Под чёрным солнцем (СИ) - Ворон Ярослав

— Юмор, если можно так выразиться, в том, что у меня своя квартира есть, — поморщилась Марина. — Формально-то моя, а фактически — в собственном доме пятый угол искала, потому что у несовершеннолетних — никаких гражданских прав! Собственница называется — хахаля мамашиного и того без помощи сковородки выставить не могла, хотя он-то мне вообще никто!

— Да-а? — подняла брови Алина. — По документам — именно твоя, а не родителей?

— Именно моя, бабушка мне одной завещала. Вот лучше бы не мне, блин! Мать из-за этого только больше злиться на меня начала — как так, у Взрослых Заслуженных Людей своей единоличной квартиры нет, а тут соплюха какая-то — и уже типа хозяйка! Мы в Тернополе до этого жили, я там в первый класс пошла, и тут бабушка зовёт: «Не справляюсь уже одна, переезжайте». У неё второй муж москвич был, так что осталась двушка после него. Мы, понятно, не «хохлы» даже, а галичане, с русскими не особо много общего, но какой украинец откажется от халявного жилья в Москве? Ну вот переехали — и не заладилось. Мать старается поскорее стать большей русской, чем сами великороссы, на русский сразу перешла, а батько, наоборот, подчёркивает, что он украинец, дома только по-украински. Что интересно, русский язык знал прекрасно, про русских ничего плохого не говорил, но вот домой ему надо было приходить непременно в маленькую Галицию!

— Да просто защитная реакция такая у человека была, — понимающе улыбнулась Ледяная Дева. — Чужая культура вокруг, вот они оба и подались в крайности.

— Ну да, похоже на то. В общем, скандалят, и меня тоже постоянно ругают, что не на том языке дома говорю. А мне и так трудно было научиться по-русски думать — это в Киеве, может быть, «мова» — противное школьное тягло и ничего больше, а в Тернополе-то — реально родной язык, на котором думают! Такая мешанина выходила, что по два подзатыльника сразу прилетало, — Марина зло выдохнула и сделала большой глоток из давно остывшей чашки. — Ушатали, короче, и друг друга, и меня, и бабушку — умерла через три года.

— А что они у тебя не разбежались сразу? — Алина, заметив, что чашка ученицы опустела, налила ей ещё кофе. — Мазохисты, что ли? Знаешь, с учётом их происхождения я бы не удивилась.[4]

— Если бы! — хохотнула девушка. — Из-за квартиры, естественно. Квартира бабушкина, а бабушка-то по отцу! Жить вместе не хотели, это да, а уходить-то кому? По-хорошему матери надо было бы, но она вцепилась, как клещ: «А почему я уходить должна? Здесь моя дочь живёт!» Вот тогда бабушка мне и сказала: «И меня в могилу сведут раньше времени, и тебе житья не дадут! А знаешь, оставлю-ка я тебе квартиру! Мирона-то Марийка, ясное дело, сразу выгонит, а её, как вырастешь, сама выгоняй, если захочешь».

— Что, так и сказала — «сама выгоняй»? Ну и бабуся у тебя!..

— А то! — усмехнулась Марина. — Ох, злой был батько, когда завещание увидел!.. Но со злости хоть что-то умное сделал наконец — свалил обратно на Украину. Сказал, правда, на прощанье: «Вырастешь — приезжай на родину, а эту стерву гони к чёртовой бабушке, сдавать квартиру будем!» Щас, разбежался! Я в то время и подумать не могла о том, чтобы маму выгонять — так спокойно стало, знаешь… Целый год хорошо было — мама, я и Россия. Вот тогда как-то незаметно и почувствовала себя русской. Русские евреи же есть, русские поляки есть, даже русские негры — и те есть, а галичанке что, невозможно? — девушка помрачнела и лихорадочно схватила сигарету. — К сожалению, только год. А дальше начался этот бабский психоз под кодовым названием «Штаны в доме». Сначала мать дядю Петю притащила. Хороший мужик был, да только не выдержал в конце концов — задушили его, что называется, в объятиях! Всё «Петенька» да «Петенька», ну и всё остальное в том же духе. Ну и какой мужик такие розовые слюни стерпит? Мне и то противно было, — она со злостью затушила окурок. — Свалил в закат ненаглядный Петенька, так мать сразу Сашеньку тащит! Этот фанатиком автомобильным оказался, всё дома какими-то запчастями заставил, а на баб смотрит, как на пустое место, но чтоб жратва ему из этого пустого места регулярно появлялась! А мне тринадцать было, самый колючий возраст, и ещё вопрос, куда этих колючек больше — наружу или внутрь! Как раз в тринадцать мать и нужна даже больше, чем в три, а она на меня рукой махнула, всё перед Сашенькой своим стелется. Знаешь, такие девки неприкаянные что только с собой не вытворяют! Пирсинг, татуировки, и хорошо ещё, если до наркотиков не доходит. А я, наоборот, посмотрела-посмотрела, как мать унижается, да и решила «по капле выдавливать из себя бабу»[5]. Хожу с тех пор только в брюках, курить начала, даже серёжки и те чуть ли не в лицо матери швырнула! Уши, кстати, можно восстановить, ты не в курсе?

