Возвращение - Гончарова Галина Дмитриевна

Ночные бабочки – и те к ней не подлетали.

Внутри ровно и спокойно горел черный огонек. И Устя ничего не боялась.

Умирать не страшно и не больно. Она уже умирала, она знает…

Река медленно катила свои волны, шептала что-то юной волхве. Успокаивала как могла.

Все ты делаешь правильно, Устяш-ш-ш-ша, все хорош-ш-шо…

Среди ночи проснулась старая волхва.

Сердце сдавило. Трепыхнулось, опять отпустило…

Неладное что-то.

Устя?

А больше не за кого ей было волноваться. Что-то неладное творится с внучкой, бабушка то понимала, а сделать ничего не могла, слишком она далеко. Слишком. Только и оставалось, что молиться. Села на лавке, зашептала просьбу к Живе-матушке…

Долго звать не пришлось – отозвалась богиня.

Словно солнышком теплым повеяло, и поняла Агафья, что происходит.

Плохо сейчас Устинье.

Тяжко, сложно. Но поняла также, что справится ее внучка. Сильная она. Сильная и умная.

Богиня, помоги ей.

Мои силы возьми, а ей помоги…

И показалось Агафье, что ее снова теплым погладили.

Не надо.

Не жертвуй собой, ни к чему это сейчас. Все будет хорошо, Агафьюшка. У каждого своя дорога, у каждого своя ноша. Ты свою неси, а уж за богиней долга не останется.

А тревога все равно не унималась. Так ведь внучка же… даже когда и знаешь, что все будет хорошо… так пусть оно сначала будет, а потом и Агафья успокоится. Так-то оно надежнее.

Только к рассвету смогла выдохнуть старая волхва.

Поняла, что с внучкой все хорошо, и на лавку прилегла.

Все…

Можно дух перевести и поспать.

Все. Хорошо.

Шла себе Устинья, шла, а потом и думать начала. Когда возбуждение от побега схлынуло, когда успокоилась она чуточку, когда дышать ровнее смогла.

В город бежать?

А успеет ли она до рассвета? А то ведь вид у нее…

Сама себя увидишь, так испугаешься. Волосы лохматые, повязка потерялась где-то, душегрея вот разорвана, сарафан – как будто его кошки драли, а уж грязи на ней – на скотном дворе так и меньше будет. И в таком виде по городу идти?

Ой неладно будет.

Как увидит ее кто, так испугается. А если кто знакомый?

Как она потом объяснит, где была, чего искала? Век не отмоется! И почему-то обиднее всего было, что осталась она и без стекляруса, и без иголок, и без шелка.

Вот зачем оно разбойникам и татям?

Гады они! Просто гады!

Да только татям с ее ругани ни жарко ни холодно, и беды нет. А делать-то ей что? И в город так нельзя, и домой… а ежели там еще кто ждать будет?

Может, и нет, ну а вдруг?

К примеру, уцелеют у разбойников хоть две лошади, так они ж и до Ладоги вмиг домчатся, и своим весточку дадут, и ее стеречь будут. Ох не добром та встреча закончится.

Устя за собой хоть силу и знала, а пользоваться ею как следует – нет, пока не сможет она.

Старая волхва – та и сердце остановит, и ужас смертный нашлет, и кровь в жилах створожит… она-то может. А Устя не сумеет пока. Нет у нее таких навыков.

Так что вздохнула Устя и пошла дальше.

Матушка Жива, что делать-то?

А может, то и делать?

Пойти в святилище матушки, в ноги волхве кинуться. Попросить, чтобы ее родным весточку дали, а самой подождать.

Так-то и батюшка поймет. Куда ж ей еще бежать было?

А потом и наново приехать можно, поблагодарить. Почему ж нет?

Святилище. А где оно?

Устя прислушалась к себе. Огонек под сердцем горел ровно и спокойно. И тянуло ее… да, вот туда. Налево. И не так уж это далеко. Может, час ходьбы от реки, может, полтора.

Устя посмотрела на Ладогу, коснулась поверхности воды рукой.

– Благодарствую, государыня Ладога.

Напилась на прощанье – да и повернула к святилищу. Туда-то хоть какой приходи, все равно ее примут. И не попрекнут, и не выдадут, и никому ничего не расскажут.

