Память Небытия - Федоров Виктор Александрович "переводчик"

Черная мантия покрутил емкость в руках, заботливо счистил налипшие на стекло соломинки. Казалось, он пытается рассмотреть сорт на потертой этикетке, будто в случае с подобным пойлом это могло иметь значение. В его глазах Гораций увидел всплеск жажды, подобно тому, как искрится взор заскорузлого пьяницы при виде желанного нектара. Но то было не стремление приложиться к горлышку, совсем нет. Этот взгляд начальника был ему прекрасно знаком. В этом кабинете информация ценилась похлеще любого пойла.

Чувствуя, как мурашки предательски побежали по хребту, он смотрел, как заботливо бледные пальцы начальника ощупывают знакомую светло-голубую печать у горлышка. Словно знаменуя момент, небо за окном взорвалось вспышкой, и капли дождя застучали по стеклу, сначала по чуть-чуть, несмело, а затем все быстрее и быстрее.

«Как-то незаметно осень пришла…»

Внезапно Горацию совсем поплохело; если бы не многолетняя выправка, колени бы у него подкосились. Навалилось сразу все: напряжение последних недель, долгая ночь в допросной камере. Затем заявившиеся на порог циркачи, выбившие его из колеи, готов Тень был это признать или нет. И наконец, эта закованная в мутное стекло весточка из Фарота.

Оторвав взгляд от начальника, для которого кабинета за пределами стола уже не существовало, он бросил резкий взгляд через плечо, быстро оглядев остальных людей в комнате. Девчонка уселась обратно на скамью, губы ее вновь были растянуты в ироничной ухмылке. Меж бровями юнца залегла глубокая морщина. Тень заглянул ему в глаза, ожидая увидеть непонимание напополам со смущением, но на дне карих глаз плескалось нечто такое, что заставило его нервно сглотнуть. Мужчина постарше, словно почувствовав что-то, слегка повел подбородком, будто предлагая плыть по течению. Гораций поспешно отвернулся.

Пытаясь скрыть накрывшее его замешательство, он суетливо нагнулся и схватил откатившийся в сторону мандарин. Начальник успел счистить часть шершавой корки, но пальцами Гораций ощутил не сочную волокнистую мякоть, а мерзкий гнилостный пушок.

В тот же миг на кривом лице Морна расползлась улыбка – зрелище куда более жуткое, чем многое из того, что Горацию доводилось видеть за свою жизнь. Пытаясь сдержать накатившую волну ужаса, под стук дождевых капель он медленно опустил голову и вымученно посмотрел на лежащий в руке оранжевый плод: наполовину покрытый белой пушистой плесенью.

Глава 1. Инструмент

Ушлые, сволочные гады. Всю жизнь не давали ему покоя – и вот на тебе: даже тут умудрились подпортить жизнь. И это после всего, что ему пришлось пережить! От несправедливости хотелось выть. Но нет, он не такой. Удача благоволит тем, кто способен подстроиться под обстоятельства, а не бросается с кухонным ножом против топора.

По жизни всегда так было: он, Гилберт, полз вперед по дорожке длиною в жизнь, а навстречу ему неслись припасенные божественными силами препятствия. Какой дурак пойдет в лоб? Извернуться тут, согласиться там, и вот уже в карман сыпятся монетки, такие тяжелые и приятные. А потом можно купить на них много всего, не так ли? Поэтому, когда тяжко становится, надо лишь найти куда свернуть. А там все само устаканится.

Сжав зубы, Гилберт в очередной раз стоически принял все невзгоды, подкинутые ему судьбой. Не в первый раз. И не в последний – что поделать?

Но как-то слишком уж много ухабов и ям под ногами образовалось за последнее время. Из насиженного гнездышка его выдернули безжалостно, нещадно. Он и прикинуть-то не успел, что и как. Бывают такие моменты, когда надо поменьше думать и побыстрее двигать ногами, спасая свою жизнь. Что он и сделал. И продолжал делать до сих пор. Шею еще долго жгло пламенем, которое погнало Гилберта прочь от родной земельки. На всю жизнь ему запомнится ощущение ужаса, преследовавшее его в тот день. Бесконечные потеки слез высыхали на загрубевших щеках, не успев даже добраться до клочковатой щетины. Что тут скажешь? Он выбрался из кошмара.

