— У нас есть определенные возможности воздействия на некоторых членов комиссии Кагановича. Компрометирующие материалы, личные слабости…
Я понимал, к чему он клонит. Искушение было велико. Сыграть по их правилам, ударить первыми, использовать доступные рычаги давления…
— Нет, Алексей Григорьевич, — после минутного размышления твердо сказал я. — Мы не будем использовать эти методы. Наша сила в открытости, в честной игре, в реальных экономических результатах. Если мы начнем действовать их методами, то потеряем моральное право на эксперимент.
Мышкин явно был разочарован, но спорить не стал.
— Что тогда предлагаете?
Я прошел к карте Советского Союза, висевшей на стене. Красными флажками на ней были отмечены экспериментальные предприятия, от Ленинграда до Владивостока.
— Будем действовать в открытую, — решительно произнес я. — Подготовим детальный доклад для Сталина. Не просто цифры и факты, а комплексный анализ, показывающий, как «промышленный НЭП» укрепляет социалистическую экономику, повышает обороноспособность страны, улучшает положение рабочего класса. Позвоним Орджоникидзе, попросим организовать аудиенцию у товарища Сталина.
— Думаете, это поможет? — с сомнением спросил Мышкин.
— Должно помочь, — ответил я, хотя полной уверенности не было. — Сталин прагматик. Если мы докажем, что наша модель более эффективна для построения мощной индустриальной державы, он поддержит нас.
Мышкин поднялся, собирая документы:
— Я подготовлю все необходимые материалы для доклада. Но, Леонид Иванович, будьте готовы к тому, что даже поддержка Сталина может не остановить запущенную машину.
— Знаю, — кивнул я. — Но другого пути нет. Мы должны довести эксперимент до конца. Слишком многое поставлено на карту.
Когда Мышкин ушел, я вернулся к окну. Москва утопала в вечернем тумане, редкие огни подобно маякам пробивались сквозь мглу.
Где-то там, в кремлевских кабинетах, решалась судьба не только моего эксперимента, но и, возможно, всей страны. Если «промышленный НЭП» будет свернут, Советский Союз продолжит движение по пути тотальной централизации и административного нажима. Результаты такого курса мне были известны слишком хорошо.
Я думал о Шаляпине, честном инженере, попавшем в жернова машины. О рабочих экспериментальных предприятий, почувствовавших вкус настоящего, заинтересованного труда. О молодых экономистах вроде Вознесенского, увидевших новые горизонты в развитии советской экономики.
Нет, я не мог отступить. Слишком многие поверили в эксперимент, слишком большие надежды связаны с ним.
Я решительно вернулся к столу и снял трубку телефона:
— Соедините меня с наркоматом тяжелой промышленности. С товарищем Орджоникидзе.
После недолгого ожидания в трубке раздался знакомый голос Серго с характерным грузинским акцентом:
— Орджоникидзе слушает.
— Серго, это Краснов. Мне нужна срочная встреча со Сталиным. Ситуация критическая.
Орджоникидзе помолчал несколько секунд:
— Приезжай завтра утром ко мне. Вместе подумаем, как действовать дальше. А пока держись, Леонид. Я на твоей стороне.
Положив трубку, я почувствовал некоторое облегчение. Поддержка наркома дорогого стоила. С такими союзниками как Орджоникидзе и Киров еще не все потеряно.
Я посмотрел на часы. Почти полночь. Нужно было подготовить материалы для завтрашней встречи. Достав чистый лист бумаги, я начал набрасывать тезисы для доклада Сталину. Борьба только начиналась, и я готов идти до конца.
Взгляд остановился на портрете Ленина, висевшем на стене. Ильич смотрел куда-то вдаль, словно прозревая будущее.
Я вспомнил его слова о НЭПе: «Всерьез и надолго». Мой промышленный НЭП тоже должен стать политикой всерьез и надолго. Но для этого предстояло преодолеть серьезное сопротивление.
