Возвращение - Гончарова Галина Дмитриевна

Вернулся хозяин.

Боярин Алексей Иванович Заболоцкий и сын его, Илья Алексеевич.

Фёдора слегка знобило.

Если бы не Михайла…

Оказывается, иногда от смерти человека ничего и не отделяет?

Ложка, миска – и яд…

И ты, как Михайла, валишься под стол, выблевывая кишки. И лекари качают над тобой головами, произнося глубокомысленное: «На все воля Божия».

Божия?!

Нет, того подонка, который решил подсунуть ему, Фёдору, яд!

Царевича аж затрясло от негодования. Его бы воля…

Всех бы под кнут! И джерманцев всей улицей, и… и всех, на кого они покажут! Всех перепороть, добиться правды, казнить всех виновных, чтобы больше никто!

Чтобы никогда!!!

Руди только головой покачал. И сделал единственное, что мог. Отвез Фёдора в то родное и привычное место, где он чувствовал себя в полной и совершенной безопасности. В терем к царице Любаве.

Та ахнула, ужаснулась:

– Феденька! Мальчик мой!

И стал он тем же самым мальчиком Федей, который бежал к матери после нападения страшного зверя петуха, который плакал, жалуясь на разбитые коленки… Будь ему хоть сорок лет, хоть восемьдесят – для матери он всегда малышом и останется.

– Маменька…

И Любава так и захлопотала вокруг сына.

Лекаря позвала, напоила-успокоила, уложила… ладно уж! Сонного зелья подсыпала. А сама отправилась разузнавать, что и как. К Борису, конечно, куда ж еще? Пропустили ее сразу. Не заставили ожидать.

– Государь!

– А, Любава Никодимовна? Проходи, коли пришла.

– Государь, я не просто так…

– Фёдор у тебя?

– У меня. Спит он сейчас, истревожился, бедный!

– Несчастный малыш, – произнесла царица Марина. Любава только зубами скрипнула. И не придерешься ни к тону, ни к словам. Но почему ей чуется тщательно спрятанная издевка?

– Государь? – Любава подчеркнуто не обратила внимания на царицу Марину.

– Тут дело такое, Любава Никодимовна. Допросили всех по горячим следам, клянутся джерманцы, что ничего в еду не подкладывали. Да и царевича в первый раз увидели. И не думали, что зайдет он к ним. Допросили Истермана со всем уважением. В кабак они пришли… не туда они сначала пойти хотели. Сам Фёдор решил заглянуть, посидеть там. Не могли на него джерманцы покушаться.

Дурой Любава не была. И понимала, что ежели так… схватить невиновного можно. А кто запретит убийце еще раз яда подсыпать?

– А кто тогда? Кто мог это злодейство совершить?

– Будем искать, Любава Никодимовна. А покамест охрану к Фёдору приставим. А то любит он везде гулять и об опасности не думает.

Любава кивнула:

– Женить его надобно, государь. Чай, с хорошей-то женой гулять его и не потянет!

Тут даже Марина не нашлась, что возразить.

Борис кивнул:

– Смотри, Любава Никодимовна. Успенский пост прошел, осеннюю ярмарку отгуляли. Впереди Рождественский пост. Скоро уж начнется [31].

– Вот на Святки можно и смотрины назначить. Пока оповестим всех, пока пригласим боярышень, пока съедутся они в Ладогу… как раз и ко времени будет.

Любава кивнула.

С нужным ей человеком она собиралась переговорить раньше. Или Платошу попросить, он справится. На то и Раенский.

– Поговорю я с Фёдором.

– А там и посмотрим. Татей мы искать будем, а Фёдор пусть к свадьбе готовится.

Любава кивнула.

Не было бы счастья, да несчастье помогло, не иначе. И Маринка, чертовка такая, не против. Сидит, молчит, только глазищами своими черными так и стрижет по сторонам.

Гадина!

Точно, гадина!

Нельзя такой красивой быть. Тем паче быть красивее Любавы.

Ужинали все вместе, как и положено то в семье.

Боярин Заболоцкий во главе стола, супруга рядом, сын, потом уж по старшинству.

Прабабушка могла бы и рядом с хозяином сесть, да не стала. Чего его лишний раз дразнить?

Ужинали спокойно, уже потом, когда ложки отложили, Алексей Иванович и поинтересоваться решил:

– Надолго ли к нам, Агафья Пантелеевна?