Но одно дело – из кошмара выбраться, а другое – пережить. Когда затылок стало хлестать не пламенем, а ночным ветром – пусть и по-летнему теплым, но все равно, когда встречаешься с ним ночью посреди поля, неприятно прохладным, – Гилберт крепко призадумался: что делать-то дальше? Можно было бы сказать, что начинать заново ему не впервой, однако чтобы что-то начать, нужно и что-то закончить. А особых достижений он за тридцать шесть лет своей жизни не накопил. Кошмар поглотил, прямо скажем, пусть и последнее, но немногое.

Осознав эту неприятную, но все же истину, идти вперед стало чуть легче. Первые часы. Затем ботинки оказались окончательно сбиты, ноги покрылись мозолями, да пара колючек впилась в ладонь. Приятного мало, к тому моменту он давненько не совершал длинных прогулок. Про образовавшиеся в результате невзгод новые дыры в одежде можно и вовсе промолчать. Их залатать – дело десятое.

До ближайшей деревеньки он дошагал в статусе бродяги. Люди, как сонные мухи, скитались по высушенным жарой улицам, но настоящего пекла они не ведали, куда им. Главное, что с побитого жизнью, потрепанного человечишки, заявившегося в гости, – какой спрос? Так он и растворился в шуме улиц. Жался к заборам, крался огородами, пока стенки желудка терлись друг о друга. Выжидал, понимая, что день – не его время. А ночь принесла с собой новую одежку, пусть и среднего пошиба, да пару монет.

Бывший владелец остался лежать на пыльной земле. Гилберт так и не узнал, поднялся тот бедолага на ноги или нет. Если и повезло, то к тому моменту он сам был уже далеко. Утек из столь удобно подвернувшегося селения, словно вода сквозь дырявую кружку, подальше от собственного греха. Добытой малости хватило, чтобы пережить еще один рывок прочь. А после, уже на границе Срединных земель, пришлось крепко призадуматься: а что дальше?

Монетки все были потрачены с пользой, не в пример лучше чем то, как ими могли распорядиться бывшие владельцы. Потому особых угрызений совести Гилберт не испытывал. Не только тогда, но и в целом на жизненном пути. Вот только настал неизбежный момент, когда кисло-сладкая жидкость в стакане обнажила дно, а грязные пальцы катали по столешнице последнюю сиротливую медную монетку.

В тот момент не иначе как судьба послала ему детину, решившего обрушить кулак на нос своего собутыльника. Ну, так тогда казалось. Мир вокруг взревел, прочие посетители повскакивали с мест, ныряя в потасовку с усердием любвеобильного мальчишки на сеновале. Гилберт же, по своему обыкновению, пошел обходным путем. А именно: проворно шмыгнул под стол. Свою физиономию подставлять под чужие кулаки он точно не собирался. И всегда есть шанс, что кто-то повалится на деревянные доски достаточно близко, чтобы предоставить доступ к своим карманам.

Под крики, всхлипы, рев и треск дерева он уныло ковырял ногтями щербатые доски, пару раз приложившись к ним щекой. Царящий вокруг хаос приятно убаюкивал и ни капли не пугал, самое страшное он уже пережил. Но потом все внезапно закончилось – и вмешался его величество случай. Шум прекратился, стоны стихли, а комнату наполнили не крики дерущихся, а гневные причитания. С трудом оторвав голову от пола, он все не мог понять, мерещится или нет? А затем аккуратно вылез обратно на свет.

Первым на поле битвы заявился, как ни странно, не какой-то стражник, а довольно уныло выглядящий пузатый господин. До высокородного ему было ой как далеко, но Гилберт честно признал: если делить людей на крестьян и господ, в выигрыше будет тот, у кого меньше заплат на одежде.

– Клятый идиот! Дубина!

Не в силах совладать с чувствами, толстяк рванулся вперед и отвесил довольно внушительный пинок по одному из бездыханных тел. Возможно, одному из тех, что и начали драку, а может, и нет. Несчастный отозвался стоном. Под отзвук этого протяжного всхлипа Гилберт скользнул вперед, руководствуясь скорее чувствами, нежели здравым смыслом. Люди в отчаянии или в гневе – словно податливое тесто, главное знать, куда надавать.