Возвращение - Гончарова Галина Дмитриевна

– Не против. Отец мой в его годы уже женился, да и я… – Борис помрачнел. Для него брак с рунайской княжной тоже вторым стал. В первом браке он счастлив был, да умерла супруга беременной, во время морового поветрия. А там и отец помер, вот Борис и потянул со второй свадьбой.

И сейчас у него свой расчет был.

Марину он любил, дня без нее прожить не мог, ночью к ней летел, как безумный. Но детей-то дождаться и не мог пока!

А наследник надобен.

Надеялся он на Фёдора, но у братца разума что у курицы. Если братья они, конечно. Так вроде бы и похож Федька на отца… не на мать.

Поучиться он задумал! Да им кто хочет, тот и вертит, он всю Россу иноземцам продаст. Пусть женится да дома сидит. А когда дети у него родятся, Борис к ним нужных людей и приставит, пусть воспитывают. Авось что толковое получится.

Так что супротив Фёдоровой свадьбы Борис не возражал. Пусть женится.

А что там мачеха себе надумывает…

Это и есть политика.

Ты думаешь одно, твой сосед второе, третий царь – третье, а принимаем то, до чего договориться удалось. И, увы, оно не отвечает ничьим интересам.

Глава 7

Из ненаписанного дневника царицы Устиньи Алексеевны Соколовой

Оказывается, я очень многого не знаю.

Не умею.

Прабабушка учит меня. Рука у нее скорая, и учит она не только лаской. Получаю я и затрещины, и подзатыльники. Но редко.

Учусь я очень старательно.

Я понимаю, это спокойствие ненадолго, скоро грянет буря.

Уже скоро вернутся из имения отец с братом, уже скоро что-то случится…

Тот же Истерман.

В прошлой жизни, той, которую я так хорошо помню, он никогда не снисходил до бесед со мной. К чему?

Я знаю, как он называл меня в беседах с Фёдором.

Мышь.

Серая, скучная, вечно льющая слезы мышь. Сидящая в углу и не решающаяся выглянуть на свет.

Мышь.

Просто мышь…

Сейчас он решил со мной встретиться. Не знаю, какие он выводы сделал, но хорошо помню, чем обошлась Фёдору эта «дружба». Новые монастыри по всей Россе. Монастыри левокрестных.

Новые налоги и поборы. Разорение старых монастырей, капищ, вырубка священных рощ. Нежная дружба с Лембергом.

Помощь ему в войне против Франконии – за что полегли наши люди? Мы ведь там ничего не потеряли. Наоборот, пока мы воевали там, латы откусили у нас остров Беличий, который потом переименуют в Борлунд. Не просто отобрали.

Вырежут всех россов, которые там жили. Всего несколько человек спасутся.

Руди это не тронет.

Он просто пожмет плечами и скажет – невелик прибыток с рыбаков.

Ему конечно. А мне? А Россе?

Идиотские реформы, которые вколачивались в народ, как гвозди в дубовую доску. Чужие ранги, чужая одежда, чужое… все чужое, все не для добра данное… Чужая история, чужие люди, которые учат нас, как лучше жить.

Не это ли предлагал Истерман?

Именно это.

Я прожила недобрую жизнь и теперь могу быть честна перед собой. Я знаю, что к меду, предложенному Истерманом, будет примешан яд. Но я не знаю, где и когда это произойдет. А коли так… проще не соглашаться. Ни на что.

Ни за что.

Пусть он сразу числит меня своим врагом. Пусть.

Страшно ли это? Нет. Я знаю, кто он такой, я знаю, чего можно ждать от Истермана. До поры он будет мягко стелить. Это потом из-под бархатной перчатки покажется кулак с шипами. Потом…

Если я выйду замуж за Фёдора.

Если я его еще интересую. Хотя в последнем я могу не сомневаться.

Фёдора я видела на улице еще несколько раз. Он проезжал мимо подворья, поглядывая через ограду, а в храм и вообще повадился ходить, как будто ему там медом намазано.

В прошлой жизни так не было.

В прошлой жизни мы просто столкнулись, а через несколько месяцев, кажется, к Рождеству, объявили смотрины в царском дворце. И меня повезли туда.

Я и себя от волнения не помнила.

Конечно, понимала, что меня не выберут, я о таком и не думала. Любопытно было.