Глава 15
Экстренное совещание
Холодный ветер пронизывал до костей, когда я поднимался по широким ступеням кремлевского здания. Небо над Москвой затянули тяжелые свинцовые тучи, грозящие то ли дождем, то ли первым снегом. Промозглая погода соответствовала моему внутреннему состоянию, тревожному и напряженному.
Орджоникидзе шел рядом. Его коренастая фигура источала энергию и уверенность, которой мне сейчас так не хватало.
— Не дрейфь, Леонид, — тихо произнес он, заметив мое состояние. — Цифры на нашей стороне. А Коба уважает факты больше, чем разговоры.
Я кивнул, сжимая папку с документами. Внутри находились графики, диаграммы, таблицы, все свидетельства успеха «промышленного НЭПа». Но хватит ли этого, чтобы перевесить идеологические обвинения Кагановича?
После тщательной проверки документов охрана пропустила нас внутрь. Мы прошли по длинному коридору с потускневшими дореволюционными зеркалами и свернули к малому залу заседаний, где уже собрались участники совещания.
Помещение поражало сдержанной строгостью: темные панели на стенах, массивная люстра под высоким потолком, тяжелые бордовые шторы на окнах. Длинный полированный стол красного дерева отражал свет настенных бра с матовыми плафонами.
За столом уже расположились знакомые фигуры. Молотов с неизменным пенсне и каменным выражением лица. Каганович, нервно перебирающий бумаги в папке. Куйбышев, задумчиво изучающий какую-то диаграмму. Ворошилов с военной выправкой. И еще несколько человек из партийного руководства.
Сталина пока не было. Мы с Орджоникидзе заняли свободные места. Я раскладывал документы, стараясь не встречаться взглядом с Кагановичем, когда почувствовал, как атмосфера в зале изменилась.
Все присутствующие поднялись. В дверях появился Сталин, невысокий человек в простом полувоенном кителе без знаков различия. Его неторопливая походка, чуть заметное покачивание левой руки, отстраненный взгляд желтоватых глаз, все знакомо по десяткам официальных встреч.
— Здравствуйте, товарищи, — произнес он негромко, с заметным грузинским акцентом. — Прошу садиться.
Все опустились на свои места. Сталин занял председательское кресло, достал трубку и начал неторопливо набивать ее табаком.
— Итак, товарищи, — начал он, раскуривая трубку, — мы собрались сегодня, чтобы обсудить экономический эксперимент товарища Краснова. Ситуация требует немедленного внимания.
Он сделал паузу, оглядывая присутствующих.
— Товарищ Каганович утверждает, что эксперимент имеет вредительский характер и подрывает основы социалистической экономики. Товарищ Орджоникидзе, напротив, считает его полезным и перспективным. Давайте разберемся. Товарищ Каганович, вам слово.
Лазарь Моисеевич поднялся, поправил галстук и заговорил с нарастающим пафосом:
— Товарищи! Мы проанализировали так называемый «промышленный НЭП» товарища Краснова и пришли к тревожным выводам. Экономически его эксперимент дает временные улучшения показателей, но идеологически подрывает фундамент социалистического хозяйства.
Он раскрыл папку с документами:
— Во-первых, материальное стимулирование создает мелкобуржуазные настроения среди рабочих. У нас есть свидетельства роста индивидуализма, снижения классовой солидарности, появления «рвачества».
Каганович извлек лист с цитатами:
— Вот высказывание рабочего Путиловского завода: «Теперь каждый сам за себя. Главное заработать побольше». Разве это социалистическое сознание?
Я стиснул зубы, сдерживая возмущение. Цитата явно вырвана из контекста, если не сфабрикована полностью.
— Во-вторых, хозрасчет и прямые договоры между предприятиями подрывают централизованное планирование, основу социалистической экономики. Директора начинают руководствоваться локальной выгодой, а не общегосударственными интересами.
Каганович продолжал сыпать обвинениями: связь с иностранными специалистами, внедрение буржуазных методов управления, идеологическая ревизия марксизма-ленинизма…
— И наконец, самое серьезное, — его голос стал жестче. — У нас есть доказательства прямого вредительства на экспериментальных предприятиях.
