Пепел на губах (СИ) - Вязовский Алексей

Вдруг, в самом центре ритуальной площадки, что-то изменилось. Кристалл Эветы, поначалу сиявший ровным фиолетовым светом, задрожал, словно живое существо, охваченное страхом, а потом внезапно вспыхнул ослепительным, белым пламенем. Пламя это было не огненным, не дарующим тепло, оно было холодным, словно ядовитый лед, проникающим до самых костей. Оно не грело, а обжигало, несло смерть и разложение. Ведьмы, до этого поющие в экстазе, вскрикнули. Их голоса сорвались на визг ужаса, полный боли и непонимания. Нити, которые они тянули из моего фантома, резко дернулись, словно им кто-то резко дал обратный ход, обрушиваясь обратно на них самих, на их тела, на их души.

Я почувствовал, как ударная волна магии, искаженной, извращенной, бьет по телам ведьм, словно невидимый молот. Сначала по Эвете. Ее фигура выгнулась, словно сломанная ветка, ее позвоночник треснул с глухим звуком. Кристалл в ее руке лопнул, осыпав ее острой, ледяной крошкой, которая впивалась в кожу, оставляя глубокие, кровоточащие раны. Глаза ее расширились от невыносимой боли, изо рта хлынула черная, как смола, пена, и она начала задыхаться, не имея возможности даже закричать. Тело Эветы начало стремительно усыхать, кожа ее сморщивалась, натягиваясь на кости, словно старый, пергамент. Длинные черные волосы выпадали прядями, а глаза, до этого полные колдовского блеска, тускнели, превращаясь в пустые, безжизненные провалы, отражающие лишь ужас. Она упала на колени, пытаясь дотянуться до своей груди, словно желая вырвать оттуда боль, но ее пальцы, скрюченные и черные, уже не слушались, превратившись в нечто чужеродное. Последний хрип, булькающий и мерзкий, и тело рассыпалось в пыль, которую тут же подхватил невидимый вихрь.

Остальные ведьмы тоже не избежали своей участи. Проклятие, которое они сплели, вернулось к ним, усиленное и искаженное Мартой, словно бумеранг, набравший двойную силу. Нити, которые должны были связать меня, теперь опутывали их, высасывая жизнь, молодость, силу, превращая их в живые сосуды для собственной агонии. Их тела судорожно дергались, падая на костяной алтарь, который сам треснул и рассыпался под давлением обратной магии. Кости, из которых он был сложен, рассыпались в пыль, превращаясь в нечто живое и мертвое одновременно. Из их ушей, носов, ртов хлынула кровь, черная, густая, зловонная, пахнущая гнилью и смертью. Они кричали, их крики были полны боли и безумия, но они не могли ничего сделать, не могли сопротивляться тому, что сами же призвали. Они корчились, рвали на себе одежды, пытаясь избавиться от невидимых оков, но смерть наступала неотвратимо, превращая их в подобие обугленных мумий, чьи глаза были полны вечного, застывшего ужаса.

С последним, предсмертным криком, вся сцена исчезла, растворившись в черном, липком тумане. Я резко сел на кровати, тяжело дыша, чувствуя, как сердце колотится в груди, как будто я сам только что пережил эту агонию. Моя рука, из которой взяли кровь, болела невыносимо, и я увидел, как на ней проступили тонкие, черные линии, словно невидимые вены, набухающие ядом. Я протянул руку к Марте.

Она проснулась от моего движения, мгновенно пришла в себя, ее глаза, до этого закрытые, распахнулись, и в них я увидел то же, что чувствовал сам — отголоски пережитого кошмара, боль, застывшую в глубине зрачков. Она мгновенно поняла.

— Сработало, — ее голос был хриплым, едва слышным, но в нем прозвучало нечто, похожее на облегчение и освобождение от тяжкого бремени. — Проклятие вернулось к ним. Ты в порядке?

Она взяла мою руку, осторожно коснулась почерневших линий, ее прикосновение было прохладным и успокаивающим.

— Да, — ответил я, хотя чувствовал, как меня трясет, как дрожат мышцы. — Что это было?

— Их порча пыталась зацепиться за тебя, но я поставила защиту, — она вытянула вперед свою руку, и я увидел на ней тот же амулет, который она использовала для перекачки мне энергии. Он тускло мерцал, словно уголек в пепле. — А потом направила её обратно. Они почувствовали всю силу того, что хотели сделать с тобой. Каждое искажение, каждую каплю яда.