А потом ЕГО увидела.

И все.

Больше я ничего не помню.

Больше мне никто и не был надобен.

А ОН даже меня и не заметил. Даже когда я царевной стала, ОН на меня и не смотрел толком. Не видел, не замечал.

Это я умирала от любви, это я рыдала по ночам, это я шептала его имя…

А он был равнодушен. Только один раз мы и посмотрели в глаза друг другу. Но не надо сейчас об этом думать. Я смогу исправить ту ситуацию.

А пока мне надобно учиться.

Скоро, если история не поменяла свое течение, если дороги не разошлись слишком сильно, уже скоро будут смотрины. И до них мне надобно освоить хоть часть бабушкиной науки, чтоб потом работать самой.

И я стараюсь.

Я уже умею правильно дышать и двигаться, вижу токи силы, умею собирать ее и перераспределять, умею делиться ею с другими… это самое сложное. Но у меня хорошо получается.

Бабушка ругается, но я вижу, что она довольна. А ругает она меня, чтобы я не зазналась, чтобы не бросила так же заниматься.

Матушка нам не мешает.

Нянюшку я на ноги поставила, бабушка помогла, и няня уже через пару дней по дому летать начала, как молоденькая. А матушка ее любит. Потому и на меня не ругается.

На хозяйство у меня времени нет, но тут Аксинья помогла. Стала няне помогать, так что маменька и тут не нарадуется.

Вроде бы все хорошо.

Но время тает, утекает, его уже почти нет… время!

Как же его всегда не хватает!

– Откушай, царевич. Специально для тебя делали, старались.

Девка, которая протянула блюдо, была как раз во вкусе Истермана. Фёдор последнее время все рыженьких предпочитал, а эта была тоже хороша. Высокая, статная, с золотыми волосами… в Россе таких много. Красивая.

Блюдо опустилось на стол, царевич кивнул и принялся наполнять тарелку.

Тушеные свиные ножки с кислой капустой, джерманское блюдо. Там такие готовят, чтобы аж лоснились от жира. Руди предпочитал более изысканную пищу, но, раз уж пришли на Джерманскую улицу и в их кабак, будем кушать, что дают. Да и вкусно же.

– Какая красавица… – мечтательно произнес Михайла.

Руди покосился на него не без приязни.

Смышленый юноша как-то прижился в свите царевича. Выглядел он всегда чисто и опрятно, на язык был остер, неглуп, советы давал дельные, развлекаться умел и любил, пил не пьянея – что еще надобно? Фёдор к нему относился с симпатией.

Михайла еще и сведения о его боярышне приносил.

Хотя что там тех сведений? Щепотка грустная.

Вроде как из поместья приехала прабабка боярышни, и теперь боярышня за ней ухаживает.

Няньку вы́ходила, теперь вот наново началось. А и понятно, прабабку там уже давно на кладбище заждались, а помирать-то небось не хочется. И что в том поместье?

Воды подать некому.

А тут и обиходят, и помогут…

Не то чтобы Фёдору такое нравилось. Но пусть.

Как боярышня за больной бабкой ухаживает, она и за мужем наверняка ухаживать будет. Привыкнет заботиться. А еще домашняя она. Нет у нее ни милого друга, ни времени на переглядывания. Намедни скоморохи на двор приходили, так Устинья Алексеевна к ним и не вышла даже. Занята была.

Аксинья – та вышла, посмеялась, и боярыня кривляк отблагодарила. А Устинья и не вышла даже. Кстати, Михайле это было неприятно. Он и затеял-то все со скоморохами, чтобы свою красавицу повидать, а ее нет как и нет… Ну и пусть. Пока у него другая задумка.

Фёдор того не знал. Осмотрел еще раз блюдо, поморщился.

Жирное мясо он уважал, но потом животом мучился по нескольку дней. А неприятно. Сиди потом в нужнике, не вылезая. Был бы он пьян, такой пустяк его б и не остановил. Но царевич еще не напился, так что блюдо осталось без внимания.

Пока…

– Позволишь, царевич? Попробую угощение да и к красавице подойду, поблагодарю? – Михайла выглядел невинным, как одуванчик.

Фёдор кивнул, и парень щедро сгрузил себе в миску свиных ножек.

И принялся уплетать их.