– Скоро уж уеду, – отмахнулась прабабка. – Снег ляжет, дороги замерзнут как следует, я и отправлюсь по своим делам. По весне вернусь.

На лице у боярина было написано: «Чтоб тебе там льдом покрыться, ведьма старая». Но промолчал.

Оно, конечно, сейчас волхву в родне иметь неполезно. Не одобряют этого.

А с другой стороны… кто тебя лечить-то будет, когда сляжешь? В храм бежать, молиться там, лоб разбивать? Поможет тебе, как же!

Еще и лоб болеть будет.

Все в воле Божьей? Так-то да, но и самому лечиться надобно. Бог там поможет, где ты сам не совладаешь, а коли ты дурак от рождения, то Боженьку не ругай. Сам ты себя в могилу и сводишь.

– Хорошо, Агафья Пантелеевна. Ты знаешь, мы тебя всегда видеть рады.

– Знаю, Алешенька. Знаю. И поверь, благодарна я вам за кров, за уход. Устя мне очень помогла.

– Устя?

– Я ее чуточку поучила, как за болящими ухаживать. Авось в семейной жизни пригодится.

Боярин смотрел вопросительно, но волхва была сама невинность, и постепенно расслабился Алексей Иванович. Выдохнул, успокоился.

– Может, и полезно будет.

– А то как же. Вот нянька ее болела, Устяше и работа была. Ухаживать, досматривать. Мало ли как в будущем сложится, чай, у Устиньи и свекровь будет, и дети болеть могут…

– Это верно.

Боярин кивнул.

Судя по тому, что сказала волхва… своим штучкам она Устю не учила. А помощь болезным и немощным – то всегда пригодится.

А почему только Устю?

– А Аксинья что? Не училась?

– Не ругай ее, Алешенька. Неспособная она к этому делу. Ее б замуж отдать, там она на своем месте окажется.

– Не дело это, младшую прежде старшей выдавать.

Прабабка даже и не подумала спорить:

– Оно так. Но коли к Аксинье посватаются, ты не раздумывай. Заневестилась девка, пора ей.

– Устинье тогда тем более пора.

– Девки как яблоки, вроде на одном дереве висят, да одно сорвешь – от кислоты не отплюешься, а второе сорвешь – ровно мед. Аксинья уже созрела, Устинье пока еще бы при отце-матери побыть. Но дело твое, хозяйское.

Мужчина кивнул.

Понял, что никто на его власть посягать не собирается, просто… заневестилась девка? Тогда точно замуж надо. Бабка дурного не скажет, она явно намекает, что Аксинья созрела и от мужиков дуреть будет. Еще позора наделает семье, тогда ее и вообще не спихнешь с рук, разве в монастыре примут. Да и позора не оберешься.

А Устинья более спокойная, она и подождать может.

Ну, когда так, будем женихов приглядывать. Обеим.

И хозяин дома с удовольствием придвинул к себе тельное из стерлядки.

Михайла на лавке лежал, когда в дверь вошел боярин Раенский:

– Как себя чувствуешь, парень?

Михайла хоть и попытался приподняться, да зря. В животе словно еж развернулся, парень охнул – и снова на лавку упал.

– Благодарствую. Всяко бывало… болит…

– Понимаю. Когда б не ты, племянник бы мой яда отведал. Благодарен я тебе, и царица Любава благодарна. Чего ты в награду хочешь?

Михайла ответ давно знал:

– Ничего не хочу. Дозвольте при Фёдоре Иоанновиче оставаться и впредь, хоть слугой, хоть кем. Добрый он, доверчивый, зла настоящего не видел…

Боярин остро взглянул на Михайлу:

– А ты, значит, видел?

– Потаскала судьба. Бывало.

– Мне сказали, ты из Ижорских?

– Там слишком родство дальнее. Я о нем и не вспоминал никогда, сам всего добьюсь.

– Коли не сгинешь, может, и впрямь далеко пойдешь. Ладно, поговорю я с сестрицей. Пусть тебя при мальчишке оставят, глядишь, и впрямь полезен будешь. И денег тебе отсыплю. Приоденешься, купишь, чего для зимы надобно.

– Не привык я задаром получать, – нахмурился Михайла. – Не надобно мне от вас денег!

– А зимой в чем ходить будешь?

– Найду… заработаю.