— Все? — спросил я, пытаясь унять дрожь в голосе.

— Все, кто участвовал в ритуале, — она кивнула, в ее глазах читалась глубокая усталость, но и удовлетворение от выполненной работы. — Их тела исчезли, обратившись в прах. Невидимый ветер унес их.

Я почувствовал, как внутри меня медленно поднимается волна злорадства, смешанная с отвращением к самой природе подобной магии. Справедливость. Или месть. Неважно, какое название дать этому. Одно было ясно: Эвета и ее ведьмы больше не были угрозой. По крайней мере, не напрямую. Их коварный план провалился, обратившись против них самих.

— Что теперь? — спросил я.

— Теперь Аш, — она посмотрела в окно, за которым уже начинал брезжить тусклый, пепельный рассвет. — Ему не понравится потеря своих ведьм, его верных слуг. Он придет. Скоро. И он будет зол.

И она оказалась права. Едва первые лучи солнца, тусклые и серые, пробились сквозь пепельную завесу, окрашивая мир в монохромные тона, как на горизонте показалось нечто, заставившее содрогнуться сам воздух, предвестник новой беды.

Это был третий штурм Вертана.

Я стоял на стене, рядом с Велесом и Первесом, и смотрел на приближающуюся армию Аша, чувствуя, как напряжение сдавливает грудь. На этот раз он изменил тактику, отказавшись от массированного наступления крепостей. Впереди, двигаясь медленно, но неумолимо, катился огромный, чудовищный таран. Он был сложен из черного, как ночь, обсидиана, усилен массивными стальными пластинами, а его головная часть была окольцована древними магическими рунами, которые тускло светились зловещим красным, словно живые угли. Эта махина была массивной, устойчивой, казалось, ее невозможно ни опрокинуть, ни сжечь — ни одно из наших прежних средств не подходило. Она двигалась, словно живое существо, нечто среднее между горой и зверем, ведомое сотнями Чревоглотцев, их хриплый, утробный вой эхом разносился по равнине, заглушая все прочие звуки.

— Что это за дрянь? — хрипло спросил Велес, его лицо было напряжено, а глаза сузились. — Я таких машин еще не видывал.

— Нечто новое, — ответил я, сжимая кулаки, ощущая холод металла.

Таран был направлен прямо на центральные ворота, словно хищник, идущий на свою жертву. За ним, огромной, бескрайней волной, шли легионы скелетов. Они несли мешки, наполненные песком и щебнем, и бросали их в ров, засыпая его своими телами, утрамбовывая площадку под ногами тарана. Работа шла быстро, слаженно, с пугающей эффективностью, как будто эти твари были не просто мертвецами, а частью единого, бездушного механизма. За считанные минуты ров, который мы с таким трудом углубляли и заваливали кольями, превратился в ровную, плотную площадку, по которой таран мог свободно двигаться. Тысячи тел были погребены под песком, создавая жуткую основу для наступления.

— Почему мы не стреляем? — спросил один из ополченцев — Устроим им новый огненный ад

— У нас осталось мало земляного масла — ответил Первес сжал рукоять меча, его губы сжались в тонкую линию.

— Ударим чуть позже, когда подойдут основные силы штурмующих — добавил я

Когда таран приблизился к воротам, его грохот стал невыносимым, раскатистым, словно гнев пробудившейся горы. Он отдавался по всему городу, проникал в головы защитников, сотрясал стены, казалось, что земля под ногами вибрирует в унисон с его ударами. Каждый удар тарана, который приходился по воротам, был как удар молота по наковальне, раскатистый, оглушительный, выбивающий пыль и крошку. Ворота дрожали, но они держались, сопротивлялись изо всех сил, словно живые.

Я знал, что это ненадолго. Ни одно дерево, пусть и окованное железом, не выдержит такого напора вечно.

— Приготовить катапульты! — крикнул я, мой голос звучал хрипло, но твердо. — Бьем в глубь порядков!

Ополченцы, хоть и были напуганы грохотом, работали слаженно, их движения были отточены муштрой. Горшки с земляным маслом взмывали в воздух, обрушиваясь на головы наступающих. Тысячи скелетов горели, превращаясь в пепел, но они продолжали идти вперед, ведомые неумолимой, безжалостной волей, не замечая боли и смерти. Таран работал, его удары становились все чаще, все сильнее, выбивая доски и кроша камень. Я почувствовал, как сердце сжимается в груди, понимая, что финал близок.