Да, только в святилище.

Река с материнской лаской смотрела вслед юной волхве.

Хорошая девочка. Уважительная…

Хорь бессильно матерился такими черными словами, что с елок шишки падали. Белки – и те краснели, удирали, хвосты распушив.

Было, было отчего ругаться.

Проклятый медведь!

Пришел, задрал трех лошадей, остальные сами удрали. Поди их поймай в ночном лесу!

Двое ребят из ватаги ранены, один убит. Да это ладно бы, и до Ладоги тут недалеко, и новых шпыней набрать можно, чай, не самоцветы бесценные.

А вот девка сбежавшая…

Вот где урон-то!

Не будет девки – и денег не будет. И новых людей нанять будет не на что.

А когда еще заказчик осерчает… а это будет, и к гадалке не ходи. Ему девку обещали, а что он получит? Шиш с медведем?

Ой беда будет!

Дураком Хорь отродясь не был. И что с ним сделают, понимал. А что тогда?

А чего тут!

Деньги у него есть, задаток он взял. Надобно дождаться человечка, которого он к заказчику послал. Забрать у него полученное и бежать отсюда. Бежать и снова бежать.

И не останавливаться.

Велика Росса, да и не сможет заказчик его в розыск объявить. Нет у него той власти.

Бежать.

Но как она сбежала-то, стерва? С медведем договорилась, что ли? Не верил Хорь в старые сказочки, вот и про волхву не подумал, и про кровь старую. Да и к чему оно наемнику? Все одно голову сложит, не сейчас, так позднее. Ему важнее ноги унести.

Так Хорь и сделал.

Устя медленно шла по лесу.

Сила волхвы постепенно угасала. Направление она чуяла, а вот ходить по лесу не умела. Не учили ее этому, а ведь наука целая, сложная. За ягодой идти – и то умение надобно, а откуда оно у Устиньи? Рассказывали бабы в монастыре, была там одна, у которой муж – охотник, но ведь слушать и делать – это разное. Так что Устинья уже и ногу несколько раз подвернула, и в какую-то гадкую паутину головой влезла, и гнездо на себя уронила… откуда только взялось!

А еще вымокла насквозь, промерзла и устала.

Сейчас она почти ползла. На упрямстве, на стиснутых зубах делала шаг за шагом.

А вот не будет татям радости! Не поймают они ее! Не допустит!

И когда начались первые березы, Устя даже не сразу себе поверила. Ткнулась лицом в белесую кору, потерлась щекой, чудом нос не ободрав.

– Дошла…

– Ну, здравствуй, волхва.

Хозяйку рощи сложно было не узнать. Стоит она, почти сливаясь белым платьем своим с березами, и волосы зеленцой отливают. А глаза глубокие, бездонные…

Старая? Молодая?

Она вне возраста…

Устя где стояла, там по березе и сползла.

– Помоги, сестрица! Ради Живы-матушки!

Волхва и колебаться не стала. Оказалась рядом, Устю на ноги вздернула, плечо подставила.

– Пойдем, дитятко. Расскажешь, что за беда у тебя приключилась.

Устя хлюпнула носом – и пошла рядом с волхвой, подозревая, что ее злоключения закончились.

Хоть сегодня…

Хоть ненадолго…

Ей бы взвара горячего с медом, да ноги попарить, да носки теплые. И мокрую одежду снять. А потом… потом она с чем угодно справится!

– Илюшенька, беда у нас!

– Матушка, что случилось?

– Устенька пропала!

– Устя? – С Ильи и усталость слетела, куда и что девалось?

Боярыня только всхлипнула:

– Пошла на торжище – и не верну-у-у-у-улась.

Илья почесал в затылке.

А что делать-то?

– Стража?

– Илюша, да что ты! Тихо все делать надобно! Отбор же…

Про отбор боярич знал. И понимал: случись хоть какой шум, хоть какой ущерб репутации, и Устинью никуда не позовут. Так нельзя.

А что можно?

Стражникам заплатить?

Людей на улицы отправить, про Устю расспрашивать?

Так что холопы-то смогут?

Тут решать что-то надобно, а что?

– А батюшка что сказал?

Евдокия Фёдоровна замялась.

Сказать, что супруг напился, чтобы не решать ничего? Что сказать-то?

Илья и сам понял.