— Можно, — прикинула Алина. — Лену вспомни — такой ужас был! А сейчас — нормальное лицо.

— Блин, точно! Тогда помогите, ладно? — Марина, слегка воспрянув духом, продолжила рассказ. — Ну и машинами я до кучи заинтересовалась, с Сашом сдружилась немного на этой почве, он меня даже водить научил. И тут хренакс — мать во мне соперницу увидела! Она и так начала его к тому времени пилить, что «не уделяет внимания», домой только жрать приходит, «Мерседес» свой больше жены любит, механофил пассивный! А Саша ржёт: «Да я даже «Запорожец» больше тебя люблю!» Ой, что было!.. Мать мне тогда все волосы выдрала бы, если бы он её не скрутил.

— Тебе-то за что? — не поняла Ледяная Дева.

— Я же говорю — соперницей посчитала! На ровном месте, конечно, меня вообще все эти амуры не интересовали, но ревнивой бабе разве объяснишь? Ну и ушёл Сашенька к своему «Мерседесу», тот, по крайней мере, хоть таких диких сцен ему не закатывал. А у матери совсем крышу снесло — по любому поводу с кулаками набрасывается! Так и приучила меня драться.

— И не только с ней? — Алина внимательно посмотрела в налившиеся яростью глаза девушки.

— И не только с Никитишной, если ты об этом, — ухмыльнулась Марина. — Ну, через полгода успокоились кое-как — и тут она опять за старое, с Вячиком сошлась! Этот вообще сразу ментовать в доме начал. Нет, он не мент, просто по жизни такая вот наглая харя. Я ему через неделю и предложила открытым текстом: «Друг друга не трогаем, но если мать устроит свою личную жизнь — буду только рада». А он как взвился: «Чего-о? Мне в моём доме ещё всякие соплячки указывать будут?» Что самое ужасное, вполне искренне полагает, что если баба пустила его в дом, то он уже полновластный хозяин не только дому, но и детям этой бабы! Ладно, говорю ему: «Квартира вообще-то моя, ты не знал?» Другой бы хоть уточнил сначала — мать-то рядом стояла, мы все трое на кухне были, а Вячик, мудила, только то и услышал, что «соплячка» смеет на что-то претендовать. Как заорёт: «Твоя здесь только грязь под ногтями!» И по морде мне! Блин, я от родного отца такого не потерпела бы, а тут припёрлось какое-то хамло левое и ещё руки распускает — в моём доме? Схватила с плиты сковородку чугунную — и по тыкве ему! Мать к нему сразу так заполошно бросается: «Вячик, Вячик!» Ах ты, думаю, сука такая! А то, что твою дочь в нашем доме бьют — тебе до фени, получается? — девушка прикурила очередную сигарету.

— Известный феномен, — вставила Алина. — Пока баба на хахаля мокнет, она позволяет ему делать со своими детьми всё что угодно, да ещё и сама добавит, если огрызнуться попытаются. И неважно, отец детям этот хахаль или нет. Классика же, ещё Диккенс живописал.[6]

— Ну вот она и попыталась добавить, — Марина уже говорила, казалось, совершенно бесстрастно, и лишь тяжёлое дыхание отчасти выдавало её. — Повернулась ко мне, а глаза — как из нашей фирменной галицийской преисподней! Читала я, что мои ненаглядные предки вытворяли… Потому, кстати, и держала уже нож наготове — сама же галичанка, прекрасно понимала, что сейчас меня убивать будут, это уже не мать, а «антимать» какая-то! Как Бог и дьявол.

— Именно так, — Ледяная Дева тоже нервно закурила. — Это и есть дьявольский антипод матери — предавшая мать.