А на следующее утро мне доложили, что на нейтральной полосе вокруг Алнуса стоит делегация с белым флагом.
— Нам с вами нечего делить, — сказал король Дюран. — Вы не претендуете на наши земли, золото и людей, мы не претендуем на ваши. Мстить также не за что — ни одного выстрела в сторону ваших войск наши люди не сделали, как и наоборот. Наконец, здесь просто нет дураков, желающих битвы с врагом, только что разбившим десять легионов. Зато все вышеуказанные причины для войны у вас есть с Империей. Они на вас напали, они убивали ваших людей и пытались захватить ваш город. Наши же города они захватили давно. Поэтому я предлагаю — вместо того, чтобы ввязываться во взаимное истребление на радость имперцам — объединить силы и взять Садеру, пока Имперская Армия ослаблена.
Я вежливо улыбнулся, сохраняя непроницаемое лицо, чтобы скрыть скептицизм. Очевидно, что вся эта двухсоттысячная толпа собралась на подступах к Вратам вовсе не для дружеского туристического визита в Токио. И далеко не только из страха перед легионами Садеры, как они уверяют сейчас. Грабить, убивать и насиловать эти парни явно умели и любили не меньше имперцев. И с радостью этим бы занялись, если бы мы предоставили им хоть малейший шанс. Просто мы вовремя дали понять, что такого шанса у них нет и не будет.
— Касательно «ни единого выстрела» — вы утверждаете, что нападение на наш патруль к северо-западу от Алнуса — не ваших рук дело? — уточнил я.
— Впервые о таком инциденте слышу, — с видом оскорблённой невинности ответил король. — Я никого с такой задачей не посылал, и никто из союзников, насколько мне известно — тоже. Конечно, я не слежу за другими королями двадцать четыре часа в сутки. Но скорее всего, это недобитые имперцы. Возможно, переодетые, если вы не опознали их доспехов и знамён.
Ужасно хотелось взять этого средневекового громилу за шкирку и хорошенько тряхнуть с вопросом — сколько у Империи таких пуленепробиваемых громил, как «Халк», и у кого они ещё есть. Но увы, во-первых, это было бы не дипломатично, а во-вторых — если предположить, что вассалы действительно не при делах, это выдало бы им слишком много стратегически важной информации.
— К сожалению, у меня нет приказа вести наступательные действия далее Алнуса, — покачал я головой. — Моим правительством мне поручено только занять и удерживать окрестности Врат, что я и намерен делать со всем тщанием. Возможно, в дальнейшем это изменится, но пока что вот так, — я нарочно не указал, при каких условиях планы могут измениться, и на какие именно.
— Вы необычно лояльны своему Сенату или кто у вас там, генерал. Редкое качество в наши дни. А ведь здесь вы без труда могли бы стать как минимум герцогом, а с некоторыми усилиями — императором. Откройтесь мне, как военачальник военачальнику — неужели вы совершенно лишены амбиций?
— Во-первых, простой крестьянин в нашей стране живёт лучше, чем король в вашей, поэтому вашему миру просто нечем нас подкупить, — пожал плечами я. — Во-вторых, наши солдаты обучены таким образом, что преданы не персонально командирам, какими бы харизматичными те ни были, а стране в целом. Так что если бы я временно сошёл с ума и велел атаковать кого-то без приказа сверху… Ну, посидел бы пару дней в комнате с мягкими стенами, только и всего. На целях и задачах армии это никак не скажется.
— Удивительно, как ваши дворяне соглашаются в такую армию идти, если они там будут теми же солдатами, разве что плата побольше, — проворчал Дюран. — Впрочем, это ваши проблемы, если вашим офицерам нравится быть такими беспомощными… Что ж, тогда я могу предложить компромисс менее выгодный, но вашим приказом не противоречащий. Подпишем договор о ненападении. Тогда мы сможем решить с Империей свои вопросы самостоятельно — достаточно знать, что вы не ударите нам в спину в решающий момент.
