочками, но не многовато совпадений на одну ночь? Сперва тебя сбивают угнанной машиной, и к этому причастна Крылова. Это ведь та самая Катя, которая секретарша покойного Горюнова? Я правильно понял? Потом в охраняемую больницу пробирается убийца со стволом и только чудом не успевает тебя ухлопать. Может, не будем ждать третьего раза?

Мотя настроился терзать шефа до победного конца, иного выбора не было. Сокольский снова осторожно вздохнул, и некоторое время смотрел в пространство перед собой.

— С наездом Катя кого-то подговорила, — ответил он негромко. — Не исключено, что нашла парня из числа бывших людей Горюнова, которых мы упустили. Своими руками она бы ничего не сделала. Но у неё не было цели меня убивать. А с этим ночным покушением… Извини, мне самому тут ничего неясно.

— Хорошо! — согласился Мотя, почувствовав, что Сокольский не намерен больше никого выгораживать. — Тогда рассказывай всё по порядку. Мне, как твоему заместителю, вести это дело, и я отсюда не уйду, пока ты не ответишь на все вопросы.

Глава шестая. Лица новые и старые

(1 января, около шести утра)

Допрос вёл Юра Капустин — тридцатипятилетний коренастый крепыш, подвижный как доберман и такой же зубастый. Никакого сочувствия к наёмному убийце, стрелявшему в его шефа, он не испытывал, что тот успел прочувствовать на своей шкуре.

Разбитая голова арестованного болела, табурет ему предоставили без спинки, прислониться не к чему.

— Меня тошнит, — сказал он.

Капустин тут же предложил:

— Бумажку дать? Поблевать, или написать чистосердечное.

— Не знаю, что вам от меня надо, — в сотый раз заныл арестант, сделав попытку обхватить голову скованными руками. Железка брякнула по носу, который успел распухнуть. Отдёрнув руки, арестант оглянулся на следователя.

— Что мне на суде предъявите? Пистолет не мой, моих отпечатков нет. В палату я заглянул по ошибке, двери перепутал. А вы на меня напали и нанесли тяжкие телесные…

Про перчатки, которые он успел выронить, со следами пороха и оружейной смазки, ему уже напомнили, равно и как про потожировые следы, оставшиеся изнутри на ткани, но парень старательно делал вид, что это его не касается.

— А с чего ты взял, что до суда доживёшь? — Капустин ринулся к бандиту, так что тот с испугу подался назад и чуть не улетел вместе с табуретом. — Для таких, как ты, тюрьма — дом родной. Прикончим тебя — и всё. Скажем: сбежал при транспортировке. Парни как-нибудь переживут выговор, за счастье хлопнуть такого урода!

И он хватил ладонью по столу с такой силой, что лампа подпрыгнула. Бандит тоже.

— Ты пойми нас правильно, паренёк, — заговорил Мотя из своего угла. — Ты жив до сих пор только как свидетель.

— И что? — переспросил бандит, косясь теперь на тёмный угол, в котором прятался коварный аналитик.

— А то! — Капустин схватил его за клок волос, выбившийся из повязки на голове, и дёрнул назад, вынудив задрать подбородок. — До суда не доживёшь! Усёк?!

— Две пули ты выпустил! — напомнил Матвей, хладнокровно наблюдая за манипуляциями подчинённого. — Кровать сломал, в полу дырок наделал. Сам понимаешь, если бы ты хоть поцарапал того, в кого стрелял — мы бы с тобой тут вообще не разговаривали. Валялся бы сейчас в холодочке, с множественными повреждениями, несовместимыми с жизнью, и биркой на ноге.