— А вот это с большим удовольствием, так как вполне соответствует целям экспедиции, — кивнул я. Насчёт удовольствия, конечно, враньё — я понимал, что фактически даю благословение на большую резню. Причём независимо от того, кто победит — имперцы или вассалы. Но со связанными руками и после свежих потерь от рук неизвестного, но явно сильного противника — это было лучшее, что я мог сделать.
Глава 58. Никто не любит Аида
Давно забыта справедливость на земле,
Как будто создана она не для людей:
Берут от жизни всё не помня о цене,
Пока не истечёт для них последний день.
А под землей все молчаливы и равны.
Живым остались и чины и злата звон.
Здесь твоя правда не зависит от сумы,
А честь к бесчестию не ходит на поклон.
На справедливый суд
Дороги все ведут,
Где обретут заслуженный финал:
Награда или кнут —
Последствия найдут,
Того, что ты при жизни выбирал.
Рок-опера «Орфей», «Суд»
Кто ты такой,
Чтобы нарушив закон,
Прийти сюда и просить,
О чём другие и мечтать не смеют?
Наглость твоя
К тебе вернётся кнутом,
Ничтожный, знаешь ли ты,
Что испокон веков всего сильнее?
Власть — не простое слово,
Выше она законов,
Все перед нею ниц готовы пасть.
Сила свергать основы
И создавать их снова —
Вмиг сокрушит любого
Только власть.
Да, я могу
Вмешаться в ход бытия
И без труда для себя
Любую душу воскресить мгновенно.
Но почему
Я должен слушать тебя?
Судьбы решенья менять,
Ради чего мне спорить со вселенной?
Оттуда же, «Власть»
Харди:
Зал Правосудия был с точки зрения смертных очень величественным и монументальным сооружением. Хотя искажение пространства и не позволяло точно оценить его высоту, казалось что колонны вздымаются во мрак к сводчатой крыше метров на триста. Тогда как от входа к моему трону идти требовалось не менее трёхсот шагов (хотя опять же, я могла по своему желанию увеличить или уменьшить длину этого пути).
Но мне самой с высоты судейского кресла этот зал казался не то чтобы низким… скорее плоским. Не в том смысле, который подразумевают люди, говоря о плоских вещах. Не двумерным.
Его мерность была примерно равна числу Пи. Я же, как и большинство богов, привыкла в своих чертогах к полной четырёхмерности. Но души смертных в четырёхмерном пространстве в лучшем случае теряются и не понимают, что с ними происходит и почему. В худшем — просто растворяются. Поэтому Зал Правосудия построен таким образом, чтобы напоминать привычную им земную реальность… но из-за этого уже мне здесь становится неуютно.
Хорошо ещё, что я прихожу сюда относительно редко. С разбором дел большинства умерших отлично справляются назначенные мною судьи из самых честных смертных. Как прегрешения, так и заслуги большинства людей, что умирают на Фалмарте, на удивление скучны. Доблесть и трусость, щедрость и скупость, любовь и ненависть, вера и сомнение… важные вещи, фундаментальные вещи, но я этого всего уже с избытком тысячу лет как наелась. Крестьяне и солдаты, рыбаки и охотники, дворяне и священники… даже мои собственные священники — все они донельзя типичны, когда просмотришь их несколько сотен тысяч. Разве что философы и поэты способны выдумать что-то новое, поэтому их дела я чаще разбираю лично. Я милую даже самых аморальных мыслителей, если они способны меня развлечь. Но в то же время если они окажутся жалкими плагиаторами, отказавшимися от своего главного предназначения — работать головой — наказание может быть гораздо более строгим, чем для какого-нибудь пахаря, ни разу в жизни не поднявшего взгляд от своего плуга. Кому многое дано, с того многое спросится — у меня в подземном мире это именно так.
